Невидимые петли

Марк развернул работу. В углу, мелким почерком, было выведено: «Коэффициент трения воздуха = 0,1 (возможно, я ошибаюсь)». Он рассмеялся, и звук, как маятник, сорвал стрелку с V на IV. «Знаешь, Анна из 10 „Б“ тоже всегда ставила ± рядом с ускорением свободного падения. Теперь её мосты – самые устойчивые в стране. Потому что…»

«Потому что она считала ветер?» Катя прикоснулась к пузырьку, и капсулы зазвенели, как колокольчики.

«Потому что допускала, что Земля может дрогнуть». Марк бросил таблетку в стакан, и вода окрасилась в голубой – цвет тревоги, растворённой до безопасной концентрации.

За окном дворник качнул метлу, и тень-стрелка поползла к IV. А маятник на стене, будто получив новый импульс, замер на VI, хотя такого деления на шкале не было.

Точка бифуркации

Бумага шуршала под пером, как обёртка от конфеты в тишине опоздавшего киносеанса. Марк чертил спирали, чьи витки расползались по полям тетради, цепляя за кляксы. «Как разорвать круг?» – буквы вышли угловатые, будто их высекали на камне. За окном, в квадрате света от Катиной лампы, мелькала тень – то ли девочка писала, то ли рвала листы, превращая их в снег за стеклом. Яблоко с наклейкой «Лучшему учителю» лежало, съёжившись до размеров детского кулачка; восковая кожица треснула, обнажив мякоть цвета ржавчины.

Он ткнул ручкой в плод, и чернила сошли с пера, впитавшись в морщины. «Ньютон ошибался, – пробормотал Марк, вращая яблоко. – Сила тяжести не притягивает. Она давит». На стене маятник замер, его тень пересекла спираль в тетради – получился знак ∞, но перечёркнутый. Из динамика компьютера доносилось тиканье виртуальных часов: 23:47 – время, когда система образования обновляла серверы, стирая погрешности.

В окне Катиной квартиры свет мигнул. Тень резко дёрнулась, и Марк представил, как она рисует на полях тетради не формулы, а крылья – такие же корявые, как его спирали. «Ты не Ньютон, – сказал он пустому кабинету, сдирая с яблока наклейку. Под ней проступила плесень в форме вопросительного знака. – Ты яблоко, которое не упало».

Ручка скользнула, превратив спираль в лабиринт. Где-то в его изгибах затерялась надпись: «F = μN» – сила трения. «Неправда, – он провёл линию через формулу, оставив шрам на бумаге. – Иногда трение не сила сопротивления. А единственный способ остановить падение».

С потолка упала капля воды, пробив страницу ровно в центре спирали. Марк поднял голову: старые трубы пульсировали, как вены на висках во время мигрени. «Ржавчина, – он потрогал влажное пятно, – лучший учитель. Показывает, где система даёт течь».

В окне Кати погас свет. Тень растворилась, но на подоконнике остался белый лист, прижатый стаканом. Марк достал из ящика бинокль – подарок коллег на последний День учителя. В дрожащем круге зрения проступили строчки: «Задача 45. Решение: допустим, коэффициент трения μ = 0. Но если μ = 0, тело никогда не остановится. Поэтому я выбираю μ = 0.1. Возможно, это ошибка».

Он рассмеялся, и звук разбудил маятник – стрелка дрогнула, указывая на VII, деление, нарисованное мелом прошлой весной. «Ошибка, – Марк откусил от яблока, и кислота скривила рот, – это когда боишься признать, что трубы ржавеют».

Утром уборщица найдёт сморщенный огрызок в урне. И наклейку «Лучшему учителю», прилипшую к полу возле треснувшей трубы – первой ласточкой школьной весны.

Интеграл одуванчиков

Ветер ворвался в распахнутое окно, срывая со стола листки с задачами, и незаконченная схема на доске начала таять, как лёд под дыханием весны. Марк стоял у порога, зажав в руке маятник вместо указки. «Сегодня, – он разжал пальцы, и грузик качнулся, рисуя в воздухе VIII, – контрольная отменяется. Берём секундомеры и…» Гул недоумения перекрыл его слова. Катя выронила ручку, и та, звякнув, покатилась по полу, оставляя за собой синий след – кривую, что петляла между парт, как река, сбегающая с гор.

«Вы сломали график! – крикнул отличник Витя, сжимая учебник так, что корешок захрустел. – По расписанию у нас…»

«…эксперимент, – Марк поднял ручку, и чернила на клипсе блеснули, как хвост кометы. – Наблюдаем за ускорением свободного падения. Без учебников. Без оценок». Он щёлкнул секундомером, и звук, словно ключ, повернулся в замке клетки.

Катя встала, и стул грохнул громче, чем школьный колокол. «А если мы… ошибёмся?» – её голос дрожал, как стрелка на весах, измеряющих грамм надежды.

«Тогда узнаем, что падение – тоже движение». Марк махнул рукой, и ветер подхватил его жест, сдувая с доски последние буквы уравнения. F = ma превратилось в абстракцию, где а – это уже не ускорение, а первый звук слова «август».

Класс замер, будто попав в силок невидимых правил, но тут Катя шагнула к двери, и скрип её кроссовок стал камертоном. «А… а если родители?» – она обернулась, и солнечный зайчик с её цепочки упал на пол, превратив след от ручки в Млечный Путь.

«Скажем, что изучали хаос, – Марк бросил ей секундомер. – Теория гласит: даже в беспорядке есть закономерность. Например…» – он распахнул окно шире, и в класс ворвался гул пробок с улицы, смешанный с криком чаек, «…как ветер знает, куда нести семена одуванчика».

У двери Витя всё ещё сжимал учебник, но страницы раскрылись на параграфе о свободном падении. «А формулы? – он потрогал очки, заляпанные меловой пылью. – Как записывать наблюдения?»

«На песке. На воде. На ладони, – Марк стряхнул с рукава гильзу от мела, и та, падая, нарисовала на полу спираль. – Физика началась не с тетрадей, а с вопроса „почему?“».

Катя вышла в коридор, и её тень, удлиняясь, потянулась к выходу, как стрела баллистического маятника. Остальные потянулись за ней, оставляя на партах отпечатки ладоней – вместо подписей в журнале. Марк остался у доски, стирая ладонью последние цифры. Ветер довершил работу: мел, смешавшись с пылью, закружился в воронке, оседая на сморщенном яблоке в углу – теперь оно напоминало карту неизвестной планеты.

А в парке, куда вели следы от синей ручки, Катя уже запустила в небо одуванчик. «Секундомер готов? – крикнул Марк, подходя. – Считаем, за сколько семя достигнет земли».

«Оно не упадёт, – она прищурилась, следя, как парашютики плывут к облакам. – Ветер изменил траекторию».

«Значит, эксперимент удался». Марк щёлкнул секундомером, но не посмотрел на циферблат. Вместо этого он достал из кармана пружинку и подбросил её Кате. Та поймала, и стальная лента развернулась на солнце, как формула, наконец-то вырвавшаяся из скобок.

Назад они шли через фабричный квартал, где дым из труб вился в такт их шагам. А на доске в пустом классе ветер дописывал своё уравнение: Жизнь = ∫ (ошибки) dt. Нижний предел – первый звонок, верхний – последний взмах маятника.

Дифференциал крыльев

Вода в пруду рябила от жёлудей, как экран осциллографа под дождём импульсов. Катя вжалась в скамью, её колени оставили на сырой древесине отпечатки – два полукруга, словно скобки, в которые можно вписать всё, что не сказано. Марк сел рядом, и пружины сиденья взвизгнули, как датчики, фиксирующие нарушение тишины. «Маятник без сопротивления – просто груз на нитке, – он бросил в воду камень, и круги пошли вразнобой с волнами от утиных лап. – Но когда воздух толкает назад, он учится…»

«…падать?» Катя указала на утку с крылом, заломленным под углом 45°. Птица билась о воду, поднимая брызги, каждая из которых застывала в воздухе на 0.3 секунды – ровно столько, чтобы можно было разглядеть радугу в каплях.

Марк достал из кармана маятник, раскачал его над водой. «Нет. Находить новые траектории». Грузик задел поверхность пруда, и стрелка на шкале дернулась к IX, хотя деления заканчивались на VIII.

Утка взмахнула здоровым крылом, подняв фонтан брызг. Ученики замерли, зажав желуди в ладонях. «Она же не долетит, – прошептала Катя, втягивая голову в плечи, как черепаха. – Смотри, перья дрожат с частотой 10 Гц…»

«Зато мускулы – с 20 Гц, – Марк поднял с земли перо, обломанное у основания. – Знаешь, как утки учат утят летать? Они толкают их с обрыва. А сопротивление воздуха становится первым учителем».

