Колония на краю бездны

– А я рекомендую обязательные сеансы психологической разгрузки, – добавила Ким. – И, возможно, пересмотр графика получения сообщений с Земли. Вместо того, чтобы каждый получал их индивидуально, можно ввести общий график с психологической подготовкой перед получением.

Дорн обдумал предложения:

– Хорошо. Внедряйте обе меры. Что еще в повестке дня?

Алекс Чен поднял руку:

– У нас проблемы с гравитационными компенсаторами в секторах C-3 и F-5. Ничего критического, но требуется капитальный ремонт.

– Что именно?

– Микроскопические деформации в кристаллической решетке основного элемента. Предположительно, из-за неучтенных резонансных колебаний. Мы уже разработали усиленную версию и производим замену, но процесс займет около двух недель.

– Это повлияет на безопасность станции?

– Нет, если мы будем поддерживать текущую орбиту. Но если понадобится маневрирование – возможны проблемы.

Дорн кивнул:

– Понятно. Поставьте замену компенсаторов в приоритет. Что с поступлениями с Земли?

Следующим взял слово Джеймс Уилсон, отвечавший за коммуникации:

– Последние трансмиссии содержат… тревожную информацию, командир. На Земле нарастает политическое напряжение между сторонниками технологического улучшения человека и традиционалистами.

Дорн нахмурился:

– Это известная тенденция. Что нового?

– Масштаб конфликта. Некоторые развитые страны начали вводить ограничения на определенные виды биоинженерии и нейроимплантов, что вызвало массовые протесты. Крупные технологические корпорации угрожают перенести исследовательские центры в менее регулируемые юрисдикции. Есть сообщения о саботаже, промышленном шпионаже, даже о террористических актах.

По конференц-залу прокатился взволнованный шепот.

– Это влияет на нашу миссию? – спросил Дорн.

Уилсон покачал головой:

– Пока нет. Финансирование и поддержка стабильны. Но долгосрочные прогнозы неоднозначны. Если конфликт будет эскалировать, это может повлиять на научные приоритеты и политику поддержки дальних космических миссий.

Дорн задумчиво постукивал пальцами по столу:

– Сохраняйте нейтралитет в коммуникациях. Нас не должны втягивать в земные политические конфликты. Мы здесь для науки, не для политики.

– Есть еще кое-что, – добавил Уилсон, явно колеблясь. – Последние трансмиссии содержат… неофициальные запросы.

– Какие запросы?

– От некоторых высокопоставленных лиц и организаций. Они интересуются возможностью отправки своих представителей на «Горизонт» в будущем. Похоже, некоторые на Земле рассматривают нас как потенциальное убежище от нарастающих конфликтов.

Дорн покачал головой:

– «Горизонт» – не ковчег. Мы не принимаем беженцев. Ответ – отрицательный.

– Понятно, командир.

Дорн осмотрел присутствующих:

– Еще вопросы?

Елена Сорокина подняла руку:

– У меня есть предложение по научной программе.

Дорн кивнул, предлагая ей продолжить.

– Мы обнаружили, что при определенной конфигурации квантовых полей возможно частичное управление локальными релятивистскими эффектами.

Это привлекло внимание всех присутствующих.

– Что именно ты предлагаешь? – спросил Дорн.

Сорокина активировала трехмерную модель:

– Мы можем создать экспериментальную камеру, где темп течения времени будет отличаться от остальной станции. В теории, мы могли бы даже незначительно ускорить время внутри нее относительно станции – это даст нам возможность проводить долгосрочные эксперименты в сжатые сроки.

– А обратный эффект? – спросил Дорн. – Можно ли замедлить время в части станции относительно внешнего мира?

Сорокина внимательно посмотрела на него:

– В теории – да. Но эффект будет минимальным, не более 5-10% с нашими текущими технологиями. Зачем тебе это?

– Если мы можем замедлить время для станции, это уменьшит разрыв с Землей, – пояснил Дорн.

Среди присутствующих раздались заинтересованные возгласы.

– Это… интересная идея, – медленно произнесла Сорокина. – Но технически чрезвычайно сложная. И энергетически затратная.

