Ван Ван из Чайны

Павел Смолин

Ван Ван из Чайны

Глава 1

Свет фары выхватывал из тьмы стволы сосен и столбы по обочинам шоссе, рев мотора пробивался через шлем, тело дрожало от встречного ветра, вибрации и адреналина. Нравится эта трасса – по ночам здесь никогда никого нет, а значит я никого и не угроблю. И до дома не далеко – десять километров, и вот он, родной Красноярск.

«Со спортом тебе придется завязывать» – раздался в голове бесстрастный голос врача.

Сжав зубы, я усилием воли отогнал воспоминание и добавил оборотов. Сто шестьдесят километров в час – много это или мало, чтобы сбежать от самого себя? Решив, что все-таки мало, добавил еще.

Память – страшная вещь: столько лет прошло, и вроде смирился уже, ракетку даже во снах видеть перестал, а все равно накатывает так, что хоть вой. Нужно ускориться еще немного.

Обожаю мотоциклы. Странно – из-за него жизнь и была спущена в унитаз, но ничего поделать с собой не могу: скорость и адреналин – единственное сочетание, которое делает мою жизнь почти сносной.

«Отлично начал, Иван – четвертый ITF уже!» – всплыли в голове тщетно пытающиеся казаться суровыми слова тренера. – «Вижу: не зазнался, огня не растерял. Так дальше и продолжай. Только завязывал бы ты с экстримом – сам знаешь, сколько ребят сами себя травмами угробили».

«Я аккуратно, Савелий Федорович!» – ответил тренеру мой полный оптимизма голос».

Нужно быстрее!

«Не ной – мужиком будь! Радуйся, что железками в ноге отделался, придурок!» – а вот и голос старшей сестренки Кати. Права – реально легко отделался, но в тот день, когда меня перевели из реанимации в общую палату, и она принесла мне апельсинов, мы с ней страшно поругались.

Быстрее!

«Да ну его, теннис этот! Не наш это спорт, Ванюша, сам посмотри – одни буржуи играют. Ну куда нам? Мы же деревенские», – а вот и голос мамы. – «Ты лучше вот что – напиши письмо «Газпрому», поблагодари за то, что по миру тебя на сборы и турниры возили, глядишь и дальше не забудут. А учиться давай на геолога пойдешь, в «Газпроме» зарплаты хорошие».

Не удержался я тогда, все что в голове было вперемежку со слезами, соплями и бессильной злобой высказал: и про маму, и про основного моего спонсора. Мама-то меня сразу еще простила, а я себя за те слова – до сих пор нет.

Быстрее!

И отболело уже как будто – давно еще, и с девятнадцати до тридцати лет я жил почти нормально. После «тридцатника» обратно накатывать начало, да так, что по трассе удирать приходится. То ли кризис среднего возраста раньше запланированного пришел, то ли что-то я неправильно делаю.

«Ванюш, кран капать начал, счетчик мотает – может посмотришь?» – на ста девяноста километрах всегда приходит голос соседки Варвары Петровны. Стеснительный голос, тихий, сочувственный и осторожный: стыдно пенсионерке чужого человека, от которого еще и жена два года назад ушла, о помощи просить, потому я сам к ней пару раз в неделю захожу и предлагаю чего-нибудь починить, а она за это поит меня душистым чайно-травяным сбором собственного изготовления под вкуснейшие в мире булочки. Помогает от грустных мыслей даже лучше мотоцикла!

Сто девяносто пять.

«Иван Николаевич, даже не представляете, как сильно изменился Антон! Раньше только и делал что в телефоне сидел, а теперь и учиться нормально начал, и на тренировки чуть ли не вприпрыжку летит! Вот, возьмите пожалуйста, настоящий, французский!».

Что делать безнадежно сломанному тридцатипятилетнему теннисисту? Только тренировать бездарных мажоров за очень неплохие, но не приносящие радости деньги и несколько более приятную репутацию – она позволяет мне без сожалений отказывать совсем невыносимым уродам.

Двести.

«Ваня, я так больше не могу! Задыхаюсь! Прости, но между нами все кончено!».

Не осуждаю, Маш, сам все понимаю – кому бесконечная депрессия и пустой взгляд понравятся?

Двести пять – самая лучшая скорость, потому что после нее и тело, и голова изо всех сил цепляются за единственную задачу: не дать идиоту-носителю уйти уже из этого мира.

