Цирк странных чудес. Книга первая. О смерти и рождении

Алетра Белдер

Цирк странных чудес. Книга первая. О смерти и рождении

Об этой книге

Это история нашей игры в Pathfinder.

Есть момент, когда игра перестаёт быть игрой.

Когда четыре человека собираются вокруг стола, когда мастер настольной ролевой игры начинает рассказывать историю, когда кубики определяют судьбу, – в этот момент границы между реальностью и фантазией становятся прозрачными.

Я Элара. И я – свидетель этих моментов.

Эта книга не роман, потому что роман создаёт один человек. Это хроника, потому что хроника фиксирует то, что произошло. Не то, что могло бы произойти в воображении автора, а то, что произошло в сердцах четырёх, которые верили в невозможное.

В ней есть моменты, где диалоги сырые, а описания неуклюжие. Потому что это не литературный конструкт идеального автора. Это документ четырёх людей, которые пытались сохранить правду того, что было. Правда не всегда красива. Но она подлинна.

Мы не претендуем быть писателями. Мы претендуем быть честными. Честными в своей боли, своей радости, своей дружбе.

Если вы не знакомы с Pathfinder – не волнуйтесь. Эта книга написана так, чтобы её мог прочитать любой. Вам не нужны знания правил игры, чтобы понять, что происходит в наших сердцах. Однако, если вы уже играли в подобные игры, вы узнаете в каждой строке знакомую магию: момент, когда случайность, логика и творчество сливаются в нечто большее.

Эта книга создавалась медленно. События, которые вы прочитаете, случались месяцами. После каждой сессии я записывала то, что помнила. Некоторые детали – точны. Некоторые – пересказаны так, как я их помню. Потому что память – это тоже игра, в которой воспоминание переплетается с эмоцией.

Мастер наших приключений создал пространство, где каждый из нас мог быть собой. Где наши решения имели вес, а ошибки – последствия. Где четыре обычных человека могли стать героями. Эта книга существует благодаря его дару видеть в нас потенциал, который мы сами не видели в себе.

Почему мы решили поделиться этой историей? Не потому, что думали, что она идеальна. Не потому, что считали себя авторами. А потому, что знали: где-то есть люди, которые сидели за столом и ощущали то же самое. Ощущали, что происходит что-то большее. И они хотели бы знать, что они не одиноки.

Если эта книга найдёт вас, значит, мы сделали правильный выбор.

Если ты веришь, что магия существует в моменты глубокого взаимопонимания, – эта книга для тебя.

Если вы когда-нибудь садились за стол ролевой игры и чувствовали магию, которая никак не объяснить словами, – вы поймёте, что мы имеем в виду.

Добро пожаловать в нашу историю.

– Элара Веландр

Глава 0. Четверо из зверинца

Чучун

Эй, братишка! Садись-садись, место есть! – Чучун лихо смахивает пыль с ящика рядом с собой, его хвост весело подрагивает. – Поделюсь светом! Ну… тем, что есть. – Он хитро подмигивает и достает из-за пазухи потертый уличный фонарик, поднося его к своему носу, словно пытаясь уловить запах былого великолепия. – История Чучуна? Ох, это сага о падениях – часто в прямом смысле, я ж клоун! – о крысиной удали и… фонарях. Много фонарей! Имя-то знаете – Чучун. Шестнадцать весен по крысиному счету – самый расцвет! – Он грациозно кувыркается на месте, демонстрируя свою ловкость, и замирает в нелепой позе, широко улыбаясь.

Все началось в уютной – ну, для крыс – норке. Папа, Чучундр – мастер на все руки, стучит молотком где-то в мастерской. Мама, Лия – держала лавку с дедом… пока того… – Мордочка Чучуна на мгновение теряет веселость, хвост нервно подергивается. – …ну, знаете, верхний город, рекетиры… не нашлось у деда нужных монет для «крыши». Бабушка же, Лея… ооох, бабуля Лея! – Чучун передразнивает важную походку. – Бывшая служанка у самых-самых, нос воротит. Считала, что я, со своими прыжками по крышам, вечным хихиканьем и привычкой «одолжить» что блестит, – плохое влияние для сестренки Чучундры – та еще боевая хвостуха! – и братца Чучуни – тихоня, книгочей, вечно что-то паяет.

