КРАСНЫЙ. ЧЕРНЫЙ. БЕЛЫЙ (по мотивам повести Н.В.Гоголя)

Алек Антонович

КРАСНЫЙ. ЧЕРНЫЙ. БЕЛЫЙ (по мотивам повести Н.В.Гоголя)

"Знаешь ли ты, вдоль ночных дорог

Шла босиком, не жалея ног.

Сердце его теперь в твоих руках,

Не потеряй его и не сломай."

"Знаешь ли ты"

МакSим. Альбом Трудный возраст

Неофициальный гимн фанатов

футбольного клуба "Спартак"

Пролог

.

Две жизни

Ирак. Пригород Мосула.

Воздух дрожит от пятидесятиградусного зноя, смешанного с гарью горящей техники и сладковатым, тошнотворным запахом смерти. Ритмичный треск автоматных очередей сливается с глухими взрывами и хриплыми командами на арабском и английском.

– Супрессивный огонь! Прикрой нас, чёрт возьми!

– У меня кончаются патроны!

В центре этого хаоса, у груды развороченного бетона, – он. Его лицо скрыто маской и тёмными очками, на униформе нет ни опознавательных знаков, ни имён, только пыль и пятна пота, въевшегося в ткань. Движения точные, автоматические, выверенные до миллиметра. Сменить магазин, подняться, короткая очередь, снова укрыться. Ни страха, ни ярости – только холодная, отточенная эффективность. Живой механизм войны.

Его напарник, молодой парень с истекающим сроком контракта, нервно выглядывает из-за укрытия.

– Чёрт, их слишком много! Нам нужен выход!

Он, не поворачивая головы, глухим, безразличным голосом бросает:

– Заткнись и стреляй. Выход есть всегда. Только не все до него доходят.

Его взгляд на секунду задерживается на теле врага – совсем еще молодого бойца из «Ас-Сайка», он застыл в неестественной позе всего в паре десятках метрах от них. Парень выглядел лет на двадцать, не больше. Пустое лицо и черные пустые глаза, смотрящие в выцветшее от солнца небо. Ни мысли, ни сожаления. Просто констатация факта. Ещё один кирпичик в стене егособственного отчуждения. Ещё один довод в пользу того, что весь этот мир – гигантская бойня, где выживает не самый правый, а самый безжалостный.

Нью-Йорк. Аудитория Колумбийского университета.

Прохлада кондиционированного воздуха, бархатный полумрак, пахнет старыми книгами, дорогим деревом и интеллектуальным тщеславием.

– Таким образом, – голос звучит чётко, уверенно, с идеальнопоставленной дикцией, – категорический императив Канта не утратил своей актуальности в контексте цифровой этики. Мы не можем позволить технологическому детерминизму отменить фундаментальные гуманистические ценности, на которых строится…

Он в центре внимания. Молодой, умный, отполированный до блеска. Модный, но не кричащий костюм, уложенные волосы, взгляд, полный убеждённости в силе разума, слова и морали. Его доклад о «Нео-гуманизме в эпоху искусственного интеллекта» вызывает одобрительный гул аудитории.

После выступления – вопросы. Один из слушателей, седовласый профессор с едкой улыбкой, задаёт колкий вопрос:

– Мистер Потейтмен, ваши построения безупречны. Но что ваш кантианский императив скажет голодающему ребёнку в Йемене или солдату, который прямо сейчас выбирает, в кого стрелять? Это не риторический вопрос. Есть ли у абстрактной морали шанс против конкретного, физического, примитивного зла?

Он улыбается, парируя удар с лёгкостью опытного диспутанта.

– Профессор, именно для этого мораль и должна быть абстрактной и универсальной. Чтобы не опускаться до уровня зла, а поднимать его до себя. Да, это сложно. Да, это идеализм. Но другого пути у цивилизации нет.

Аплодисменты. Он улыбается, пожимает руки. Он – будущее. Разумное, светлое, гуманное.

Но глубоко внутри, в самом потаённом уголке сознания, куда он никогда не допускает никого и очень редко самого себя, живет смутный, неоформленный вопрос: а что, если тот седовласый профессор прав? Что если весь этот блестящий диспут – просто игра в башне из слоновой кости, пока где-то внизу, в реальном мире, льётся настоящая кровь?

Он отмахивается от этой мысли. Это всего лишь когнитивный диссонанс. Не более того.