– Я не говорю о немедленной реализации, – сказал Дорн. – Но я хочу, чтобы вы исследовали эту возможность. Начните с экспериментальной камеры, как предлагалось.

Сорокина кивнула:

– Хорошо, командир. Но потребуются значительные ресурсы.

– Вы их получите.

Дорн еще раз оглядел присутствующих:

– На этом все. Возвращайтесь к своим обязанностям. И помните: мы здесь не только для науки, мы здесь для истории человечества. То, что мы делаем сейчас, будет иметь последствия на века вперед.

После совещания Дорн задержал Михаила Ветрова:

– Ты не все рассказал о конфликте. Что еще?

Ветров, казалось, не удивился:

– Ничто не укроется от твоего внимания, да? – Он вздохнул. – Конфликт был не только личным. В нем проявились те же политические разногласия, что и на Земле. Козлов – традиционалист, выступающий против радикальных биомодификаций. Чанг поддерживает технологическое улучшение человека.

Дорн нахмурился:

– Земные конфликты добрались и до нас?

– Неизбежно, – кивнул Ветров. – Люди привозят свои убеждения с собой. И сообщения с Земли только подогревают эти разногласия.

– Что ты предлагаешь?

Ветров задумался:

– Усиленный мониторинг коммуникаций. Возможно, некоторая… фильтрация входящих новостей.

– Цензура? – Дорн поднял бровь. – Это противоречит нашим базовым принципам.

– Не цензура, а кураторство, – уточнил Ветров. – Мы можем представлять новости в более нейтральном ключе, минимизируя провокационный контент. Это стандартная практика для изолированных сообществ.

Дорн неохотно кивнул:

– Подготовь конкретное предложение. Я рассмотрю его.

Ветров еще немного помедлил:

– Есть еще кое-что. Я рекомендую усилить протоколы безопасности для критически важного оборудования и данных.

– Ты ожидаешь внутреннюю угрозу?

– Я не ожидаю, я готовлюсь, – жестко ответил Ветров. – Это моя работа – предвидеть худшее, чтобы оно никогда не произошло.

Дорн внимательно посмотрел на своего начальника безопасности:

– Хорошо. Действуй. Но помни – мы не военный объект. «Горизонт» – это прежде всего научная станция.

– Которая должна оставаться безопасной, – добавил Ветров, направляясь к выходу.

Лаборатория квантовой динамики занимала значительную часть научного сектора. Когда Дорн вошел, Елена Сорокина склонилась над голографической проекцией сложной математической модели.

– Впечатляет, – сказал он, рассматривая уравнения, парящие в воздухе.

Сорокина улыбнулась, не отрываясь от работы:

– Это только начало. Если наша теория верна, мы стоим на пороге революционного понимания взаимодействия пространства-времени с квантовыми полями.

Дорн обошел проекцию, изучая трехмерные графики:

– И это поможет с твоей… экспериментальной камерой?

– Безусловно. Фактически, мы уже начали проектирование. – Она указала на другой рабочий стол, где команда инженеров работала над техническими чертежами. – Предварительные расчеты обнадеживают.

– А мое предложение? О замедлении времени для всей станции?

Елена серьезно посмотрела на него:

– Я провела предварительные вычисления. Теоретически возможно создать «временной пузырь» вокруг всей станции, где время будет течь немного медленнее, чем во внешнем космосе. Но энергетические затраты будут колоссальными.

– Насколько колоссальными?

– Около 60% всей производимой станцией энергии. Это потребует радикальной перестройки всех систем.

Дорн задумался:

– А если мы увеличим энергетические мощности?

– За счет чего?

– За счет более тесного взаимодействия с нейтронной звездой. Можем ли мы использовать её энергию более эффективно?

Сорокина на мгновение замерла:

– Есть… теоретические модели. Гравитационное извлечение энергии. Но они никогда не были опробованы в таких условиях.

– Разработай предложение, – сказал Дорн. – Если мы сможем хотя бы частично синхронизировать наше время с земным, это решит множество проблем.

– Или создаст новые, – задумчиво произнесла Сорокина. – Но я подготовлю расчеты.