И вот, бабуля решила: «Цирк! Там этого… энергию в русло!» Мама Лия плакала в фартук, папа Чучундр пошел к дяде Чиче, тот – к торговцу Чонгу – тот самый, что травки и порошки для цирковых номеров поставляет… Короче, замкнули цепочку. А цирк – тот самый, Дасклайт – сразу морщились: «Крыса? Клоун? Ха!» Но тут… – Чучун надувает щеки и делает презрительное лицо, явно копируя кого-то. – …пришло письмо. От великого и ужасного брата Леандра. Искатель, богатырь – по нашим меркам, – удачливый. Все его обожают. – Голос Чучуна становится чуть тоньше, в глазах мелькает зависть, быстро прикрытая клоунской ухмылкой. – Леандр… мой великий брат. Я им восхищаюсь, честно! Но иногда… иногда так устаешь быть тенью золотого сынка. Его рекомендация открыла дверь, но пройти через нее я должен был сам. И она же стала еще одной цепью: «Вот братец за тебя поручился, а ты…» Ба! Рекомендация от золотого сынка – и меня, скрипя сердцем, взяли «на пробу». Научиться смешить.

Чучун резко вскакивает и начинает нелепо маршировать, изображая муштру.

Цирк Дасклайт… Ха! Казарма под куполом! Сама Хозяйка – Дасклайт. – Он замирает, и в его взгляде внезапно появляется что-то мягкое, почти нежное, быстро сменяющееся горькой усмешкой. – Железная женщина. Ходит – земля дрожит. Взгляд – как удар кнута. И… я влюбился. – Он громко фыркает, будто это самая смешная шутка на свете. – Да-да, глупый крысеныш влюбился в грозу цирка! Но она… она меня в упор не видела. Только «грязная крыса», «убери хвост», «опять напортачил». – Он шмыгает носом, по-крысиному. – Насмешки – ее язык любви? Холодно. Я однажды устроил целое представление под ее окном, жонглируя украденными яблоками… Она вылила на меня ведро воды. А я… я был счастлив, что она меня заметила!

А клоуны тут… – Чучун опускает голос, становится серьезнее. – …мы – расходник. Соль земли? Нет. Те, у кого жизнь и так треклятая. Паяцы. Дурачки. Те, кого можно послать на растерзание пьяной толпе или в самый опасный трюк «для смеха». Упал? Получил помидором? Сломал хвост? Ха-ха-ха! Публика ржет. – Он вздыхает, но тут же подмигивает. – Но я ж Сорвиголова! – Чучун делает стремительный выпад невидимому противнику, его движения внезапно полны изящной отваги. – Увернулся, подстроил падение так, что зритель ахнул, а не засмеялся! Отвлек, когда номер шел вкривь. Научился смешить по-настоящему, не только быть мишенью. Но суть… не менялась. «Крыса-клоун».

Но не все было мрак! – Чучун оживляется. – Во-первых, Элара. Гадалка. Полуэльфийка. Глаза как звезды, а в картах видит… ну, всякое. Добрая. Не брезговала поговорить с крысой. – Он понижает голос до шепота. – Иногда подкармливала.

А во-вторых… – Чучун встает в позу обожания, сложив лапки на груди. – …Торнгаст! Медведь! Нет – МЕДВЕДЬ! Силач! И… защитник. Негласный. Если кто из артистов в беде – он тут как тут. Мощь! Стать! – В глазах Чучуна смесь восхищения и чего-то болезненного. – Он… он как Леандр мне казался. Мощный, надежный, настоящий. Но в отличие от братца… Торнгаст не презирал меня. Относился… по-братски. Помогал. Заступался. – Чучун отводит взгляд, его хвост непроизвольно обвивается вокруг ноги. – Для меня он стал… тем братом, о котором мечталось. Не тем, кто светит издалека, а тем, кто рядом. Соратник.