Свет фары уперся в мохнатую шкуру, блеснул на мощных рогах, я ощутил удар, с полсекунды свободного полета, и наступила тьма.

* * *

В горле стоял мерзкий, колючий и сухой комок, но он беспокоил меня гораздо меньше пожара в животе – настолько сильной изжоги у меня никогда не было. На фоне поселившейся в желудке Геенны как-то меркли вонзающиеся в мозг несуществующие, но хорошо ощутимые иглы. Попытавшись открыть глаза, я понял, что кроме мутно-красного «мыла» увидеть я ничего не смогу, зато голова ловко отобрала у желудка приз за самые неприятные ощущения, отпраздновав это приступом чудовищной боли.

Когда сковавшая мысли удавка ослабла, пришли воспоминания – вот я, вот добротный лось, достойный гордого звания вожака, вот стрелочка на отметке «205». Странно, что я вообще живой – после такого мотоциклиста как правило собрать по кусочкам уже не получается. Теперь нужно аккуратно разобраться, насколько невыносимой станет моя дальнейшая жизнь, и осталась ли у меня хоть одна работающая конечность.

Пока я собирался с силами, чтобы попробовать пошевелить пальцами, в уши ввинтился гулкий, как сквозь толщу воды пробившийся, женский голос:

– Огромное, огромное вам спасибо за то, что спасли нашего единственного сына, многоуважаемый доктор Шен!

Опять я на больничной койке, и опять рядом мама благодарит врачей. Видимо, то что от меня осталось благополучно собрали, и уже успели выписать из реанимации. Ох, полетят контракты – это недели две поди заняло, а мажоры думают, что мир вертится вокруг них. Тренер не может себе позволить пропускать тренировки – ему платят за стабильный присмотр за идиотом, руки которого так и норовят вместо ракетки взяться за вейп.

«Бу-бу-бу» – погруженный в океан боли мозг решил не тратить силы на расшифровку дальнейшей беседы, а я собрался с духом и пошевелил пальцами на руках и ногах. Слушаются, но ампутанты не сразу понимают, что «слушается» утраченная конечность только в его воображении. Так, теперь суставы…

– Ван-Ван, ты слышишь меня? – женский голос приблизился.

Разлепив ссохшиеся губы, я попытался ответить, и меня скрутил приступ кашля. Тело отреагировало само – руки зажали рот, тем самым убедив в их наличии, а ноги заскребли по грубой коже. Я – босой, но все четыре конечности на месте, и никакие «растяжки» им не мешают. Как ни странно, боль в голове начала отступать, и я понял, что остальное тело тоже в порядке – со сломанными ребрами или хотя бы ушибами согнуться калачиком я бы не смог.

– Перед экзаменами всегда так, – услышал я мужской, выцветший, отстраненный голос. – То потравятся, то от истощения в обморок упадут, а в прошлом году один юноша умудрился получить ишемический инсульт…

– Ван-Ван, сыночек! – в женском голосе появились нотки паники.

Какой нафиг «ван-ван»?

Заданный в никуда мысленный вопрос привел к новому приступу головной боли, вместе с которой пришли невесть откуда взявшиеся воспоминания, прокрутившиеся перед глазами чем-то вроде киномонтажа: детские руки тянутся к карпу в пруду, они же выковыривают из жирной земли головки чеснока, они же держат палочки для еды, отправляя в рот комки риса. Вокруг – кажущиеся гигантскими люди и их лица, при виде которых меня наполняли чужие эмоции: эта кареглазая женщина с рано появившимися морщинами – мама, потому что при виде ее я чувствую любовь, стыд и раздражение. Так бывает, когда не оправдываешь ожиданий. «Ван Айминь» – приклеился к мыслеобразу метафорический ярлычок с именем.

Этот хмурый китаец с хитрыми искрами в глазах – отец, его я люблю, уважаю и побаиваюсь: у Ван Дэя тяжелый характер и не менее тяжелая рука. Память о последнем добавляет чувствам толику осторожного, пугающего меня презрения – отец ненавидит коммунистов, но зачем-то настаивает на моей к ним любви. Лицемер.

Образы сменялись один за другим, люди вокруг меня становились меньше вместе с предметами. Неправильно – это не они уменьшаются, это я расту. Вот я уже ростом маме до плеч, она в этот момент беременна, и следующая цепочка воспоминаний познакомила меня с итогами беременности: в самодельной, широкой колыбели лежали две девочки-близняшки: Ван Дзинь и Ван Донгмэи, мои младшие сестры.