Дорн кивнул и уже собирался уйти, когда она его окликнула:

– Иван, я должна спросить… Это личное для тебя? Эта идея о синхронизации времени.

Дорн остановился, обдумывая ответ:

– У каждого из нас есть кто-то на Земле. Кто-то, кто стареет в тридцать раз быстрее нас. Для меня это… неестественно.

– Мы все знали, на что идем, – мягко напомнила Сорокина.

– Знать и переживать – разные вещи, – ответил Дорн. – Если есть хоть малейшая возможность уменьшить этот разрыв, мы должны её исследовать.

В своей каюте Дорн просматривал личные сообщения с Земли. Его родители уже умерли еще до начала миссии, но оставались сестра, племянники, несколько близких друзей. Сообщения от них приходили регулярно, хотя и с увеличивающейся задержкой.

Он открыл видеозапись от своей сестры Анны. Она заметно постарела – морщинки вокруг глаз стали глубже, в волосах появилось больше седины. За три месяца станционного времени на Земле прошло больше семи лет.

– Привет, Иван, – улыбнулась она с экрана. – У нас все хорошо. Мария закончила университет, представляешь? Мне кажется, только вчера она была ребенком. Теперь работает в лаборатории квантовой физики – пошла по твоим стопам.

Она рассказывала о семейных новостях, о переезде в новый дом, о политической ситуации, которая становилась все более напряженной.

– Эти споры о биоинженерии не утихают. Теперь это основная линия раздела в политике. Традиционалисты против прогрессистов – и никакого диалога между ними. Честно говоря, я беспокоюсь, куда все это приведет. Некоторые говорят о возможности серьезного конфликта…

Дорн слушал, ощущая странную отстраненность. Земля менялась быстрее, чем они здесь, на «Горизонте». К моменту окончания трехлетней миссии, когда они должны были принять решение о возвращении или продолжении работы, на Земле пройдет около девяноста лет. Какой будет Земля через девяносто лет? Узнают ли они её? Узнает ли она их?

Сообщение закончилось традиционным пожеланием благополучия и обещанием новых вестей. Дорн выключил экран и подошел к иллюминатору. Вид на нейтронную звезду отсюда был частично закрыт структурами станции, но все равно впечатлял.

Его размышления прервал сигнал коммуникатора:

– Командир, говорит дежурный офицер. У нас проблемы с гравитационной компенсацией в секторе F-5. Инженерная бригада запрашивает ваше присутствие.

– Уже иду, – ответил Дорн, отворачиваясь от иллюминатора.

Время не ждало – ни здесь, ни на Земле.

Глава 3: Первый разрыв

Ровно год с момента запуска «Горизонта» отмечали с размахом. В главном зале гидропонных садов, самом просторном помещении станции, собрались почти все члены экипажа. Зеленые стены живых растений создавали иллюзию земного парка, а специально спроектированное освещение имитировало солнечный свет. Звучала музыка, люди общались, смеялись, поднимали тосты за успех миссии.

Иван Дорн наблюдал за празднеством со стороны, лишь изредка вступая в разговор. За прошедший год он привык быть несколько отстраненным – командир не может позволить себе панибратства с экипажем. К тому же, мысли его были далеко, на Земле, где за этот год прошло три десятка лет. Тридцать земных лет за один станционный год – реальность, с которой они все еще учились жить.

– Не очень-то ты веселишься, – Елена Сорокина подошла с двумя бокалами синтетического шампанского.

Дорн принял напиток:

– Просто наблюдаю. Экипаж заслужил этот праздник.

– Как и ты, – она легко коснулась своим бокалом его. – За самый успешный первый год в истории космических исследований.

– Самый успешный? – Дорн поднял бровь. – У нас было три серьезных сбоя системы гравитационной компенсации, авария в «Якоре», плюс растущие проблемы с коммуникациями.

– И все же мы здесь, – улыбнулась Сорокина. – Станция работает, наука продвигается, и никто не погиб. Для экспедиции на край известной физики, я бы сказала, это впечатляющее достижение.

Дорн невольно улыбнулся в ответ:

– Пожалуй, ты права. – Он поднял бокал. – За «Горизонт» и его экипаж.