Ну и Зазз! – Чучун фыркает от смеха. – Гоблин-чародей! Его номер – БА-БАХ! – вылететь из цирковой пушки и воткнуться в мишень – или куда придется! Сумасшедший! У нас юмор один – безбашенный, чуть свихнувшийся. – Чучун изображает полет и жесткое приземление. – Общались мало, но понимали друг друга с полуслова. Приятели по безумию!

Но цирк Дасклайт трещал по швам. Номера проваливались, публики меньше, злости у Хозяйки – больше. Зазз бубнил: «Пора валить! Слышал, есть цирк «Странные Чудеса» – там трава зеленее и фонари ярче!» – Чучун многозначительно поднимает свой «трофейный» фонарик. – А потом… Элара увидела Карты. – Он делает таинственное лицо, понижая голос до драматического шепота. – Беду. Большую. Конец всему. И вестников этой беды… ждала расправа. Мы поняли – надо бежать.

Я был готов! Услышал шепот Зазза – и мое крысиное сердце запрыгало! «Странные Чудеса»! Шанс! Место, где крысу, может, не будут тыкать мордой в грязь? – Он кувыркается через голову от возбуждения. – Собрали манатки – кто смог – и тикаем! Зазз, я, еще парочка отчаянных… Позже, в одном городишке… – Чучун начинает изображать себя, крадущегося вдоль стены, нервно озираясь, его пальцы лихорадочно шевелятся. – …увидел Его. Фонарь! Такой… теплый. Живой. – Он прижимает фонарик к груди. – Словно сам Великий Проказник, покровитель всех, кто любит блестящие штуки и смешные розыгрыши, шептал мне: «Возьми! Неси свет! Или просто… он красивый!» – Чучун, изображая это в воздухе, яростно «отвинчивает» фонарик от стены. – И вот, я его почти «спас», как…

Чучун резко оборачивается, изображая крайнюю степень удивления.

«О! Элара?! Торнгаст?! Вы как тут?! Тоже слинять решили? Какими судьбами?» – Он виновато прячет фонарик за спину, но его хвост выдает его, нервно дергаясь.

И Элара рассказала. Про видение. Про конец Дасклайт. Про опасность для тех, кто знал, но молчал. Торнгаст просто кивнул – его медвежий взгляд был красноречивее слов. Они тоже бежали. Искали дорогу к «Странным Чудесам».

Чучун широко улыбается, его глаза блестят в свете настоящего костра и его фонарика.

Вот так и встретились! Беглецы. Изгнанники цирка-казармы. С фонарем в лапах! – Он подбрасывает и ловит фонарик. – И знаете что? Теперь мы – труппа! Маленькая, пока. Но своя. Элара видит пути, Торнгаст прикроет, Зазз взорвет скуку, а я… – Он делает сальто назад, приземляясь в эффектную позу Сорвиголовы, полную дерзкой уверенности. – …я буду смешить так, что все ахнут! Не как расходный паяц, а как Чучун! Сорвиголова, вор фонарей, друг медведя и гадалки!

Цирк Странных Чудес… – Чучун задумчиво смотрит на пламя. – Там трава точно зеленее. И фонари… – Он многозначительно потрясает своим «трофеем». – …их там будет много. Очень много. Я позабочусь. – Он подмигивает. – Так что, братишки, история только начинается! Кто со мной на поиски следующего светильника? Ха-ха! – Его смех звенит в ночи, смешной, дерзкий и полный новой надежды.

Элара

Зовите меня Элара Веландр. Под куполом Цирка Странных Чудес я – Оракул Треснувшей Луны. Но путь сюда был долог и окутан дымом… в прямом и переносном смысле. Если вам интересны узоры судьбы, что плетутся не только в картах, но и в памяти… присядьте ко мне в шатре. Приглушите свет, дайте зазвучать тишине между словами, и я расскажу.

