Популяция 2.0. Одна свеча в Нью-Йорке

Однако, почувствовав наши взгляды, она всё же говорит то, что думает:

– Я просто подумала… если Флорида закрыта, мы могли бы поехать в Нью-Йорк. Рано или поздно нам всё равно понадобится работа. А со всем тем, что творится на Юге, многие поедут на север. Найти её там скоро будет непросто…

Кэрон продолжает говорить, но я уже не слышу её слов. Всё, о чём я могу думать, – это Нью-Йорк. Моя мечта. С того самого дня, как Кэрон предложила уехать из нашего края, у меня появились новые стремления. Я хотела жить в Атланте, купаться в Атлантическом океане, загорать на песчаном пляже во Флориде. И я совершенно забыла о том, что было в моём сердце с детства.

– Мали? – Кэрон повторяет свой вопрос, и я понимаю, что совсем потеряла нить разговора. – Что скажешь?

– Эм, да, – отвечаю я неуверенно. – Давайте поедем в Нью-Йорк.

– Эх, а я тут распинаюсь о беззаботной жизни в глуши, – усмехается Джош со своей широкой улыбкой, вскидывая руки к небу. – Ну что ж, детка, мы едем в Нью-Йорк!

И только теперь до меня доходит: они с Кэрон поспорили, и Джош, похоже, хотел остаться здесь, в Аппалачах. Мне бы сказать ему, что мне здесь тоже нравится… но я не могу. Мои мысли убегают вперёд и я уже вижу, как огненное солнце медленно восходит меж небоскрёбов. Его яркие лучи отражаются в мириадах окон.

Закат в городе грёз

После нашего побега из Джорджии дни словно наполнены ожиданием. На улице становится теплее и весна окрашивает поля и пролески в салатово-жёлтые цвета хорошего настроения.

Радио тоже, будто сговорившись с природой, приносит всё больше хороших новостей. По официальным каналам объявляют, что хотя Атланта и большая часть Джорджии, Южной Каролины и Алабамы будут закрыты на карантин до конца лета, серьёзных вспышек в этих районах власти не ожидают. «Свободная Пресса» подтверждает эту информацию, добавляя, что первоначальные меры вызвали волну протестов в Джорджии.

Мы с Кэрон думаем, что именно эти протесты помогли нам выбраться. А Джош считает, что у надзирателей в любом случае не хватило бы сил патрулировать ту заброшенную дорогу через лес Чаттахучи. Мы даже немного спорим о том, насколько удачным оказался наш побег, пока Кэрон не заявляет, что мы с ней просто «умницы, красавицы», потому что ни на минуту не испугались и помогали, как могли.

– Ну да, – подшучивает Джош, – две спящих красавицы.

Мы все смеёмся, потому что действительно и я, и Кэрон просто проспали самую опасную часть пути. Но не то, чтобы мы по этому поводу особенно переживали. И Джош тоже рад, что всё так получилось. Он, хоть и не говорит этого, но явно любит заботиться о нас. С ним я и Кэрон чувствуем себя как дома.

Иногда я даже думаю о Рэге. Как он там, в Айове? Но я прогоняю эти мысли, стараясь жить настоящим, своей новой жизнью. Я прислоняюсь к окну и смотрю на красочный мир, через который мчит наш подержанный фургончик.

По бескрайнему полю, заросшему какими-то жёлтыми цветами, мы мчимся прямо в сердце надвигающейся грозы. Её тёмно-синие облака вздымаются огромной стеной против яркого солнца.

Я никогда не пела никому, кроме мамы. Разве что ещё Рэгу – в те времена, когда он был моим отцом. Но сейчас в сердце так много чувств, что я не могу удержаться.

Радио играет первые аккорды новой песни, и я сразу узнаю одну из моих любимых композиций – «Без тебя» Мэрайи Кэри. Я закрываю глаза и отдаюсь музыке, будто я стою рядом с Мэрайей, будто мы поём вместе…

Когда музыка стихает, я замолкаю и устраиваясь поудобнее, чтобы смотреть на весеннюю грозу за окном. И вдруг визг тормозов! Меня резко бросает вперёд и наш фургон останавливается посреди пустой дороги.