Они отпили шампанского, глядя на празднующих колонистов. Вдалеке Михаил Ветров, обычно хмурый и сосредоточенный, активно жестикулировал, рассказывая что-то группе молодых офицеров безопасности. Алекс Чен демонстрировал какой-то миниатюрный механизм заинтересованным инженерам. Здесь, в этом замкнутом мире, формировалось новое сообщество со своими обычаями, иерархиями и неформальными связями.

– А что с твоей временной камерой? – спросил Дорн, желая сменить тему.

Глаза Сорокиной загорелись энтузиазмом:

– Прототип работает! Мы смогли создать зону с 15-процентным ускорением времени относительно остальной станции. Пока она размером с небольшую комнату, но результаты потрясающие.

– А обратный эффект? Замедление?

– Тоже работает, хотя и с меньшей эффективностью. Около 7% замедления. Но это только начало. Я уверена, мы сможем усилить эффект.

Дорн задумчиво кивнул:

– Это перспективно. Если мы сможем масштабировать…

Его прервал звуковой сигнал коммуникатора на запястье. Дорн извинился перед Сорокиной и отошел в сторону.

– Командир, – раздался голос дежурного офицера связи, – у нас аномалия в коммуникационном потоке. Запрашиваю ваше присутствие в центре связи.

– Уже иду.

Он поймал вопросительный взгляд Сорокиной и жестом показал, что все в порядке. Праздник продолжался, а командир незаметно покинул зал.

В центре связи царило напряжение. Несколько офицеров и техников склонились над мониторами, изучая диаграммы и потоки данных.

– Доложите ситуацию, – потребовал Дорн, входя.

Главный офицер связи, Джеймс Уилсон, выпрямился. Его обычно безмятежное лицо выглядело встревоженным:

– Командир, мы потеряли основной канал связи с Землей примерно сорок минут назад. Сначала мы решили, что это стандартный сбой из-за солнечной активности, но… – он запнулся.

– Но что?

– Все резервные каналы тоже не отвечают. И мы не фиксируем никаких входящих сигналов с Земли или других станций Солнечной системы. Только фоновый космический шум.

Дорн нахмурился:

– Полная потеря связи? Это невозможно. Даже при серьезных помехах какой-то минимальный сигнал должен проходить.

– Именно так, сэр. Но факт остается фактом – полная тишина.

– Какие были последние сообщения?

Уилсон подвел его к отдельному терминалу:

– Вот последний пакет данных, который мы получили. Он… тревожный.

Дорн склонился к экрану. Изображение было нечетким, с помехами, но все же различимым. Официальный представитель Земной Федерации зачитывал какое-то заявление. Из-за помех текст прерывался, но общий смысл был ясен – на Земле началось серьезное противостояние между фракциями.

«…чрезвычайное положение в следующих регионах… неавторизованное применение биотехнологий… террористическая атака на исследовательский центр… временное приостановление гражданских прав… все внеземные миссии должны продолжать работу в штатном режиме до особых распоряжений…»

Сообщение обрывалось на полуслове, сменяясь цифровым шумом.

– Когда это было получено?

– Двадцать семь часов назад, командир.

– А с тех пор?

– Ничего, кроме нескольких фрагментов данных, которые мы не смогли расшифровать. А затем – полная тишина.

Дорн выпрямился, обдумывая ситуацию:

– Проверили диагностику наших систем связи?

– Полностью. Все работает нормально.

– Солнечная активность? Космические помехи?

– Ничего необычного.

Дорн задумался. Ситуация была беспрецедентной. Они были готовы к постепенному ухудшению связи из-за релятивистских эффектов, но не к полному разрыву, особенно не так внезапно.

– Соберите экстренное совещание руководства через полчаса, – распорядился он. – И продолжайте попытки восстановить контакт. Используйте все доступные частоты и протоколы.

Выходя из центра связи, он столкнулся с Еленой Сорокиной, которая явно спешила к нему:

– Что случилось? Я получила уведомление о сбоях в системе коммуникаций.

– Полная потеря связи с Землей, – коротко ответил Дорн. – Экстренное совещание через полчаса.