Дальше – рост близняшек параллельно с направленной на меня заботой мам и двух бабушек: одна – молчаливая, потому что бабушка по маминой линии глухонемая. Как следствие – обида со стороны близняшек на «любимчика». Что ж, им повезло больше – даже страшненькая девочка в Китае ценится, а меня грызет тревога и ответная зависть к красивым сестренкам: им-то не нужно копить на свадебный подарок для корыстной невесты и доказывать финансовую состоятельность.

«Монтаж» унес меня на несколько лет вперед: теперь я выше не только отца – Ван Дэя, но и его старшего брата, самого высокого человека в деревне – однорукого Ван Вэйхуа. Однорукого я презираю: его тупые шутки про руку, его манеру ходить в камуфляже – чтобы его считали ветераном, отдавшим конечность за Великий Китай…

Где-то в глубинах мозга настоящий «я» начал захлебываться от чужих воспоминаний, чувств и ассоциативных рядов – всего того, что можно обозвать «внутренней Вселенной». Слишком много, слишком быстро, слишком НЕ МОЁ!!!

Рот издал тихий, жалкий вой, глаза распахнулись и сразу же налились слезами, я рывком сел, обхватив себя руками за плечи и задрожав. Где-то на фоне замелькали обменивающиеся репликами на повышенных тонах силуэты: женский голос жалостливо-панический, мужской – грозно-уверенный, пытающийся успокоить. Вестибулярному аппарату смена положения не понравилась, и я словил приступ тошноты, перешедшей в еще один приступ кашля – когда в желудке ничего нет, организм все равно зачем-то пытается что-нибудь из себя вытолкнуть.

Неправильно! Всё неправильно – не мои воспоминания, не мои реакции, не мои руки – мои были короче!

– Спокойно!!! – взревел мужской голос, и я услышал шлепок кожи по коже слева от меня, а потом, одновременно со шлепком погромче, мою левую щеку обожгло болью.

Две пощечины помогли – женщина замолчала, а я получил возможность соображать. Эффект был закреплен тем же мужским голосом:

– Не позорь деревню!

«Не позорь деревню», «не позорь деревню», «не позорь деревню»… – эхом пронесся в голове рефрен, притащив за собой новую пачку чужих воспоминаний, чужих травм, и чужого, но на удивление жестко перехватившего контроль надо мной стремления и впрямь не позорить деревню – Китай велик, он в центре мира, под Небом, и каждый его гражданин…

Да что здесь вообще происходит?!!

Новая пощечина помогла сильнее – зрение прояснилось, рефлексия испугалась физической угрозы и мудро решила залечь на дно. Передо мной стоял пожилой, лысый, упитанный низенький китаец в очках с толстыми линзами, белом халате и с висящим на груди фонендоскопом. Доктор Шен, наш деревенский врач, обитает как правило в сельской амбулатории, крайне уважаемый и полезный человек – неудивительно, что толстый, к нему на прием без узелка с гостинцами никто не приходит.

Не совсем «наш» врач – четыре деревни «окормляет», потому что ни в одной из них не живет столько людей, чтобы Партия озаботилась открытием отдельной амбулатории.

Вокруг – «универсальный» и второй из двух кабинет медпункта: кушетка, ширма, блестящие медицинские «приблуды», названия которых я естественно не знаю, таблица для проверки зрения у противоположной стены – с иероглифами, которые охотно раскрыли мне весь свой многогранный смысл при первом же взгляде. Справа – окно с видом на грунтовку и клумбу с незнакомыми кустарниками под солнечным, безоблачным голубым небом. Жалюзи открыты, перед ними – на белом, пластиковом как и все окно подоконнике – кадка с бело-розовыми цветочками.

– Я жив! – отреагировал я на замахнувшегося в желании отвесить третью пощечину доктора.

– Ван-Ван!!! – всхлипнув, китайская мама бросилась меня обнимать.

Пришлось повернуть голову, и я увидел на столе рядом с подоконником давненько не виденный мной ЭЛТ-монитор.

«Иван Николаевич, извините за опоздание – зачитался вчера, сейчас тренд новый, про перерождение в китайцев, я даже маму уговорил летом в Пекин съездить!» – возник в голове голос одного из моих подопечных.