– Ты, мать, должно быть издеваешься! – Джош проговаривает каждое слово, с силой вцепившись в руль и поворачиваясь ко мне.

– Что это, чёрт возьми, было? – продолжает он, переводя взгляд на Кэрон.

– А что ты на меня-то смотришь? – пожимает плечами Кэрон. – Я сама в ауте.

Джош снова разворачивается к рулю, включает зажигание и жмёт на газ.

– Вы, мать вашу, издеваетесь надо мной. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так пел… – Он качает головой. – Чёрт возьми… Вот так вживую. Ну, маленький капитан, ты мне взорвала то ли мозг, то ли сердце.

Кэрон смотрит на меня поверх спинки своего сиденья. Её глаза в каком-то эйфорическом шоке.

– Что? – спрашиваю я.

– Ни чё. Ещё секреты есть? – отвечает она с улыбкой. – Ну, что-нибудь, что ты решила не рассказывать за то время, что мы знаем друг друга.

У меня нет слов. Мне так приятно слышать, что моим друзьям понравилось моё пение, что я лишь моргаю, и улыбка сама расползается по моему круглому лицу.

– Это было просто супер, – говорит Кэрон. Её глаза сияют, как и раньше.

– Не-е-е, – вторит Джош, – это было о—БУМ—бенно…!

Он приподнимает свои очки, подмигивает мне большими круглыми глазами в зеркало заднего вида и смеётся.

Я краснею, а Кэрон в замешательстве хмурит брови, глядя то на меня, то на Джоша.

– Вот что я тебе скажу, – Джош поднимает указательный палец правой руки вверх, – никакая ты не фермер. Ты прирожденная певица. Скоро, и помяни моё слово, скоро… ты станешь знаменитой. А мы, – он машет указательным пальцем между собой и Кэрон, – мы будем лучшими друзьями нашей звёздочки.

– Не забывай нас, – добавляет Кэрон.

– Это верно, – соглашается Джош. Его голос звучит на тон ниже, чем раньше. – Всё будет так, как ты даже не мечтала. Но не забывай своих друзей.

Мои глаза расширяются одновременно от удивления и грусти.

– Ха! Маленький капитан. Какая же ты наивная кроха. Ну конечно, ты нас не забудешь, – тает Джош. – И мы это знаем. Мы просто дурачим тебя.

Я чувствую, как мои глаза наполняются слезами, но улыбка возвращается.

– Так-то лучше. Это наша Мали, – кивает Джош. – Вы знаете, что эта песня была впервые исполнена в 1970-х годах. В тот год, когда родилась Мэрайя. Британская группа «Бэдфингер»…

И Джош рассказывает нам историю одной из моих любимых песен. Мы с Кэрон никогда не знаем, воображает ли он всё это или знает, но слышать, как он рассказывает о прошлом так, как будто это было только вчера, будто не было ни пандемии, ни краха человеческой истории, так здорово, что какая нам разница – мы просто слушаем.

Наш маленький фургон вот-вот погрузится в грохочущую грозу, но нам всё равно. У нас есть мы.

***

Дождь стучит по треснувшим стёклам. Я натягиваю плед, чтобы укрыться от брызг, просачивающихся сквозь щели в окне.

За серой стеной дождя почти ничего не видно. Но едва я прижимаю плед к шее, как мимо пролетает зелёный знак над дорогой. Прямо по курсу Нью-Йорк. Осталось 20 миль.

Меня всю колотит. Но не от холода. Я смотрю на бесконечную череду размытых силуэтов цветущих деревьев вдоль дороги и задаюсь вопросом: осознавали ли те люди, что жили здесь до пандемии, насколько им повезло? Вероятно, они жаловались на пробки, ржавчину на отбойниках или сломанный светофор. Для них поездка в центр Нью-Йорка была простой рутиной. Им не было дела до того, что они были частичкой истории, что они жили в самом центре нашей цивилизации.