Лицо Елены стало серьезным:

– Какие-то теории?

– Пока нет. Но последние сообщения говорили о серьезном конфликте на Земле.

Они обменялись взглядами, полными невысказанных опасений. Оба понимали, что потеря связи с Землей для изолированной колонии – не просто технический сбой, а потенциальная угроза всей миссии.

Экстренное совещание проходило в напряженной атмосфере. Все руководители отделов собрались в конференц-зале, многие – прямо с праздника, еще в парадной одежде, контрастирующей с серьезностью момента.

Дорн стоял во главе стола, ожидая, пока все займут свои места:

– Как вы уже знаете, мы потеряли связь с Землей. Последние сообщения указывали на серьезный политический конфликт. Нам нужно оценить ситуацию и принять решение о дальнейших действиях.

Он кивнул Уилсону, который представил детальный технический отчет о состоянии коммуникационных систем. Затем выступила Сорокина с анализом возможных релятивистских эффектов, которые могли повлиять на связь.

– Мы ожидали постепенную деградацию сигнала, – завершила она. – Но не такое резкое прерывание. Что-то произошло, и это что-то не связано с естественными процессами.

Михаил Ветров скептически покачал головой:

– Вы уверены? Мы находимся рядом с нейтронной звездой, которая вращается со скоростью более семисот оборотов в секунду. Разве не может это создавать непредсказуемые помехи?

– Может, – согласилась Сорокина. – Но не в том паттерне, который мы наблюдаем. К тому же, последние сообщения с Земли…

– Да, эти сообщения, – вмешался Дорн. – Что мы знаем о ситуации на Земле перед потерей связи?

Джеймс Уилсон активировал голографическую проекцию с таймлайном сообщений:

– За последние несколько месяцев напряжение нарастало. Спор между традиционалистами и прогрессистами перешел от академических дебатов к открытому противостоянию. Некоторые страны ввели запреты на определенные виды биоинженерии, другие, напротив, объявили о планах массового внедрения усовершенствований.

На экране появились фрагменты новостных сообщений, демонстрирующие протесты, столкновения, политические заявления.

– Три недели назад произошел теракт в Международном центре биотехнологий в Женеве. Погибло семнадцать ученых, – продолжил Уилсон. – Затем последовали ответные акции. Несколько правительств ввели чрезвычайное положение. Последнее внятное сообщение, которое мы получили, указывало на эскалацию конфликта до уровня, близкого к глобальному кризису.

По конференц-залу пробежал тревожный шепот.

– Вы думаете, произошла… война? – спросила Надежда Ким, ее обычно спокойное лицо выражало тревогу.

– У нас нет достаточных данных для таких выводов, – ответил Дорн. – Но мы должны рассмотреть все возможные сценарии. Включая худшие.

Он обвел взглядом присутствующих:

– Предлагаю следующий план действий. Во-первых, продолжаем попытки восстановить связь с использованием всех доступных технологий и частот. Во-вторых, переводим станцию в режим энергетической экономии – на случай, если нам придется функционировать автономно дольше, чем планировалось. В-третьих, активируем протокол «Ноев ковчег».

При упоминании последнего пункта некоторые из присутствующих заметно напряглись. Протокол «Ноев ковчег» был разработан как крайняя мера на случай катастрофы на Земле – он предусматривал долгосрочное автономное функционирование колонии, включая программу планового воспроизводства для сохранения человеческой популяции.

– Командир, – осторожно начал Алекс Чен, – не слишком ли это преждевременно? Мы потеряли связь всего несколько часов назад.

– Я согласен, – добавил один из старших инженеров. – Подобные сбои случались и раньше.

– Но не такого масштаба, – возразил Ветров. – Командир прав. Мы должны быть готовы ко всему.

Дорн поднял руку, останавливая дискуссию:

– Я не говорю о немедленной полной активации протокола. Но мы должны начать подготовку. Лучше быть готовыми и не понадобиться, чем наоборот.

Он повернулся к Сорокине:

– Елена, есть ли какие-то возможности усилить наши коммуникационные возможности? Использовать ваши исследования в области управления временными эффектами?