«Хорошо, что книги читаешь, Петр» – ответил тогда я, не особо поняв, что он вообще имеет ввиду. Кушетка из-под меня словно рухнула в бездну, накатило удушье и новая порция паники – какое нафиг «перерождение в китайца»?!! Тело Ван-Вана тем временем попыталось справиться с кризисом привычным для него способом:

– В отношении народных масс и учащейся молодежи главное – это направлять их так, чтобы они смотрели вперед, а не назад, – на чистом, поразившем меня самого автоматизме, выдал рот цитату Мао Цзэдуна.

В доме семейства Ван цитатник стоит на самом видном месте, выступая вперед перед остальными книгами за стеклом книжного шкафа. Прадедушка – у меня и такой есть! – поставил, и поэтому никто не пытается убрать. В комплекте с мыслеобразом цитатника Мао прилагались вызывающие грусть и смертельную скуку воспоминания о том, как много часов я учил эту муть, боясь вызвать недовольство прадеда – его я уважаю гораздо больше других членов семьи, поэтому учил бесполезную, но почему-то нравящуюся старшему поколению «мудрость Кормчего» на совесть. «Прадед не такой, как все эти крестьяне» – эта мысль тоже была чужой, и от нее веяло застарелым стыдом.

– Верно, Ван-Ван! – с профессиональным равнодушием ответил доктор Шен. – И поэтому я направлю тебя – больше не травись удобрениями и попытайся сдать завтрашний экзамен как можно лучше: убивать себя недостойно, и ты уже испортил себе карму на много перерождений вперед. Теперь тебе придется прожить достойную жизнь и помочь многим хорошим людям, чтобы смыть это пятно.

Какая еще «карма»?!! Ты вообще врач или сельская гадалка?!!

– Слушайся доктора Шена, сынок! – продолжив меня обнимать, строго велела мама-Айминь и перешла к совершенно ненужным сейчас утешениям. – Ну не сдашь ты экзамен, ну и что? Сейчас Партия дает такие возможности, которых не было у нас – даже не имея образования, ты сможешь найти добрую городскую девушку с карьерой и городской пропиской…

Что это за социальный лифт?!! И причем здесь вообще Партия?!!

– …Ты высок и красив, и за это она будет покупать тебе что угодно, вкусно кормить и растить ваших красивых высоких деток, – добавила прелести ситуации Айминь.

Поднявшееся в душе раздражение – не моё, но от этого не легче – ехидно напомнило мне, что в Китае вообще-то недостаток женщин, и деревенскому пареньку…

Что-то внутри меня щелкнуло, перегретый и больной мозг потребовал бежать – куда угодно, как можно быстрее. Оттолкнув маму, я вскочил на непривычно-длинные ноги, покачнулся от изменившегося центра тяжести и посмотрел на свои столь же длинные, вытянутые, трясущиеся от переизбытка чувств и физической слабости руки. Мозг подтолкнул еще раз, и, сделав пару корявых шагов, я прыгнул через весь кабинет – от кушетки, на которой пришел в себя, до расположенной в паре с небольшим метров таблицы для проверки зрения. Последнее было лишним – вестибулярный аппарат обиделся, и я рухнул как мешок с добротным чесноком с полей семьи Ван, больно ударившись коленкой.

– Ха!.. Ха! Ха-ха-ха!!! – накрывшая все мое существо и сделавшая ненужным все остальное истерика вылилась в хриплый смех.

Ну-ка взял себя в руки! Травм в прошлой жизни не хватило? Опять хочешь через боль и реабилитации учиться ходить без хромоты? Колено – оно хрупкое. Нужно себя беречь – ходить аккуратно, смотреть под ноги, дышать размеренно, а главное – никаких мотоциклов! Даже роликов не надену! Даже бегать буду только на стадионе – вдруг в ямку наступлю и поломаюсь снова?

Доктор с тихими, незлобными матерками помог мне встать, успокоил маму одним лишь грозным взглядом, усадил нас на кушетку, велел заткнуться и не мешать, и принялся возить ручкой по листу бумаги, параллельно озвучивая медицинские рекомендации на мой счет: если кратко, то Ван-Ван легко отделался, и теперь ему нужно пить побольше воды, больше не жрать удобрений, и, главное – в случае ухудшений немедленно говорить об этом взрослым.

Дополнительный, очень приятный для китайской мамы и биографии Ван-Вана момент: доктор про попытку самоубийства в бумагах писать не станет, классифицировав отравление как случайное. В воспоминаниях Ван-Вана ничего о юридических последствиях самоубийства подростка для места его обитания не нашлось – а откуда ему такие тонкости знать? – но я полагаю, что кто-нибудь из города на такое ЧП выехать и составить пару отчетов должен. Вот городских чиновников все семейство Ван, равно как и их соседи по деревенским глубинкам, боятся до дрожи, и доктор, похоже, не исключение – незачем уважаемых людей беспокоить, мальчик просто нечаянно отпил не из той бутылки.