Катя потянулась к перу, и её пальцы испачкались в иле, оставшемся у стока пруда. «Мои родители… они как эта вода. – Она провела рукой по поверхности, и отражение утки распалось на пиксели. – Чем сильнее я бью крыльями, тем больше волн».

«Волны – это не стены, – Марк подул на маятник, заставив его качнуться сильнее. – Это энергия. Ты можешь…»

«…оседлать их?» Катя встала, и мокрая кора скамьи оставила на юбке тёмное пятно, похожее на контур крыла. Утка, словно услышав её, сделала разбег, шлёпая лапами по воде – 3 м/c², ускорение отчаяния.

«Смотри, – Марк взял её руку, повернув ладонью к ветру. – Воздух обтекает крыло под углом. Давление сверху падает, снизу…»

«…поднимает?» Катя взмахнула рукой, и ветер сорвал с ладони перо. Оно поднялось, закрутилось в восходящем потоке от фабричной трубы, смешавшись с дымом.

Утка оторвалась от воды ровно на 1.5 секунды. Не долетев до камышей, шлёпнулась обратно, но уже не билась, а плыла, вытянув шею. «Она не взлетела, – Катя вытерла руку о юбку. – Просто перестала тонуть».

«Иногда достаточно держаться на поверхности, – Марк опустил маятник в карман. – Пока не отрастут перья».

Солнце вышло из-за туч, и на воде заиграли блики – словно кто-то рассыпал формулы, заменяя буквы на свет. Катя сняла туфли, опустила ноги в пруд. «Холодно, – она сморщилась, но не убрала ступни. – Как… как сопротивление в проводнике».

«Именно. – Марк достал блокнот, нарисовал кривую: напряжение по оси Y, время по X. – Без сопротивления ток сгорает. А с ним – просто греется, но живёт».

Утка, проплывая мимо, оставила за собой дорожку из пузырьков. Катя потянулась к одному, и он лопнул у её пальцев, оставив на коже след, похожий на запятую. «Значит, если я… – она посмотрела на перо, застрявшее в ветвях ивы, – перестану бояться дрожи в крыльях…»

«То найдёшь свою частоту колебаний». Марк щёлкнул секундомером. «Хочешь измерить?»

Она покачала головой, но встала, расправив плечи. Ветер подхватил её волосы, запутав в них тополиный пух – белые точки на чёрном графике.

А утка, та самая, вдруг громко захлопала крыльями, подняв в воздух брызги, и на миг – ровно на 0.5 секунды – зависла над водой. Этого хватило, чтобы в её глазах отразилось солнце, разбитое на спектр, как свет в призме. И Катина тень на воде вытянулась, обретая крылья.

Импульс искренности

Маятник замер на мгновение, словно точка в конце предложения, прежде чем Марк отпустил его, и бронзовый груз рванулся вперёд, едва не задев Катину ресницу. «Слишком жёсткий захват – и амплитуда падает до нуля, – он разжал пальцы, позволив цепочке скользить по ладони, оставляя красную полосу, как график зависимости боли от контроля. – Но если отпустить…» Грузик рванулся вниз, и Катя инстинктивно отпрянула, но маятник, описав дугу, завис у её плеча, дрожа от напряжения. «…он найдёт свой ритм».

«Ритм ошибок? – Катя сжала край скамьи, и заноза впилась в палец, выпустив каплю крови, круглую, как идеальная оценка. – Вчера… я провалила пробный тест. Специально». Её голос, тише шелеста листьев, заставил маятник дернуться. Стрелка на шкале, до этого застывшая на V, рванула к VIII, хотя Марк не прикасался к прибору.

Он наклонился ближе, и солнечный блик с его часов пополз по Катиной щеке, как стрелка таймера. «Почему?»

«Чтобы увидеть их лица. – Она выдохнула, и воздух сдвинул маятник на миллиметр. – Когда папа читал смс от репетитора… его губы дрожали с частотой 2 Гц. А мама разбила чашку, которую называла „талисманом успеха“». Катя коснулась грудины, где под блузкой пряталась та же пружинка, что Марк подарил в парке. «Я думала, обрадуются, что наконец могу ошибиться. Но они…»

«…испугались, что система дала сбой? – Марк толкнул маятник, и тот, вместо привычных колебаний, начал вращаться, обвивая цепь вокруг оси, как ДНК. – Знаешь, в старых часах есть анкерный механизм. Он допускает погрешность, чтобы шестерни не сломались».