Сорокина задумалась:

– Есть… теоретическая возможность. Мы могли бы использовать экспериментальную камеру для создания локальной зоны с измененным течением времени, внутри которой разместим усиленный коммуникационный массив. Если релятивистские эффекты вызывают помехи, это может частично компенсировать их.

– Какие риски?

– Значительные. Такого никто раньше не делал. Потребуется перенастройка дорогостоящего оборудования, высокое энергопотребление, и нет гарантии успеха.

Дорн кивнул:

– Начинайте подготовку. Но будьте предельно осторожны.

Он обратился ко всем присутствующим:

– Я понимаю, что ситуация тревожная. Но я хочу напомнить, что «Горизонт» всегда проектировался как частично автономная колония. У нас есть ресурсы, технологии и, главное, люди, чтобы справиться с этим вызовом. Какой бы ни была ситуация на Земле, наша миссия продолжается.

В следующие дни станция жила в состоянии напряженного ожидания. Все неэкстренные исследования были приостановлены, ресурсы перенаправлены на усиление коммуникационных систем и обеспечение автономности станции. Сорокина и ее команда работали практически круглосуточно над модификацией экспериментальной временной камеры для использования в коммуникационных целях.

Дорн, как обычно в кризисных ситуациях, почти не спал, курсируя между ключевыми отделами станции, контролируя работы и поддерживая моральный дух экипажа. Но в редкие моменты отдыха его мысли возвращались к Земле. Что произошло там, за тысячи световых лет отсюда, в мире, который уже отделен от них не только пространством, но и временем?

На шестой день после потери связи Елена Сорокина объявила о готовности модифицированной коммуникационной системы.

– Мы интегрировали самые мощные квантовые процессоры в структуру временной камеры, – объясняла она Дорну, стоя перед массивной конструкцией, окруженной кабелями и мониторами. – Внутри камеры время течет на 12% медленнее, чем снаружи, что должно частично компенсировать релятивистские искажения сигнала.

Дорн осмотрел установку:

– Когда можем начинать?

– Система полностью калибрована и готова. Мы можем запустить её немедленно.

– Тогда действуйте.

Сорокина кивнула своей команде, и началась последовательность активации. Индикаторы на контрольной панели один за другим меняли цвет с желтого на зеленый.

– Временное поле стабильно, – доложил один из техников. – Коммуникационный массив функционирует в оптимальном режиме.

– Начинаем широкополосное сканирование, – скомандовала Сорокина.

На центральном экране появилась диаграмма частотного спектра. Система методично сканировала все возможные каналы связи, пытаясь обнаружить хоть какой-то сигнал с Земли.

Минуты складывались в часы. Дорн не покидал коммуникационный центр, несмотря на то, что его присутствие не было необходимо с технической точки зрения. Наконец, после семи часов непрерывного сканирования, один из операторов вскрикнул:

– У нас есть сигнал! Слабый, но определенно искусственного происхождения.

Все в комнате замерли. Сорокина склонилась над консолью:

– Источник?

– Солнечная система, предварительный анализ указывает на орбиту Марса. Сигнал сильно искажен, но структура соответствует стандартным протоколам дальней космической связи.

– Можем расшифровать? – спросил Дорн.

– Пытаемся, – ответил оператор, его пальцы летали над интерфейсом. – Сигнал очень слабый, много помех.

После нескольких напряженных минут из динамиков раздались искаженные звуки – фрагменты речи, перемежающиеся статическим шумом.

«…колония Марса… глобальный конфликт… коммуникации нарушены… выжившие… автономный режим… повторяю, все станции и колонии… автономный режим до…»

Сообщение прервалось, сменившись шумом.

– Это все? – спросил Дорн.

– Боюсь, что да, – ответил оператор. – Сигнал потерян.

В комнате воцарилась тяжелая тишина. Смысл сообщения, даже в его фрагментированном виде, был ясен – на Земле произошла катастрофа, масштабы которой они могли только предполагать.

– Продолжайте сканирование, – наконец произнес Дорн. – Попытайтесь установить двустороннюю связь, если сигнал появится снова.

Он повернулся к Сорокиной: