Не там. И нигде. И не здесь…

***

В 22 я поняла, что страдать не обязательно. В 15 продолжала притворяться своей среди чужих.

***

Сквозь пестрые речи о том, что летняя практика – свет для бестолочей в лице нас, я едва улавливала ободряющее: «все свободны, встретимся завтра! У вас ещё не все деревья побелены, да и лавочки покрасить надо». От одной только мысли, что завтра мне предстоит участвовать в убийстве чего-то красивого внутри меня, чтобы выполнить указания по выкраске скамеек в омерзительный цвет, начинает крутить живот. Это, к слову, естественная моя реакция, без которой не обходится ни один день пребывания в этой коробке, почему-то именуемой МБОУ СОШ. Но, это будет завтра, а пока я могу… да ничего я особо и не могу. Мечтать о замке в мою комнату могу. Этим и займусь.

***

Утро выдалось на удивление спокойным. Меня даже не раздражало солнце. Я его вроде бы люблю, но слегка в другом оттенке. У кого бы ни спрашивала, всем плевать. Ну солнце и солнце, светит и светит, чего тебе надо еще! А я же и тут, блин, отличилась! Я, кажется, улавливаю тысячу оттенков этого солнца, сменяющегося за день. Наверное, это зависит от угла преломления. Наверное, если бы я знала физику, смогла бы это себе объяснить. Наверное, надо перестать так много думать и пойти уже на практику. Сегодня последний день этих мучений, кстати.

***

Выкрашивание скамейки сопровождалось головной болью, ибо на краску у меня все-таки была аллергия, о которой мне не спешили говорить всё моё детство, и презрением к самой себе за совершенное деяние. Я дерзко и уверенно топила кисть во вздувшейся от жары банке, купленной явно оптом и где-то по акции, ведь такой мерзкий цвет можно было втюхать лишь по особому случаю. Если бы я владела магазином хоз. товаров (он, кстати, в нашей деревне всего один: «Жора и Компания») мне пришлось бы вывернуться наизнанку, чтобы заслужить доверие у тех, кто свято верит, что магазин у дяди Жоры – единственный и неповторимый, а все остальное от лукавого. Это не я сказала, это я повторила. Так вот, если бы я владела магазином хоз. товаров, ввела бы цензуру на эту краску.

***

Я всегда себя ненавидела.

Даже как-то жаль, что так вышло. Даже как-то неловко от того, что большая часть моей юности была серенькой и безликой. Ну да ладно. О счастье, к слову, я даже не знала, поэтому и не знала, что теряю, собственно.

Кажется, даже лет в пять я абсолютно точно знала, что чувствуют другие. Чем они живут, как и зачем себя филигранно обманывают, выдавая фантазии о жизни за реальность. Я понимала все. Я знала, когда нужно улыбнуться, чтобы меня похвалили, ну или хотя бы не отшили. И поразительный хаос мироздания, смешанный с экзистенциальной тревогой о бессмысленности всего происходящего, витающий в мыслях каждого из нас, тоже видела. На лицах ваших видела. И на своем.

***

Мне было шесть и я боялась темноты. Мамина подруга посоветовала наведаться к психологу. Мы пошли. Та дала мне листок и пару полузасохших фломастеров. Я улыбнулась. Сказали нарисовать то, чего боюсь. Кажется, я нарисовала кляксу. Потом меня спросили что-то в духе: ну как, тебе стало лучше? Видишь, то, чего ты боишься – всего лишь черное пятно, клякса. Я соврала, что мне полегчало. Уже тогда я понимала, что психолог, наверное, расстроится, если я скажу правду. Если скажу, что давно вас раскусила и вообще не дура, чтобы не заметить, что это всё – спектакль с имитацией бурной деятельности. К слову, темноты я боюсь до сих пор, просто не говорю об этом больше никому.

Поразительно, как я быстро научилась всем угождать. Случай с психологом был не единственным, как вы могли подумать. Терпильность у меня в крови. Внутренний раб, не очень уж желающий вырваться из меня самостоятельно. Что ж, кажется, я надышалась все-таки этой мерзкой краской.

***

Повар Светлана, видевшая, как я сдерживаю порывы тошноты, сжалилась надо мной и договорилась о завершении практики в столовой. Тогда я впервые столкнулась с блатом. Больше, правда, таких щедростей мне жизнь не отвешивала.

Даже не знаю, как теперь просить добавку этих слипшихся макарон, сдобренных дешевым кетчупом, после всего, что я увидела, так сказать, за кадром кухонного производства. Сколько же там тараканов, вы бы знали…

В новом учебном году надо будет сказать, что у меня непереносимость глютена выявили. И как же прискорбно мне сообщать об этом Светлане. Вру я, к слову, так себе. Будет время научиться.