Все началось с огня на воде. Мой отец, истинный лиргиец, читал звезды как карты. За неделю до того, как наш караван должен был отплыть на новое место, он увидел в сплетении светил знак – алый шрам на ладони океана. «Корабль наш не придет к цели, дочь моя, – сказал он мне, его лицо было печальным и твердым. – Судьба показывает коготь. Но помни: даже предсказанное течение можно избежать, если найти другую реку». Он велел мне уходить, идти вглубь материка, пока он останется встречать свою судьбу у моря. Я ушла. А корабль… корабль «Лунный Зов» действительно нашел свою гибель в пучине, унеся с собой отца и большую часть моего прошлого. С тех пор я знаю – будущее не высечено в камне, оно – глина, и в наших руках есть шанс изменить его форму.

Я скиталась. Карты Саока и стеклянный шар кормили меня, как могли. Гадала на перекрестках, в дешевых тавернах – всем, кто сунул бы монету. Чужие страхи, надежды, похоти – они били по мне, как физическая волна. Эмоциональное Принятие – дар и проклятие моей эльфийской крови. Чтобы выжить, я училась вычленять суть, облекать шепот чужих душ в туманные образы грядущего, в то, что я зову Тихим Шепотом мыслей. А еще… я готовила ту самую курицу. Единственное, что давало передышку от хаоса внутри. Говорят, после нее снятся сны, ослепительные, как вспышки на солнце. Секрет? Моя крепость.

Так я и добралась до большого города. И там, на задворках пыльной площади, увидела шапито «Небесный зверинец». От него веяло не весельем, а… сжатым кулаком. Но монеты кончились. Отчаяние толкнуло меня попробовать. Я разложила карты у входа, накрыв глаза повязкой, конечно. Гадала первому встречному, стараясь говорить обтекаемо, но цепляя за живое.

Именно там, у входа в этот железный цирк, я впервые столкнулась с Чучуном. Вернее, он столкнулся со мной – вертлявый крысолюд в стоптанных башмаках, выскочивший из толпы с криком: «Эй, Слепая Ясновидящая! Скажи-ка, найду я сегодня кошелек, полный золота, или мне опять грозит участь быть пойманным за хвост суровым городовым?» Его эмоции вихрем пронеслись мимо меня – не злоба и не жадность, а чистое, почти детское озорство и жажда игры. Я фыркнула, не удержавшись: «Вижу… тебя ждет встреча с чем-то блестящим и круглым. Но это… пуговица на мундире того самого городового. Беги». Он залился хриплым смехом, швырнул мне медяк – не за гадание, а за шутку – и исчез в толпе. Это была наша первая, мимолетная встреча, словно подсказка, что и в этом каменном аду можно найти искру живого тепла.

Моя слепота и странные, лиргенские фразы о пересечении небесных течений привлекли внимание… не публики, а человека с лицом, как из камня – главы охраны Дасклайт. Он стоял, наблюдая. Я почувствовала его скуку, презрение… и внезапный острый интерес, когда точно описала его скрытую тоску по дому, о которой он и сам боялся думать. Он схватил меня за руку: «С тобой поговорит Хозяйка».

Так я предстала перед Госпожой Дасклайт. Она сидела, как паук в золотой паутине. Холодные глаза буравили меня. «Слепая?» – удар хлыста. «Для зрителей – да», – ответила я, прямая дрожь. Она велела прочесть ее. Я взяла шар, погрузилась в ледяной вихрь ее амбиций, страха потерять контроль и… пустоты внутри. Тихий Шепот донес обрывки: «…змея под троном… золото, превращающееся в пыль…». Я озвучила это шепотом, обернув в туман звездных терминов. Ее тонкие губы дрогнули. «Сивилла. Сивилла Приливов. Твой угол – там. Развлекай толпу. Обманешь или наскучишь – исчезнешь. Поняла, Прилив?» Так начались мои четыре года в золотой клетке «Небесного зверинца».