Катя встала, и тень от маятника легла ей на грудь, разделив пружинку пополам. «А если я… не хочу быть шестернёй?» Её шёпот совпал с порывом ветра – маятник рванулся к X, начертив в воздухе римскую десятку, которой не было на шкале.

Марк поймал грузик на лету, обжигая пальцы. «Тогда стань маятником. – Он разжал ладонь: на красной полоске от цепочки выступили капли пота, кристаллизуясь в узор, похожий на диаграмму фаз. – Раскачивайся. Бейся о границы. Выбирай амплитуду. А они… – он кивнул в сторону школы, где в окне математички мелькнула тень с классным журналом, – пусть учатся терпеть трение».

Катя протянула руку, и маятник, словно почувствовав её тепло, качнулся навстречу. Цепь обвила её запястье, оставив след, похожий на часовую пружину. «А если я упаду?»

«Падение – частный случай движения. – Марк достал из кармана смятый листок: график Катиных „ошибок“, где пики „неудач“ совпадали с подъёмами кривой „попыток“. – Смотри: 15 марта – двойка за контрольную. 16 марта – ты самостоятельно решила задачу вне программы».

Маятник, всё ещё привязанный к её руке, вдруг резко дёрнулся, сорвавшись в свободное падение. Катя вскрикнула, но грузик замер в сантиметре от земли, оттягивая её руку вниз, как стрелка весов. «Он… сам выбрал амплитуду?»

«Нет. – Марк указал на её запястье, где цепь оставила след. – Это твоя рука дрожала с частотой 5 Гц. Естественный резонанс. Не контроль, а…»

«…доверие?» Катя разжала пальцы. Маятник упал на землю, подпрыгнул, и, описав спираль, закатился под скамейку.

Они молча смотрели, как пыль на цепи смешивается с песком. Где-то вдали зазвенел школьный звонок, но Марк не двинулся с места. «Знаешь, почему маятники в старых часах делают из дерева? – он поднял грузик, стряхнув песок. – Чтобы слышать, как время стучит по нему. Не железной метроном, а… живой ритм».

Катя взяла маятник, обмотала цепь вокруг ладони, как браслет. «Я попробую. Но если…»

«Принеси мне свои ошибки. – Марк встал, и тень от него накрыла половину парка. – Из них сделаем маятник, который переживёт все расписания».

Когда они шли обратно, Катя заметила, что пружинка у неё на груди распрямилась, превратившись в прямую линию. Но это не была линия графика – скорее, струна, готовая зазвучать.

Реакция замещения. Флешбек: Катя в детстве

Пластиковая рука куклы хрустнула, как сухая ветка под сапогом. Отец вырвал игрушку из Катиных пальцев, и в ладони остались белые полосы – следы от тугой хватки, словно она пыталась удержать саму молекулу детства. «Игрушки – для тех, кто не сдал олимпиаду, – он швырнул куклу в ящик, где та ударилась о гранёную колбу, оставив трещину на этикетке H₂SO₄. – Ты должна решать, а не играть в дочки-матери».

Катя, семилетняя, с косичками туже пружин, прижала ладони к учебнику. Глянцевая обложка холодила кожу. «Но я… я учила её таблице умножения, – прошептала она, разглядывая треснувшее лицо куклы за стеклом шкафа. – Она знает до шести…»

«Шесть? – Отец хлопнул тетрадью с идеальными „5“ на полях. – В твоём возрасте я знал до двенадцати!» Его палец, тыча в задачу №3, оставил вмятину на бумаге – кратер на Луне без фантазий.

Ночью, когда часы на кухне пробили 22:00 (время, когда засыпают даже дроби), Катя вытащила учебник. На полях, между формулами этерификации, её карандаш вывел платье с рюшами, повторяя изгибы C₆H₁₂O₆. «Вот, – она прижала листок к стеклу шкафа, где заточена кукла. – Теперь ты учёная».

Утром отец, найдя рисунок, смял его в руке. Бумага шуршала, как осенние листья под метлой дворника. «Химия – не для розовых замков, – он бросил комок в урну, где тот упал рядом с огрызком яблока – символом Ньютона, предавшего детство. – Если хочешь рисовать, изображай структурные формулы».