Глава 14

Кухонные разговоры – лучшее, что было придумано людьми. Кажется, они спасали меня в самые дрянные дни. Нет, в этих днях не было чего-то за гранью, они просто тянулись предательски долго и бессмысленно. Мои ближайшие родственники рано предпочли телевизор живому общению, и потому, думаю, кухонные посиделки с соседями и родственниками случались крайне редко. Оттого это наделяло особым шармом каждого, кто заходил к нам в гости.

***

Мои родители люди славные. По отдельности. Не знаю, как это описать, но общение с ними – будто разговор с трехлетками. Может, я взрослая не по годам. Может, они слегка глупы. Не знаю.

***

Каждый школьный кабинет обладает особой энергетикой. Жаль, что она, преимущественно, негативная. Кабинет биологии, к примеру, место с кладбищенским уклоном. Как не войду туда… хочется, да ничего особо не хочется. Все больше думаю о радости кремации, если честно.

На химии все еще хуже. Я не знаю, но, кажется, если бы я жила в средневековье и случайно забрела бы в Ведьменский куда-то там (где они вообще тусуются, я не осведомлена), чувствовала бы то же самое. Это какая-то едкая смесь тревоги, абсолютно магического отвращения к жизни мирской и презрение. Тонна презрения. То ли от самой химички, то ли от чего-то еще. Но, знаете, взгляд у нее «тяжелый» как говорит наш сосед. А я и соглашусь, пожалуй. Странная женщина.

Но ничего не сравнится с уроками физкультуры. Если спортивный зал с его вполне приемлемыми стенами легкой потертости я могла выносить, но вот девчачью раздевалку…

Самоликвидироваться,

катапультироваться,

да что угодно, только бы не быть там!

Мой юный мозг понимал, что не от высокой самооценки и острого ума они это делали. Однако ничего не оставалось, как тащить свое тело в сторону этой «комнаты позора», уговаривая себя во внутреннем монологе. Они – это девчонки из параллели. Не знаю, какому гению в голову пришла мысль объединить уроки физкультуры с потными, не очень уж приятными в общении старшеклассницами. Ладно, потными были абсолютно все. А это сражало наповал мой нос, не оставляя никаких шансов на его дальнейшее нормальное существование. Каждый раз чувствовала себя неуютно в компании тех, кто таращится на твою скомканной наружности фигуру. Таращится и не отказывает себе в порции комментариев. Лет в 12 это было самым большим личным позором! В 25 – абсолютно плевать. Но вот знаете, тот день, когда физрук посчитал важным ворваться в раздевалку, чтобы выгнать нас на урок, и те чертовы желтые трусы с пони, в которых я простаивала по его величеству случаю, из памяти все никак не выдавливается.

Ну что ж, это далеко не самое травмирующее, что извергает мой мозг в какую-нибудь минуту единения с самой собой. Впрочем, во взрослой жизни теперь таких оплошностей я почти не допускаю и затыкаю наушниками каждую клеточку своего тела.

Глава 15

Светлана перестала мне улыбаться. Может быть, это не особо походит на проблему, но подростку в лице тогдашней меня казалось, будто бы кто-то воткнул холодный скальпель в сердце и прокрутил его. Как-то грустно осознавать, что кроме повара Светланы близких людей у меня, кажется, не было. Ну как близких, были те, которые вроде как притворялись, что любили меня. На самом же деле я просто вела с ними себя хорошо. Не думаю, что кто-нибудь вообще знал меня настоящую. Не думаю, что я сама себя знала настоящую.

***

Как я поняла, что наши отношения, кажется, уже не спасти?

Пюре с комками. Впервые за все эти годы! И кетчуп. Она забыла положить мне кетчуп. Светлана никогда этим не грешила. Помню, как мы всей школой провожали ее на больничный (когда она сломала ногу), и она, будучи привязанной к койке, через директора передавала указания заменявшему ее недо-поваренку из соседнего ПТУ, чтобы он «больше кетчупа клал! А то выиграла школа тонну кетчупа на тендере каком-то, не пропадать же добру!».

В тот день я окончательно убедилась, что в этом заведении мне делать больше нечего.

И вернулась туда на следующее утро. Не удивила, знаю.