Я пытаюсь представить себе миллионы историй родившихся в этом великом городе, когда мы подъезжаем к эстакаде с железным мостом. Едва мы заезжаем на ржавый мост, как у меня перехватывает дыхание: вдалеке за серой гладью Гудзона над бетонным лесом небоскрёбов будто «Генерал Шерман» возвышается Всемирный торговый центр.

– Знаешь, Мали, ни на одной студийной записи ты не найдёшь вот эту мелодию, – говорит Джош, держа потёртую кассету в правой руке. Его подбородок слегка повёрнут к зеркалу заднего вида. – Эта музыка помогает тебе почувствовать связь с прошлым, с жизнью, которой ты никогда не видел.

Джош передаёт кассету Кэрон. На её лице появляется удивлённая улыбка. Она вставляет кассету в магнитофон, и я сразу узнаю низкие ритмы «Жизнь большого города» Мэттафикса. Моё воображение рисует множество красок жизни в допандемическом супергороде, горизонт которого я вижу прямо сейчас. Моё сердце, кажется, хочет бежать…

Биг сити лайф…

Мы едем по мосту, и я смотрю на силуэт Нью-Йорка – настоящий, не нарисованный…

Когда скрипучие речитативы стихают, голос Кэрон словно возвращает меня в реальность.

– Кажется, приехали… – говорит она, убавляя громкость магнитофона.

Впереди блокпост спецназа с красно-белым барьером, светофором и выдвижными шипами на покрытии дороги.

Джош замедляет ход, и мы останавливаемся. За барьером мы видим массивные раздвижные ворота.

Офицер в солнцезащитных очках, чёрном шлеме с открытым забралом, чёрном пуленепробиваемом жилете и стандартной синей униформе считывает наш номерной знак в микрофон на воротнике своей куртки. Он выключает микрофон и подходит к окну водителя. В его руках папка с документами.

– День добрый, сэр, – обращается офицер к Джошу, притронувшись к своим очкам. – Впервые в Нью-Йорке?

– Так и есть, – говорит Джош, снимая свои авиаторские очки в ответ.

– Согласны ли вы соблюдать городские правила Нью-Йорка?

– Думаю, мы согласны. Но не могли бы вы сказать нам, что именно нам нужно соблюдать?

– Сколько вас?

– Трое.

– Вот возьмите, – офицер протягивает Джошу три пластиковых пакета на молнии, в каждом из которых прозрачный браслет и бумажная записка с городскими правилами.

– Когда заполните регистрационную форму, наденьте браслеты. Если браслеты засияют голубым светом, значит, вы всё сделали правильно.

Джош передаёт нам с Кэрон пластиковые пакеты и заполняет регистрационную форму.

– Мне нужна твоя фамилия, Мали, – говорит Джош.

– Ривергейл, – отвечаю я и достаю браслет из пластикового пакета.

Браслет, кажется, не представляет собой ничего особенного. Это прозрачная трубка, которая фиксируется на запястье. Я понимаю, как она устроена: нужно вставить один конец в другой и нажать до щелчка. Но почему-то мой браслет никак не хочет защёлкнуться.

– Убедитесь, что ваши браслеты засветились голубым, – повторяет офицер. – Нам нужны показания ещё одного пульса.

Я прижимаю согнутый браслет к груди и надавливаю на него правой рукой. Наконец он щёлкает и фиксируется на запястье прямо над моими розовыми часами. Сжав ладошку в трубочку, я накрываю браслет и вижу, как он тускло сияет голубым светом.

– Есть третий пульс! – говорит офицер и объясняет нам суть происходящего.