Я стала Сивиллой Приливов. Гадала в полумраке, считывая эмоции для монет. Там я и встретила тех, кто стал… не семьей, но светом в этом подземелье.

Торнгаст. Пробужденный дух древа и воздуха в облике могучего зверя. Его шкура напоминала замшелую кору древнего белого дуба, шаги – свист ветра в пустотах. Силач. Говорил мало, голос – глубокий как море, низкий и с легким эхом. Но ум – острый. Однажды, после сеанса с особенно мерзким клиентом, я дрожала, как лист. Он молча подошел, заняв место у входа в мой угол, как живая баррикада. Потом рискнула угостить его курицей. В его металлических глазах – окнах в душу стихии – мелькнуло что-то теплое, почти удивленное. «Тишина. Редко бывает», – прокомментировал он, доедая. С тех пор он часто стоял рядом. Его молчаливое присутствие было щитом от худших вибраций толпы. «Ты – покой, Элара», – сказал он как-то. Для существа из магии древа и бури – высшая похвала.

Чучун, крысолюд-сорвиголова. Вечный двигатель озорства в пестром клоунском наряде. Его перевоплощения – это виртуозный грим, ловкость рук и актерское мастерство, вымученные годами тренировок, а не магия. Он мог за минуту из жалкого нищего превратиться в карикатуру на самого важного городского чиновника, обведя всех вокруг пальца. Его эмоции били вихрем, но это был вихрь жизни. Как-то охранники Дасклайт, разозленные моим недостаточно льстивым предсказанием, решили меня проучить. Чучун, нагримировавшись под их начальника, устроил им дикую погоню за опасным диверсантом, которого изображал его же хвост, дав мне скрыться. «Просто подстава для смеха, Прилив!» – кричал он потом, но я чувствовала искру настоящей злости за меня под его дурашливостью.

Был и гоблин-чародей Зазз. Его запускали из пушки. Но в его глазах я читала не страх, а лихорадочный азарт, смешанный с детским восторгом. Мы редко говорили, но иногда ловили взгляд – в нем читалось общее понимание: этот цирк – золотая ловушка. «Когда-нибудь полетим по-настоящему», – пробормотал он как-то, проходя мимо после особенно рискованного трюка. И в этих словах не было тоски – лишь предвкушение.

Все перевернулось, когда Дасклайт потребовала предсказание о судьбе ее цирка. Ледяной ужас сковал меня. Я взяла шар, чувствуя, как Тихий Шепот превращается в крик. Туман внутри сгустился в мрак.

«Госпожа…» – мой голос звучал эхом из колодца. «Я вижу… не пламя, а пепел. Пепел, который хочет быть короной… но рассыпается». Шар леденел, обжигая пальцы. Образы рвались: тень, маленькая и быстрая, спотыкается у ящиков с чем-то сухим… роковая оплошность? Искра… не от огня, а от скрежета металла о камень отчаянья? «Вижу падение… не человека, но… столпа. То, что возносится к славе… низвергается вниз. Разбивается вдребезги». Образ гоблина, не взлетающего, а падающего камнем, пронзил меня холодом. Мои пальцы онемели, сжатые ледяным ужасом того, что я видела, и стеклянный шар выскользнул из рук. Он упал на ковер с глухим, негромким стуком и покатился, оставляя за собой змеящуюся паутинку трещин – точь-в-точь как луна в ночь дурных предзнаменований.

«И… рев. Рев не зверя, но… крушения. Ваше творение, Госпожа… оно рушится, погребая под обломками… свой исток». Образ самой Дасклайт, исчезающей не в пламени, а под грудой рухнувших амбиций и позолоченных балок ее цирка. «Тишина после грохота… Гулкая пустота под куполом, что больше не укрывает чудес… лишь память о них».

Я смотрела на треснувший шар, все еще перекатывающийся у моих ног. Он поймал отблеск свечи и на мгновение вспыхнул, как разбитая луна в черной воде. В тот миг я поняла и свое новое имя.