Глава 16

Знаете, я иногда думаю вот о чем: что, если нас, в смысле людей, высаживают порциями, кучками. Как бы это понятнее объяснить…

Допустим, вот вас штук двести современников-писателей, врачей, танцоров, да кого угодно и все вы будете жить с одинаковым сроком годности лет так до восьмидесяти. Знать о существовании друг друга вы не будете, хотя, возможно, когда-нибудь пересечетесь по интересам. Вы одновременно родились и одновременно будете стерты в звездную пыль. Интересно, где моя куча? И сколько похожих на меня высадилось в этой глуши? Наверное, так «несказанно повезло» мне одной. Знать бы, какой срок годности у меня. Обидно как-то будет прожить там, куда я бы не советовала соваться никому. В здравом рассудке уж точно. А если 25? В 25 лет закончится ваш срок, и вы протухнете, как пакет молока? Да, сравнение до боли банальное, но ничего лучше сегодня не придумывается. Видимо, все силы ушли на прокручивание мыслей о том, как восстановить дружбу с единственным близким мне человеком. Да, я всё еще думаю о Светлане. Может она переключилась на Катьку с 9в? Точно. Она поинтереснее меня будет. Да любая аквариумная рыба поинтереснее меня будет.

Глава 17

Многие боятся взрослой жизни. Я же ее неистово жду, словно слюнявый пес, вглядывающийся в сочную кость.

Почему-то в моей деревне почетное место по пугалкам, то есть навешиванию лапши о том, «какая жизнь на самом деле и как правильно её жить» занимают темы здоровья и того самого взросления, о котором ходят легенды. Наверное, потому что с ним так никто и не столкнулся, продолжая быть инфантилами во взрослых телах.

И если с предречением сдохнуть от рака: «если будешь есть жвачки», ну и с навязыванием пойла из горячего молока и меда, якобы спасающего от всех бед, я как-то смирилась, то с броскими фразочками, вговариваемыми в меня и во всех моих одноклассников про «жизнь – это вам не шутки шутить, вот как окончите школу, вот запоете! Всё, кончится детство!» я мириться не собиралась. По крайней мере, в глубине своего черепа. Я же терпила и спорить с людьми, называющими себя «взрослыми» по определению своему, не могу, да и не хочу.

Кончится детство? Да оно у меня и не начиналось. Все-таки я тот человек, кому лет с шести давали трупы гусей и уток, чтобы я филигранно их очищала от перьев. Обскубывала, ощипывала, много синонимов у этого ужаса, много. Та еще задачка, на любителя, в общем.

Не знаю даже, как при таком бэкграунде я остаюсь законченной оптимисткой. На грани трагикомедии, правда, ну да ладно.

***

Больше всего на свете я не люблю три вещи:

пафос,

беспомощность и

алкоголизм.

Удивительно, как в моей семье умудряются лавировать между тремя этими состояниями одновременно.

Обычно мне достаточно пары секунд, чтобы понять, войдя в комнату, кто в какую игру друг с другом играет. Жизнь, по правде говоря, ничем не отличается от сериала. В моей деревне – это низкосортные мелодрамы, ну на крайняк турецкие сериалы, где тысячная серия копирует десятитысячную и наоборот. Полагаю, в каком-нибудь Риме это было бы нечто более стоящее моего внимания. Артхаус какой-нибудь. Или нет. Не знаю и вряд ли когда-нибудь узнаю. Я вообще дальше 18 лет не загадывала бы, зачем зря расстраиваться.

***

Сегодня у нас застолье. Боже мой, кто-нибудь, катапультируйте меня отсюда. Наша семья «отрепетировала» его заранее. Это не сложно, каждый раз одно и то же, надрессировать можно даже подзаборную крысу.

Вот в 6 утра мать будет скакать по дому, протирая каждую полку от пыли, которой нет (ведь я отдраила весь дом еще вчера).

В 6:30 на фразе «че лежим, а салаты нарезать кто будет, Пушкин что ли?» я подорвусь с диким чувством вины и одновременной опустошённостью. Будто бы порезали меня, а не палку докторской колбасы, предательски ожидающую меня в особом холодильнике «для гостей» на летней кухне.

Где-то с 7 до 12 моя жизнь остановится и обретёт форму рассказа служанки. В 13:00 я снова заживу, но не на долго. Обычно к этому времени всё семейство вспоминает, что наших 20-30-40 литровых запасов самогона недостаточно и нужно бежать в ларек через всю деревню, как и всегда. Пошлют туда, разумеется, меня, снабдив запиской для тети Люды продавщицы о том, что это не для мелкой меня, а для нашего великого застолья! И была б Люда в отпуске, ее бы тоже к нам позвали! Жаль, конечно, что она не станет почетной 37 гостьей на этом торжестве. Кстати о торжестве. Я уже сбилась со счета и не особо веду учет того, что именно мы празднуем. Раньше у меня был энтузиазм и я вела дневник, где помечала, какая насыщенная на праздники у нас жизнь. Но после того, как три раза подряд мы отмечали день рождения 7-юродного брата маминой сестры (я не уверена, что он когда-либо существовал, ну да конечно, 7-юродных не бывает, вроде), оставила эту затею.