Браслет – это «мера безопасности». Каждые двадцать четыре часа он посылает сигнал с нашими приблизительными координатами. Это позволяет надзирателям контролировать ситуацию в городе. Браслет водонепроницаем и удароустойчив. Однако, если мы попытаемся снять или сломать его, мы рискуем потерять руку. Чтобы мотивировать людей не снимать браслет ни при каких обстоятельствах, в нём установлено взрывное устройство. К тому же если попытаться сломать браслет, сигнал переключается на непрерывную передачу данных с высокой точностью, что позволяет надзирателям немедленно обнаружить нас. То же самое произойдёт, если наше сердце остановится. Но помимо этого, власти не имеют контроля над браслетами и не считывают другую информацию.

Мы понимающе киваем.

Офицер даёт нам разрешение. Джош отъезжает от контрольно-пропускного пункта, железные ворота поднимаются, и мы въезжаем на закрытое шоссе, проходящее сквозь территорию. По сути, мы едем в трубе на территории хосписа. Между нами и миром других только жалкие полметра железа. Редкие мерцающие огни и ржавые стены напоминают о том, в каком мире мы живём.

По спине бегут мурашки, когда я думаю о том, каково там, за этими железными стенами. Там живут семь миллионов человек. Они видят друг друга, видят страдания своих близких. Они доживают свои дни взаперти, а в это время за стеной своей счастливой жизнью живёт величайший город на земле. От этой мысли мне становится не по себе: словно я в чём-то виновата. Я заставляю себя не думать об этой несправедливости и просто смотрю вперёд.

Мы поворачиваем и съезжаем в бетонный тоннель. От этого эхо нашего фургона становится только сильнее. Но не проходит и десяти секунд, как мы сбавляем ход. Впереди – вереница машин, а под потолком горит красный сигнал светофора, предупреждая о том, что ворота на выезд закрыты.

Мы ждём. Через минуту за нашим фургоном останавливается старый красный грузовик и в салон просачивается тошнотворный запах дизеля.

– Чёрт, – говорит себе под нос Джош и жмёт на гудок.

Как по команде, несколько других водителей сигналят в ответ.

– Да, верно, – говорит Джош. – Дайте уже подышать.

От выхлопных газов, кажется, щиплет глаза. Густой запах бензина обволакивает машину. Но я чувствую, что дело вовсе не в этом.

– С тобой все в порядке? – спрашивает Кэрон, улавливая то же, что и я.

Джош поднимает правую руку и качает головой.

– Просто вспылил, – отвечает он после паузы, глядя в боковое окно. – Мы могли бы сегодня успеть на закат. А вместо этого торчим здесь, вдыхая это дерьмо…

Мы с Кэрон молчим, но когда кто-то дальше в ряду машин кричит, что, чёрт возьми, пора открывать ворота, я резко наклоняюсь над сиденьем Джоша и вдавливаю клаксон изо всех сил.

Едва я отпускаю гудок и плюхаюсь обратно на своё место, Джош и Кэрон смотрят друг на друга и взрываются смехом.

– Опять что-то новенькое. Откуда в тебе это? – говорит Кэрон, чуть не плача от смеха.

– Что? – огрызаюсь я в ответ. – Джош всё правильно сказал.

Джош и Кэрон смеются, но не проходит и минуты, как ворота распахиваются. Водители впереди с ликованием колотят по капотам, и гул моторов оживает.

– Ты смотри, маленький капитан, – смеётся Джош, нажимая на педаль. – Это ты сделала. Точно ты.

Мы выезжаем за ворота и мгновенно забываем о загазованном туннеле. Высокие небоскрёбы выстроились ровными рядами. Их верхние этажи залиты ярко-оранжевым светом. Полуразрушенные улицы заросли кустарником. То тут, то там молодые деревья пробиваются сквозь трещины в бетоне. Но я всё равно чувствую, каким потрясающим был этот город когда-то.

Мы проезжаем несколько кварталов и замечаем первого прохожего – пожилую женщину в свободной вязаной шапочке и кофте с капюшоном. Она идёт по тротуару, волоча за собой бледно-голубую сумку-тележку. Джош замедляет ход и открывает окно.

– Мама! – кричит он. – Здесь где-нибудь можно забраться на крышу?

– Забраться на крышу? – отзывается она с задором. – Да хоть где! Домов что ли мало?