Подуспокоившийся я в это время осваивался: сжимал и разжимал длинные пальцы, на чистых тренерских инстинктах мысленно вкладывая в них теннисную ракетку. Хорошая антропометрия – будь у меня в прошлой жизни такой ученик, может и воспитал бы настоящего Олимпийского чемпиона.

Глава 2

На улице было одуряюще жарко, душно и влажно. Легкий ветерок шелестел листьями деревьев – вон там самая настоящая пальма растет! – гнал по грунтовке перед медпунктом одинокий пластиковый пакет и трепал висящие на доске объявлений бумаги. Портреты доктора Шена и пары пожилых медсестер (в отпуске или на выходном, потому что в медпункте их не было) оставались неприкосновенными: «ударников труда» защищали стеклянные рамки. Между двумя фонарными столбами болтался алый транспарант с лозунгом: «Улучшим результаты выпускного экзамена!».

Удивляться моральных сил не осталось, поэтому я просто покрутил головой, посмотрев на поросшие лесами холмы вдали. Далее взгляд окинул одинаковые бетонные одноэтажные дома вдоль улицы и переместился на грунтовую парковку напротив медпункта, где стоял неровно-черный, явно многократно перекрашенный, но чистый и ухоженный музейный экспонат: мотоцикл с коляской, вызвавший в голове очередную порцию чужих воспоминаний. Модель – Советская, «ИЖ-9», изготовлена еще перед Великой Отечественной. В Китай попала в числе своих товарок и другой техники – подарок самого Иосифа Сталина самому Мао Цзэдуну в честь окончательной победы последнего в гражданской войне.

Нет, мы к сожалению не родственники ни тому, ни другому Вождю – просто вот этот сидящий на мотоцикле, тощий до безобразия старик с превратившимися от старости и обилия морщин в тонюсенькие щелочки глазами, но сохранивший густые седые волосы в свое время служил при Мао переводчиком-синхронистом. С русского на китайский и обратно переводил, и мотоцикл получил в качестве поощрения за качество работы. Вон та тряпка на бензобаке повязана не просто так – она скрывает табличку с подписями Мао и Сталина.

Мир жесток ко всем, и те, кто стоит рядом с власть имущими, не исключение: когда под Мао зашатался трон, и в ход пошли хунвейбины, шибко грамотный и талантливый переводчик Ван Ксу попал под замес: сильно избитого (прадеду из-за этого очень трудно ходить, поэтому в пределах дома он перемещается на инвалидной коляске) прадеда нашли те, кто был ему сильно обязан, подлатали и посоветовали спрятаться в деревне подальше от столицы – так род Ванов попал в деревеньку в тридцати километрах от города Гуанъань, провинция Сычуань.

А вот дедушки по папиной линии у меня нет – вместо него могила на городском кладбище.

Вынырнув их чужих воспоминаний, я вздрогнул и нечаянно зацепил взглядом доску объявлений, с содроганием увидев дату: 6 июня 2014 года. Это что получается – не только страну и национальность поменял, но и время?

Ничего не понимаю – а «прежний я» так в Красноярске сейчас, в этом вот 14 году и обитает себе спокойно? Или это параллельный мир, где меня вообще не существует, а там, в мире «прошлом» где 2024 год, над моим закрытым гробом – в открытом такое точно хоронить нельзя! – рыдают мама, сестра и прочая родня?

Отогнав мрачный, выворачивающий душу наизнанку образ, я подумал в другую сторону – почему я? Почему именно 2014? Что я должен сделать, и должен ли делать вообще хоть что-то? Будь я лет на пятнадцать моложе, уже молился бы всем богам Вселенной с просьбой выдать конкретный «квест» или хотя бы подтвердить: «Да, Ваня, ты реально избранный и необычный». Хрен там – иллюзий давно не осталось, и таких как я на планете натурально миллиарды.