Тишина в шатре была звенящей. Взгляд Дасклайт был смертельным. Я поняла: вестник такого краха не доживет до утра. Мое предсказание подписало мне приговор.

Я знала – медлить нельзя. Этой же ночью, с сердцем, колотящимся, как птица в клетке, я схватила самое необходимое. За порогом фургончика уже стоял Медведь. Его стальная шкура тускло отсвечивала луной. «Идешь?» – прошептала я. «Это место задыхается. Ты – покой. Иду за ней», – ответил он, голос глухим скрежетом. Из тени выскочил Чучун, уже без грима, с торчащими усами: «Без финального аккорда? И без прощального банкета? Не по-нашему, Сивилла! Дасклайт еще попляшет, когда обнаружит, что мы слиняли!» Его обычное озорство сменилось лихорадочной решимостью. И следом, потирая ушибленный бок, подошел Зазз. «Там… там будем летать? По-настоящему?» – спросил он, указывая куда-то за ограду. «Летать», – твердо сказала я. Их уход? Они задыхались здесь годами. Медведь искал покоя вне клетки воли Дасклайт. Чучун не мог творить без свободы, его дух сорвиголовы рвался на волю. Ядро мечтал о полете, где он не просто снаряд. Мое предсказание и неминуемая расправа Дасклайт стали искрой, воспламенившей их готовый к побегу порох. Моя курица? Возможно, просто напоминание о редких минутах тепла в этом холоде, которое они не хотели терять. Мы бежали вчетвером: бывшая Сивилла Приливов, медведь из стали и ветра, крысолюд-насмешник и гоблин, жаждущий неба. Бежали к слухам о цирке Странных Чудес, где, говорили, смех рождается свободно, а не под страхом хлыста.

Теперь я здесь. Элара Веландр. Оракул Треснувшей Луны. Мой шар – тот самый, с паутиной трещин – все так же ловит отблески костров и звезд, и теперь я знаю, что истина часто является не в идеальной форме, а в осколках, что складываются в новый узор. Карты Саока ложатся в узор, а мои слова – лишь эхо Тихого Шепота, переводящего бурю чужих сердец в туманные картины возможного завтра. Я не вижу будущее – я чувствую его отзвуки в настоящем.

И если вам наскучил шум толпы, если вы хотите не просто услышать слова, а прикоснуться к тихому шепоту грядущего… вы знаете, где меня найти. Мой шатер всегда открыт для тех, кто ищет не только ответ, но и тишину, чтобы его услышать. А ночью… ночью иногда я готовлю курицу. Для них. Для тех, кто бежал со мной. Видеть, как Медведь методично опустошает тарелку с тихим урчанием удовлетворения, как Чучун закатывает глаза от блаженства, а Зазз с благоговением пробует магию вкуса – это мой тихий триумф. Повязка все еще на глазах. Но теперь я смотрю вперед. На купол "Чудес". И на звезды, что, как учил отец, продолжают плести Саоку. Я готова читать их. Наново.

Зазз

Если Чучун зовет к костру, а Элара – в тишину шатра, то меня найдете там, где пахнет дымом и грохочут взрывы. Подходите ближе к этой здоровой пушке, садитесь на ящик со снарядами. Не бойтесь, они не настоящие… ну, почти. Здесь, среди искр и запаха серы, мне и рассказывается лучше всего.

Видите шрам? – гоблин цвета жженой коры тыкает коротким пальцем в свою покрытую шрамами голову. – Подарок от вождя. Дубина у Гракха была знатная! Хлюпнула моя башка так, что искры из глаз посыпались. А потом… потом стало тепло-тепло, будто внутри меня разожгли костер. Очнулся – а я целый! Ну, почти. – Он широко ухмыляется, и в его глазах-угольках пляшут веселые огоньки.