Катя подобрала смятый лист позже. Разгладила на подоконнике, где солнце проступило сквозь пятно от чая – круглое, как символ «О» в формуле воды. Кукла на рисунке теперь была похожа на схему бензольного кольца с руками. «Кукла… – она обвела контур дрожащим пальцем, – ты же хотела стать учёной?»

Ветер с улицы, пахнущий жжёной пластмассой от соседского гаража, подхватил листок. Рисунок закружился в воздухе, цепляясь за ветку берёзы, где весной висели скворечники-реакторы. Катя смотрела, как платье из C₆H₆ превращается в оригами, пока не упало в лужу с нефтяной плёнкой. Радужные разводы поглотили графит, оставив лишь пятно – pH ≈ 5, как слеза.

«Мама, а если я неправильно нарисую формулу? – спросила она за ужином, разглядывая вилку, чьи зубцы напоминали график sin (x). – Будет взрыв?»

«Бумага стерпит, – мама не подняла глаз от отчёта, где столбцы цифр выстраивались в этажерку без игрушек. – Но оценки – нет».

На следующий день Катя вывела в тетради куклу из символов: голова – O, тело – CH₂, руки – NH₂. Отец, проверяя домашку, обвёл рисунок красным: «Не отвлекайся!». Но ночью она разглядела, как под красным кругом кукла улыбается, а цепочка CH₂-CH₂ на её платье искрится, как блёстки.

Сейчас, глядя на маятник в руках Марка, Катя нащупала в кармане старый огрызок карандаша. Его грифель, сломанный под углом 30°, всё ещё мог рисовать. Не формулы. Не кукол. А нечто третье – где ошибка становится узлом, связывающим детство и силу тяжести.

Топология тишины

Экран телефона запотел от дыхания, превращая переписку в аквариум с размытыми рыбками-словами. Катя провела пальцем по сообщению «Ты стала чужой», и буквы расплылись, как чернильные капли в воде. «Они скачали шпионское приложение, – она ткнула в иконку с глазом, чей зрачок пульсировал синхронно с её пульсом. – Видят каждую точку, каждую запятую. Приходится… – палец завис над кнопкой удаления, – стирать дождь, чтобы не намочило провода».

Марк поднял с земли камень, плоский как SIM-карта. «Знаешь, как работает закон Архимеда? – он швырнул камень в пруд. – Вытесненная вода всегда возвращается. Даже если…» Круг от броска пересёк облачное отражение, превратив идеальный круг в рябь из концентрических σ-орбиталей.

«…даже если я хочу написать „помоги“?» Катя вытерла экран рукавом, оставив полосу из пыли и пикселей. Надпись «Последнее удаление: 23:59» мигнула красным, как датчик давления в котле.

Он достал из кармана магнит, поднёс к её телефону. Стрелка компаса на экране закружилась. «Видишь? Даже в цифровом поле есть искажения. – Магнит коснулся корпуса, и галерея фотографий дернулась, показав на миг стёртый снимок: Катя смеётся с накрашенными фломастером губами. – Твои „удаления“ – как магнитная аномалия. Оставляют след в памяти системы».

Катя подхватила камень, провела им по песку, оставляя борозду. «А если я… – она нарисовала круг, внутри – спираль, – хочу послать сигнал без цензуры?»

«Используй помехи. – Марк стёр половину круга подошвой. – Преврати контроль в инструмент. Пиши между строк, как электроны между орбитами». Вода выбросила на берег обёртку от конфеты, прилипшую к камню. Катя развернула её, обнаружив внутри смятое стихотворение подруги: «Ты – не ответ в задачнике, твой код нельзя взломать…»

«Они же прочитают», – прошептала она, но уже прижимала бумагу к груди, где сердце билось с частотой 120 ударов – как аварийная сигнализация.

«Пусть читают. – Марк начертил на мокром песке формулу: F = q (v × B). – Сила Лоренца. Заряд, движущийся перпендикулярно полю. – Он указал на магнит в её руке. – Иногда чтобы быть услышанной, нужно двигаться не по правильным траекториям, а… поперёк».

Катя опустила магнит в воду. Пузырьки потянулись к поверхности, искажая отражение облака-круга. «А если поле слишком сильное?»

«Тогда становись сверхпроводником. – Он бросил в пруд пружинку от часов. – Нулевое сопротивление. Полный левитация».