– Это понятно. Но нам бы с лифтом, всё тип-топ.

– Ах, вам тип-топ? – смеётся женщина. – Тогда езжайте в город, вниз по Шестой авеню. Ищите вывеску «Рокфеллер Плаза». Там и лифты, и всё тип-топ.

– Ха, спасибо, мама! – кричит Джош. – Из этих краёв?

– А из каких ещё? – гордо отвечает она. – Пусть хоть орда этих чёртовых стражей нагрянет – я отсюда ни ногой!

– Да, мама, тебе бы в Канцелярию!

Его лицо озаряет широкая улыбка. Он жмёт на газ, и наш фургон мчится по разбитой улице, поднимая облачка пыли.

Мы следуем совету пожилой женщины и вскоре замечаем рекламный щит с надписью «Рокфеллер Плаза». Здесь самое сердце постпандемийного Нью-Йорка. Вогруг толпы людей, магазины и кафе на каждом углу. Я уже предвкушаю прогулку по этим авеню. Но пока у нас другой план – нам нужно увидеть закат. Ведь это наш первый день в том самом Нью-Йорке.

Джош паркует фургон за поворотом на 49-ю улицу. Кэрон перегибается через спинку сиденья и хватает складной рюкзак, который она бросила на заднее сиденье на заправке в Нью-Джерси. Мы выходим из машины, пересекаем Шестую авеню, где я едва не теряюсь в потоке машин, и направляемся к мраморному входу в Рокфеллер Плаза.

Широкоплечий охранник с мощными руками и шеей культуриста в аккуратном чёрном костюме встречает нас дружелюбной улыбкой. Мы говорим, что хотим подняться на крышу. Он указывает на кассу и объясняет, что доступ в обсерваторию платный, но цена символическая – две тысячи новых долларов с человека. Мы покупаем билеты и входим в стальную кабину лифта. Разглядывая своё запачканное отражение в удивительно чистом зеркале, я задаюсь вопросом, сколько времени займёт подъём. Здесь не меньше пятидесяти этажей, а значит, около двухсот метров – столько же, сколько от нашего дома до журчащего ручья. Мне нужно всего пару минут, чтобы дойти туда по ровной земле. Но лифт движется вверх, и это, должно быть, медленнее. Не успеваю я прикинуть, сколько минут займёт подъём, как стальные двери раздвигаются, и перед нами открывается сверкающий вестибюль обсерватории, залитый солнечным светом.

Джош и Кэрон идут прямиком на открытую площадку. Я же задерживаюсь в вестибюле, рассматривая крыши сотен небоскрёбов. Маленькие, словно игрушечные высотки, выстроились ровными рядами вдоль прямых улиц. Всё так, как я представляла, только наяву. Мое дыхание замирает, ноги дрожат. Я в Нью-Йорке, в городе моей мечты.

Когда я наконец заставляю себя идти, всё вокруг расплывается, словно во сне. Я прохожу мимо сверкающих окон, открывающих вид на город с Центральным парком и заходящим солнцем. Дойдя до дверей, ведущих на открытую площадку, я смотрю направо и чувствую, как подгибаются колени, а в глазах темнеет. В окне на противоположной стороне вестибюля, будто на стене в моей комнате дома, возвышается Эмпайр-стейт-билдинг. Его длинный шпиль пылает в лучах заката…

– Мали!

Голос Кэрон доносится будто издалека, хотя она стоит прямо передо мной.

– Почему ты ещё здесь? На улице так здорово! Идём же!

Кэрон хватает меня за руку и тянет на открытую площадку.

И вот я на вершине Нью-Йорка. Под ногами – оживлённые улицы великого города, а впереди – один из самых известных силуэтов двадцатого века. Холодный ветер гудит в ушах, но сердце будто пылает. И тепло мне не только от этого. К нашему с Джошем удивлению, Кэрон достаёт горячий шоколад, купленный на заправке в Нью-Джерси. Мы по очереди отпиваем из железного горлышка термоса и смотрим на закат, пока красное солнце не скрывается за горизонтом. Краем глаза я замечаю очертания двойных стен территории. Но сейчас я не хочу думать об ужасах этого мира. Сейчас для меня есть только ярко-красное зарево на горизонте Нью-Йорка, мои мечты и мои друзья.

Против тишины

Когда на улицах вспыхивают тусклые огни фонарей, мы выходим из Рокфеллер Плаза. Тот же накачанный охранник провожает нас.

– Послушай, дружище, мы не из города, – обращается к нему Джош, открывая дверь. – Не посоветуешь, где нам остановиться?

– Хах, можно подумать, по вам не видно, что вы и дня не провели в Нью-Йорке, – отвечает охранник. Его голос такой же мощный, как и его тело. Но несмотря на это, от него веет добротой, словно в нём столько силы, что для злости просто не осталось места.

– Вокруг Таймс-сквер полно отелей. Все чистенькие, новенькие, с отменным сервисом, – продолжает охранник. – Но, брат, это же Нью-Йорк. Здесь можно найти хоть пентхаус. Если, конечно… не боишься дерьма, что осталось после пандемии.

– Вот и хотелось бы что-нибудь с хорошим видом, – отвечает Джош.

– Тогда проверьте 432 Парк-авеню, семидесятый этаж и выше, – отвечает охранник. – Ньюйоркцы туда не суются. Башня на замке. Но справа от главного входа есть небольшая пристройка. На крыше пристройки вы найдёте лаз в башню.

– Спасибо, брат! 70-ый этаж Парк-авеню, 432.

Джош и охранник ударяют кулаками, и мы уходим.

– Надеюсь, вы не из слабонервных, – кричит охранник вслед, когда стеклянная дверь Рокфеллер Плаза уже закрывается…

***

432 Парк-авеню находится в нескольких кварталах ниже по дороге, а затем на восток по 56-й улице. Не проходит и двух минут, как мы доезжаем до 56-й улицы. Но здесь нас встречает будто совсем другой мир. Кафе, рестораны и магазины Рокфеллер Плаза сменяются безжизненными руинами. Сразу за поворотом на 56-ю улицу дорожные огни исчезают, и я чувствую, как мне становится не по себе. Мы оставляем жизнь позади и едем в сумрак заброшенного города.

– Должно быть, здесь, – говорит Кэрон, когда мы останавливаемся у подножия тонкой башни с рядами квадратных окон, которые делают её похожей на гигантский растянутый кубик-pубик.

Джош выходит и открывает задние двери фургона. Под грудой припасов он находит жёлтый фонарик, напоминающий коробку.

– Вот это совсем другое дело, – говорит он, когда мощный луч фонаря освещает половину улицы перед 432 Парк-авеню.

Между кустами и деревьями, растущими в прямоугольных отверстиях на мраморной мостовой, мы видим заколоченный вход в башню. Двери и окна до четвёртого этажа запаяны железными листами, покрытыми выцветшими граффити. Большая часть текста неразборчива. И всё же одна строка, написанная ярко-красной краской на железных листах, закрывающих главный вход, читается чётко:

Все будут равны. ОВИ овладеет и тобой…

– Представьте, каково было здесь тогда, – бормочет Кэрон.

– Пусть прошлое остаётся в прошлом, – шёпотом отвечает Джош и поворачивает фонарик вправо от башни, где вырисовывается малоэтажная пристройка без окон и дверей, около пяти метров высотой. Рядом стоит ржавый грузовой контейнер.

Джош отдаёт фонарь Кэрон, подходит к контейнеру и дёргает за прутья креплений. Прутья целы. Тогда Джош встаёт на ручку, хватается за железный край крыши и забирается наверх. Кэрон отступает назад, чтобы луч фонаря падал на стену пристройки, и Джош показывает, что всё хорошо. Изогнутые пластины фасада пристройки торчат в разные стороны. Джош использует их как лестницу и осторожно забирается на крышу.