А ведь поначалу было просто скучно. В племени на берегу Внутреннего моря всё было по кругу: рыбалка, сбор кореньев, драка из-за добычи. А мне хотелось… хотелось бабаха! Я пытался разжечь костер трением, а в итоге подпалил старейшине бороду – та аж дымилась! Пытался помочь кузнецу – и от его мехов одной искрой чуть не спалил всю мастерскую. Мне, конечно, всыпали тогда по первое число, но я не унимался. Как-то раз нашел пещеру с блестящими камушками. Подумал, если стукнуть по ним покрепче – будет свет. Стукнул. Такой грохот стоял, что половину пещеры завалило, а из другой половины я выбежал с дымящимися бровями и с куском какого-то синего минерала в руке. Он потом неделю светился в темноте! – Зазз с гордостью вытирает нос. – Я его под подушку прятал, боялся, что отнимут.

Самым эпичным провалом до знаменитого удара дубиной стала история с Барабаном Ветров. У нашего шамана был такой священный барабан, по легенде, он мог вызывать ветер. Мне же было интересно, что внутри. Пробрался ночью, снял кожу… а внутри – просто пустота да пара камушков. Разочарованный, я попытался собрать его назад, но не рассчитал силу – хлопнул по ободу, и из барабана вырвался такой вихрь, что разметал пол-поселения и унес лодку вождя прямо в открытое море. Вот тогда Гракх впервые посмотрел на меня как на настоящую проблему. Шаман потом шептал, что во мне сидит не дух огня, а дух хаоса. А мне понравилось. Хаос – он веселый!

Но этот самый удар дубиной стал тем самым щелчком. Понял я тогда две вещи. Первое: в племени мне больше не рады. Второе, и самое главное: раз я уже раз восстал прямо из мертвой кожи да костей, значит, так будет и дальше! Страх? Он сгорел в том самом первом пламени, что меня исцелило. Ну, а раз уходить, то с фейерверком! – Зазз хихикает, вспоминая. – Поджег я на прощание жилище Гракха. Бежал под его вопли, а сам смеялся. Смеялся, потому что наконец-то был по-настоящему свободен.

Дорога была весёлой. В одной деревне я за бутылку странного зелья согласился очистить колодец от скверны. Ну, я и опустил туда зажженную связку сухой травы – думал, выкурить её. Скверна, правда, оказалась скопившимся метаном… Фонтан грязи и пламени был виден за три деревни! Мне потом полполя пришлось вскопать, пока люди не успокоились. Зато научился картошку печь – кладешь в горячую землю после взрыва, и через час готово! В другой раз попробовал подработать укротителем драконов – точнее, одной старой ящерицы, которая отрыгивала дым. Хотел сделать так, чтобы она пускала колечки. В итоге она чихнула от моего порошка для фокусов и спалила сарай с сеном. Меня прогнали, но я успел стащить пару её чешуек – блестящих!

А потом дорога привела меня к «Небесному Зверинцу» Дасклайт. Увидел, как люди летают под куполом без всяких крыльев… и пропал. Захотелось тоже. Но в том цирке… – его голос теряет пыл, – там оказалось не сильно лучше моего старого племени. Та же дубина, только позолоченная, и та же клетка. Меня поставили убирать, а потом – выстреливать из пушки. Как снаряд. Скучно! Я же мог куда больше! Хотел учиться акробатике, настоящим трюкам, но меня не пускали. Леди Дасклайт смотрела на нас, как на вещи. И этот ее взгляд… он мне одного старого знакомого напоминал.

Там, правда, были и другие. Элара… ее Тихий Шепот был похож на мое внутреннее пламя – такое же тихое, но сильное. Я видел, как она гадает, и чувствовал, что она понимает. А Торнгаст… этот медведь из стали и коры. Он молчал, как скала, но от него веяло такой же силой, какой горит я внутри. И Чучун… – Зазз фыркает, но глаза его добрые. – Этот вечный мотор в клоунском наряде! Он вечно меня подкалывал: «Эй, Огнегривый, не подожги сегодня афишу, а то Хозяйка из тебя пепельницу сделает!» Но однажды, когда я чуть не спалил себе лапу, пробуя новый трюк, это он притащил мазь и бинты, болтая без умолку, чтобы я не заметил, как ему страшно стало.