На обратном пути она намеренно оставляла следы: камешек в трещине асфальта, согнутый тюльпан у ворот, стрелку на компасе, сбитую на 30°. В луже у подъезда плавало облако, больше не круглое, а вытянутое, как эллипс орбиты кометы.

А в удалённых файлах её телефона, в секторе, помеченном «на восстановление», появилась папка с названием «Помехи». Внутри – аудиофайл: шелест страниц, смех сквозь прикушенную губу, тиканье маятника, не совпадающее с ритмом школьного звонка.

Резонанс крыла

Ветер подхватил утиное перо, застрявшее меж камней, и бросил его Кате под ноги – словно приглашение на танец. Марк поднял перо, вложил ей в ладонь, и стержень дрогнул, как стрелка сейсмографа. «Списывание – это не обман, – он провёл пальцем по бороздкам опахала, где свет преломлялся в спектр RGB, – а поиск точки опоры. Как маятник, который…»

«…качается, чтобы не упасть?» Катя сжала перо, и заусенец на его краю впился в кожу, оставив метку – микроскопический штрих-код боли. Над прудом утка, та самая, с подбитым крылом, закружилась в восходящем потоке от фабричной трубы. Её крик, 2000 Гц, разрезал воздух, как нож графит.

Марк кивнул, доставая из кармана маятник. «Вот видишь: если зажать груз – он застынет. – Он обмотал цепь вокруг Катиного запястья, не затягивая. – Но если позволить ему дрожать…» Маятник рванулся вниз, но вместо падения начал вибрировать, рисуя в воздухе синусоиду. «…он создаст собственный ветер».

Катя засмеялась – звук, похожий на треск льда под солнцем. «Значит, когда я вчера списала интеграл… – она махнула пером, и тень от него легла на воду, повторяя контур взлетающей утки, – это был не срыв, а…»

«…эксперимент с трением? – Марк щёлкнул секундомером. – 12:34:05 – время, когда ты перестала бояться инерции».

Утка, набрав высоту, резко свернула влево, нарушая законы аэродинамики. Её крыло, подбитое, но не сломанное, било воздух с частотой 15 Гц – на грани срыва в штопор. Катя вдохнула полной грудью, и запах гари с фабрики смешался с ароматом её помады – вишня, 50% сахара. «А если я… – она разжала ладонь, и перо взмыло вверх, – перестану цепляться за „должна“?»

«Тогда станешь автором своих уравнений. – Марк поднял камень, покрытый лишайником в виде интегрального знака. – Смотри: даже у гранита есть право на эрозию».

Утка, описав спираль, приземлилась на крышу школьного гаража. Одно перо оторвалось, поплыло вниз, цепляясь за провода, как за ноты на стане. Катя поймала его другой рукой, соединив с первым – получился веер, где каждое опахало повторяло угол 45°. «Родители скажут, это бунт».

«Нет. – Марк стёр подошвой нарисованный на песке маятник. – Это резонанс. – Он указал на утку, которая теперь чистила перья на фоне дымовых колец из трубы. – Система дрожит в такт твоим колебаниям. Скоро и она начнёт меняться…»

Они шли обратно, и Катя заметила, что трещина в асфальте у ворот повторяет траекторию её пера. Даже лужа у дренажа, где плавало облако-круг, теперь была разорвана – в неё упал камень с выцарапанным «∫».

А в классе, пока все обсуждали «побег», ветер листал учебник на парте Кати. На странице 145, между формулами, лежало перо. Рядом чьей-то рукой было выведено: «Сопротивление = Сила × Время». И под этим – клякса, похожая на утку в полёте.

Синхронизация выхлопа

Дым из трубы вился кольцами, как пружины от гигантского механизма, каждое диаметром ровно 3 метра – отец гордился точностью выбросов. Катя прикрыла рот рукой, но запах хлора и раскалённого металла въелся в кожу, смешавшись с ароматом её помады «Красный pH». «Папа говорит, их цех – как часовой механизм, – она пнула ржавую шестерёнку, валявшуюся у забора. – Опоздание на 2 минуты – штраф. 5 – увольнение».

Марк поднял с земли гайку, на резьбе которой застыли хлопья сажи. «А если шестерёнка треснет? – Он швырнул её в стену цеха, и металл звонко ударил по табличке „Дисциплина – основа качества“. – Заменят, как деталь в уравнение».