Я мечтаю – значит я живу

Айзенхарт

Я мечтаю – значит я живу

Декларация на пороге

Мне снится смерть. И в этом нет печали,

Просто пейзаж за окном стал слишком сер.

Мне снится, как меняются измерения,

И в них я больше не гость, а квартирант.

Мне снится, что «таблетка счастья» – не метафора,

А чёткий шаг, который отменяет шаг.

Мне снится катафалк с мигалочкой у дома,

И тишина, где раньше бился пульс в висках.

Но если ночью, встав от кошмара липкого,

Я в темноте ищу рукой стакан с водой —

Значит, я ещё здесь. Ещё не отключили

Мой кислород. И этот мир – не шёлковый,

А в жёстких складках простыни. И значит, жажда

Сильнее, чем тоска. И я глотаю тьму,

Как доказательство – упрямое, однажды —

Что я мечтаю. Значит, я ещё живу.

Эта книга – не исповедь и не просьба о помощи. Это – хроника падения, на дне которого обнаруживается единственный и самый страшный источник света: сама способность мечтать.

Здесь вы не найдёте утешительных слов. Здесь есть только голые нервы, химический бред, свист рассечённого ветра в падающем лифте и тихий диалог с болезнью, ставшей верным спутником. Это – документ, составленный из обрывков сознания на краю.

Но в этом аду, среди призраков прошлого и карнавалов саморазрушения, упрямо бьётся одна и та же мысль: пока ты можешь хотеть другого – пусть это будет смерть, покой или просто тишина; пока ты можешь представить себе иную жизнь, даже если она длится три секунды до удара – ты существуешь.

«Я мечтаю － значит я ЖИВУ» – это не лозунг для мотивационных постеров. Это – боевой клич. Признание того, что жизнь – это не отсутствие боли, а сила продолжать хотеть чего-то вопреки ей. Даже если этим «чем-то» станет твой собственный голос, который, превратившись в стих, переживёт тебя и станет саундтреком чужого бунта.

Не ищите здесь надежды в привычном понимании. Ищите честности. А она, как выясняется, и есть самая прочная форма надежды.

Белая горячка

, или

Последний кадр

Опять закинусь в вену этим белым бредом,

Чтоб стены разошлись, как занавес в театре.

Вот тапок уплывает к соседям-кедам,

А потолок кружит вальс с бабочкой-астралом.

И вот уже не я, а кто-то, бездыханный,

Следит, как по лицу ползёт мурашек-паук.

И слышен сердца стук – такой неровный, странный,

Как будто кто-то бьёт в кастрюлю на досуге.

И в этой каше из восторга и потери,

Где время стало нитью, рвущейся у горла,

Ты возникаешь вдруг – не призрак, не химера,

А как в тот давний час, с сигаретой у рта.

Четвёртый. Кухня. Ночь смотрит в оконце.

Врывается запах мокрых улиц и весны.

Ты говоришь… Но для меня – лишь сердце

Стучит в такт смеху, сбросившему все шторы.

Тот самый день, когда на всё было класть,

Когда мы были богаты одной лишь жаждой.

И я хочу крикнуть: «Останься!» – но не могу.

Ведь это лишь мой мозг, что тормозит на стоп-кадре.

А стук уже слабей. И холод в пальцах костный.

И белый дракон в жилах больше не горит.

Последняя картинка – не Бог, не трон заоблачный —

Просто кухня, и ты, и дождь за окном стучит.

И я понимаю, пустым и чётким знанием,

Что это и есть рай, который я терял.

И это и есть ад – протрезветь в одиночестве

С таким воспоминаньем, что на веки вечные.

Я мечтаю об этом. Даже здесь, на дне.

Значит, я ещё жив. Пока ещё жив.

Хронометраж падения

Отпустил руль. Или порвался трос.

Неважно. Физика, ты победила.

Мир уплыл вверх, оставив голос

И время, что стеклянно истончилось.

В секунду, растянувшуюся в вечность,

Где мысль быстрей, чем скорости падения,

Вспыхнул не фильм из прошлого, а, точнее,

Та жизнь, что могла бы быть. Сплошное «если бы»…

…Если бы я тогда купил тебе те цветы у метро.

Если бы мы свернули не направо, а прямо тогда.

Если бы я не сжёг то письмо.

Если бы в субботу ответил: «Давай» на твоё «навсегда»…

Я вижу лица детей, что не стали нашими.

Дом у моря, где мы не встречали рассвет.

И тот спор о книгах, который не кончили,

И шрам на твоём колене, которого нет.

Вот он, мой внук, смеётся… нет, растворяется.

Вот я седой, и ты мне гладишь рубашку…

Всё это – мираж, что сейчас рождается,

Чтоб я понял, какую жизнь загубил в этой ступе.

И самый жуткий парадокс в этом падении —

Я сейчас – более жив, чем за все сорок лет.

Я чувствую всё: пыль на панели, запах тления,

И каждый изгиб несовершённых побед.

Жизнь не вспыхивает, как кинолента,

Она – взрыв всех версий и всех draft-ов сразу.

И небо в осколках стекла – это не сцена,

А последний кадр моего альбома «На заре».

Я мечтаю. О той, другой жизни, что длится

Ровно три секунды – от удара до тьмы.

Значит, я жил. Хотя бы в момент, когда я