– Не то чтобы лёгкая прогулка… – кричит он, спрыгивая назад на контейнер. – Но проще, чем кажется. Давай, Кэр, я подсвечу.

Кэрон поднимает фонарь над головой. Джош хватает его за ручку и помогает Кэрон забраться наверх. Я следую за ней. Кэрон протягивает мне руку, но я качаю головой, хватаюсь за ржавый край контейнера и подтягиваюсь сама.

Минутой позже мы стоим на крыше пристройки. Тёмные силуэты небоскрёбов, словно древние колонны, подпирают звёздное небо.

Джош направляет луч фонаря на наш небоскрёб. Но никакого лаза не видно – на окнах всё те же железные листы.

– Ну и где здесь лаз? – спрашивает Кэрон, берёт фонарь у Джоша и освещает уходящий в небо фасад 432 Парк-авеню.

– Ищем дальше, – спокойно отвечает Джош.

– Ищем что? – огрызается Кэрон. – То, что какой-то охранник, которого мы никогда раньше не встречали, считает стоящим?

Пока Кэрон и Джош спорят, о том ли небоскрёбе говорил охранник и стоит ли его слушать, я замечаю что-то странное на железной пластине, закрывающей окно над чем-то похожим на большую вентиляционную коробку. Я подхожу ближе, забираюсь на вентиляционную коробку и нажимаю на железный лист. Он вогнут.

– Ребята, – зову я Джоша и Кэрон, которые, кажется, не слышат никого, кроме друг друга. – Ребята!

Джош и Кэрон перестают спорить и смотрят на меня.

– Вход здесь.

Кэрон и Джош забывают спор и подбегают ко мне. Мы с Джошем продавливаем угол железного листа, а Кэрон светит внутрь.

– Похоже на подсобное помещение, – говорит она, просунув голову вслед за фонарём.

Затем Кэрон вытаскивает фонарь из лаза и передаёт его мне.

– Подсвети мне, – просит она.

Но не успеваю я как следует взяться за фонарь, как Кэрон уже ныряет в лаз ногами вперёд.

В следующее мгновение из лаза доносится какой-то хруст. Я спешу направить туда луч фонаря и мы с Джошем смотрим на Кэрон.

– Будьте осторожны! – кричит она, показывая, что с ней всё в порядке. – Пол усыпан битым стеклом. Ступайте сначала на стол.

Мы передаём фонарь Кэрон и забираемся внутрь, следуя её словам.

В башне пахнет пылью и влажной тканью. Повсюду сломанная мебель, но мы здесь не первые гости. Битое стекло на полу сметено в стороны, образуя дорожку, ведущую дальше внутрь. Мы идём по дорожке мимо разрушенных стен и попадаем в просторную комнату с высокими потолками и низкими креслами в углах. Должно быть, это вестибюль.

– Добро пожаловать в 432 Парк-авеню, – шутит Джош, опираясь на что-то похожее на стойку регистрации.

Мне забавно, особенно потому, что Джош с его откровенными манерами и имиджем хиппи совсем не тот, кто встречал бы нас в таком элитном комплексе.

– Джош, – произносит Кэрон, её голос дрожит. – Что там?

Джош следует взгляду Кэрон, и его улыбка меркнет.

В противоположном конце вестибюля, под стулом из стали и дерева, лежит куча изодранной ткани.

Джош входит в луч фонаря, поднимает стул и ставит его в сторону, чтобы закрыть кучу изодранной ткани.

– Там труп, да? – спрашиваю я, когда Джош поворачивается к нам.

– Да, – отвечает он. – Сухой скелет. Плоти нет.

– Я знала, что не стоило сюда лезть, – нервно бормочет Кэрон, закрывая лицо ладонью.

Джош подходит ближе и обнимает Кэрон.

– Мы можем поехать в отель, если хочешь, Кэр. Но другие высотки ничем не лучше. Только подумай: миллионы людей погибли на этом острове за несколько недель. Целые улицы исчезали в одночасье. О мёртвых просто некому было позаботиться.