Что я вообще могу? Я однозначно не герой, и становиться им еще более однозначно не хочу. Ни способностей, ни сил, ни желания – нафига такому выдавать какую-то Великую Миссию? Я же неизбежно облажаюсь, а значит с известной долей уверенности можно заключить: просто где-то что-то невидимое и мощное щелкнуло метафорическими шестеренками, и получилось вот так. О, биткоина можно на спокойную старость запасти, и на этом, пожалуй, все мои возможности применить для себя знания из будущего (кроме ставок на некоторые осевшие в памяти спортивные мероприятия) заканчиваются. Ну не в Партию же идти и товарища Кси на посту Генсека подсиживать – Китай в этом плане страшен, и меня неизбежно сожрут при первой же возможности. Стоп, а я вообще должен жить в Китае? Отсюда вообще-то можно куда угодно переехать, были бы деньги и смысл.

От непривычных для меня раздумий головная боль усилилась, и я решил перестать переливать из пустого в порожнее – все равно смысла нет.

– Ван-Ван, малыш, давай же, мой маленький, идём! – легонько подтолкнула меня в спину мама. – Бабушка скоро вернется из города, будет сильно ругаться.

Не та, которая глухонемая, а по отцовской линии, уроженка и воспитанница самого Пекина, что прямо и не лучшим образом отразилось на ее характере. Истинная глава семьи, что бы там Ван Дэй себе не воображал. Страх и желание держаться подальше – вот что к ней испытывает Ван-Ван, пополам с восхищением, любовью и искренним желанием оправдать бабулины в него вложения – материальные и эмоциональные. Ноги словно сами сделали пару шагов, а я заставил их притормозить.

Там же мотоцикл, на который я зарекался влезать буквально десять минут назад!

– Можно я пойду пешком? – спросил я.

– Нельзя! – отрезала путь к отступлению Айминь.

Неловко спустившись – да у меня рост под два метра, которыми я пока не умею пользоваться – преодолевая тошноту, слабость и боль, которые никуда не делись, я добрался до мотоцикла. Красота! И хочется, и колется. С другой стороны – он же с коляской, и едва ли способен разгоняться больше «сотки». Да и старикан за рулем явно не страдает адреналиновой зависимостью.

Старик глянул на меня блеснувшими из глубины «щелочек» глазами и неожиданно-сильно схватил за ворот выцветшей от постоянных стирок, растянутой, когда-то красной футболки и подтянул к себе – лицом к лицу:

– Не смей портить карму моего рода самоубийством, жалкий слабак! – прошипел он на меня сквозь стиснутые в гневе зубы, щедро сопроводив слова крутым ароматом чеснока.

– Ван-Ван очень уместно процитировал Мао! – торопливо похвасталась мама. – Отец, давайте уже поедем.

Презрительно поморщившись, прадед отпустил меня, демонстративно вытер руку о свою залатанную и еще более выцветшую клетчатую рубаху и потерял ко мне интерес. Повернув ключ зажигания, он с едва заметной гримасой боли на лице принялся неуклюже бить ногой по кикстартеру. Гордый.

– В коляску, в коляску, малыш! – опасливым шепотом и толчками в спину направила меня мама.

В коляску я влез еле-еле – пришлось скорчиться и обнять тощие коленки. Айминь расположилась позади прадеда, мотоцикл на удивление ровно для такого древнего механизма затарахтел, и мы выехали на грунтовку, направившись в сторону череды одноэтажных, частично беленных, бетонных домов с совершенно азиатскими черепичными крышами.

Память Ван-Вана подсказала – около десяти лет назад, по инициативе Партии, всю нашу деревню и несколько окрестных снесли к чертям, а жителей переселили вот в такие дома. Есть водопровод и даже канализация, поэтому ворчали на инициативу властей только вечно недовольные старики. За исключением прадеда, само собой – он принципиально решений власти не обсуждает, потому что насмотрелся и натерпелся достаточно, чтобы научиться держать язык за зубами. Ван-Ван вообще не помнил, чтобы он больше пары предложений за день говорил, а чаще молчит с утра до ночи.

Ехали в тишине – прадед не любит пустой болтовни, а мама, которая по рассказам бабушки по ее линии раньше любила поговорить, за годы жизни в семье Ван научилась давать себе волю только тогда, когда можно. Я был этому рад – аккуратно осматриваясь, чтобы не показывать, что эти улицы я вижу впервые, я упорядочивал чужие воспоминания, отделяя их от собственных из прошлой жизни – они мне очень дороги, и, насколько бы правильной не казалась идея «выдвинуть» на передний план новые, отказаться от старой, целиком меня устраивающей личности, я ни за что бы не смог. Полезные изменения – пожалуйста, но основа должна быть непоколебима.