Тетя Люда, упаковав пойло в модный пакет цвета сажи (о, ну или цвета новых волос математички) подмигнет мне и участковому (дабы показать, какую великую роль в этой сделке против закона о запрете продажи алкоголя несовершеннолетним исполняет), а потом выдворит меня за пределы ларька. Ну не ларька, а малюсенького магазина. Но выглядит он, как ларек, не спорьте. Хотя кому я это всё рассказываю…

17 часов по Москве – железное время для сбора новоприбывших и новоопоздавших. К 18:00 на нашей маленькой кухне уже будет не протолкнуться. Я, жаждущая сменить гражданство в этот самый момент, буду часов до 22-х менять тарелки, вилки, стаканы. И подносить, наливать, веселить…

Передохнуть получалось в перерывах между сменой кассет в магнитофоне (не то чтобы моя семья – ценители раритета, просто любимый шансон у нас хранился на кассете). К слову, шансон меня совсем не вдохновлял и даже навевал тревогу. А вот «Арлекино» Пугачевой заставлял чувствовать себя особенной, что ли, и победоносно отправляться спать где-то часам к двенадцати ночи.

В моей семье не было алкоголиков, только умеренно и уверенно пьющие, а по сравнению с соседом, это вообще не считается. Опять же, я всех их прекрасно понимаю. Если бы осталась в нашей глуши навсегда, открыла бы алкомаркет.

Глава 18

Иногда меня мучают панические атаки. Догадываюсь, что так было с самого детства, я просто не знала, что это именно так называется. Однажды меня накрыло прямо на уроке, и я как-то чудом не подала виду. Вообще, я имела поразительную способность сдерживать все свои порывы и желания, вплоть до биологических. Наверное, я редкий тип идиоток, но даже отпроситься в туалет на уроке было для меня за гранью. Удивительно, как угроза напрудить в штаны не казалась мне слишком ужасной, нежели надобность открывать рот перед математичкой, химичкой, биологичкой… да и всем этим братством.

***

Мне сложно было жить с этими людьми. Наверное, я была просто не из их песочницы. Мне хотелось, чтобы масляную краску запретили и каждый подъезд (какие подъезды? У нас даже квартирных домов не было, сплошной частный сектор). Ладно, и стены в моей школе обрели человеческий вид. Мне хотелось, чтобы сосед перестал пить и покрикивать ночью под окнами. В особенности, когда моя паническая атака, будто главная героиня в гребаном триллере, ждущая момент, когда же прихлопнет меня, овладевала всем моим телом. Хочется, чтобы все мои удивительные родственники перестали тыкать друг в друга и в меня (если честно, я больше о себе думала) колкими фразочками. Живем же вместе, под одной крышей, а выкапываем ложкой друг другу могилы. Филигранно, прямо-таки заботливо вызываем друг у друга отвращение к жизни, к людям и к самим себе. Мне казалось, они думали так же, как и я, просто запутались немного. Мне казалось, что им тоже бывает неимоверно противно от некрасивых стен, покосившихся заборов, грубого голоса математички, сборов в актовом зале, где на очередном собрании рассказывают, как надо жить их детям. Я думала, они тоже считывают по лицам, кто из соседей блефует по жизни и только делает вид, что счастлив. Нет. Увы. Я одна это видела. Оказалось, всем вокруг нормально и только я какая-то не очень к жизни приспособленная. Влюбленная в эту самую жизнь. Горячей, нездоровой любовью, видимо.

***

Чреду депрессивных мыслей разбивало мое по истине любимое мероприятие. Проходило оно строго раз в год и отмечалось в нашей школе с размахом. Это был парад тщеславия с нотками неловкости. Переводя на язык современности, с нотками кринжа.

В этот день патологически запрещалось надевать мятые фартуки, галстуки и что там еще можно помять. Не приветствовались больные, косые, хромые, сопливые люди в радиусе 5 км от школы. Портили картину идеальности, сами понимаете. А она давалась руководству школы ой как не просто. Дыры, украшавшие стены родной МБОУ СОШ, замазывались буквально в ночи, туалетная бумага, мыло и всякое прелестное действо, напоминающее о цивилизации, так же волшебным образом обнаруживалось в самых потаенных углах. И всё ради той самой встречи делегации из районного центра. Ничего примечательного, это была просто кучка людей в пиджаках из поселка чуть крупнее моего родного болота.