Глава 1. Возвращение в Салфорд

Дождь в Манчестере – это не погода, а наказание за грехи, о которых и не подозреваешь. Он не льет, а сеет мелкую, проникающую в кости изморось, которая за считанные минуты пропитывает кирпич старых домов, свежеуложенный асфальт и самые сокровенные мысли. Паб «The Salford Lads Club» тонул в этом дожде, как уставший от жизни гренландский кит. Из его распахнутой пасти-двери несло гремучей смесью старого эля, сигаретного пепла, чипсов с уксусом и немытой мужской тоски.

Внутри было тесно, душно и оглушительно громко. Воздух – густой суп из пара от мокрых курток и крепчайшего «Гиннесса». В центре, у потрёпанной мишени для дартса, возвышалась монументальная фигура Тараса Потейтмена.

Все звали его «Тор» или просто «Бык». Он целился, отчего его могучие плечи и шея, покрытая татуировкой с двуглавым орлом и аббревиатурой «MUFC», напряглись, как тетива арбалета.

– Сто фунтов, что промажу, – хрипло бросил он своим «лейтенантам», толпившимся вокруг с пинтами в руках.

– Easy money, Bull, – усмехнулся один из них, лысый детина с якорным тату на запястье. – Ты пьян в стельку. Твоя рука дрожит, как у скауза на дерби.

Дверь со скрипом открылась, впустив внутрь порыв промозглого влажного ветра. На пороге застыли две фигуры, чёткие силуэты на фоне серого уличного света.

Бык медленно обернулся, отложив дротик. Его маленькие, глубоко посаженные глаза сузились, оценивая вошедших.

– Well, well, well… – прохрипел он, окидывая новых гостей насмешливым, колючим взглядом. – Look what the cat dragged in. (Ну, ну, ну… Посмотрите, кого кошка притащила).

В пабе наступила тишина, нарушаемая только шипением пивных кранов. Все завсегдатаи оценивающе пялились на новичков. Это были Потейтмены младшие.

– One son smells of sand and Saddam, – Тарас презрительно хмыкнул, кивая в их сторону. – The other… of soy latte and student debt. (Один пахнет песком и Саддамом… другой – соевым латте и студенческими долгами).

Первый из них – Оззи стоял неподвижно, как скала. Стрижка под ноль, загорелое, обветренное лицо в сетке мелких морщин у глаз. Взгляд пустой и прямой, как у снайпера, который уже видел слишком много, чтобы что-то могло его удивить. Его потрёпанная камуфляжная сумка идеально вписывалась в милитаристский имидж обитателей этого пивного взвода.

– Dad, – коротко кивнул он, и это прозвучало как рапорт.

Второй, Энди, нервно поправил очки, сгоняя с них капли дождя. Его дорогая, но помятая куртка от «Superdry», рюкзак с ноутбуком – всё это кричало о чужаке. Он выглядел и сам ощущал себя как стажёр-социолог, забредший в заповедник хищников.

– Hello, father, – сказал он, и его выхолощенный акцент прозвучал неестественно громко в наступившей тишине. – Charming as ever, I see. (Здравствуй, отец. Прекрасен, как всегда).

Тарас фыркнул, развернулся к стойке и с яростью налил три пинты мутного, тёмного эля.

– Save the posh talk for your Yankee friends, Andy, – бросил он через плечо, с грохотом шлёпая на стойку полные кружки. – Here, we speak the language of the footy. And fists. And fucking loyalty. (Прибереги свои красивые речи для своих друзей- янки, Энди. Здесь мы говорим на языке футбола. И кулаков. И грёбаной верности).

Он протянул пиво сыновьям. Оззи взял свою пинту, залпом выпил треть, не моргнув глазом. Энди взял свою, как будто ему подали пробирку с ботулотоксином.

– Что, не нравится? – перешёл на грубый русский Тарас, заметив его брезгливую гримасу. – Думал, тут «Старбакс» с тыквенным латте? Расслабься, умник, теперь ты – дома. Щас мы тебя в дело введём, посмотрим, чего ты стоишь.

Не прошло и получаса, как колонна из пяти видавших виды машин с раздолбанным Austin Metro Тараса во главе уже мчалась по мокрым, блестящим улицам Салфорда в сторону промзоны. Из всех окон валил табачный дым и хрипел порванными динамиками «Оазис».

– Куда мы едем? – крикнул Энди с заднего сиденья, пытаясь перекричать рёв мотора и разрывающую перепонки музыку.

– На экскурсию, профессор! – рявкнул Тарас, не отрывая глаз от дороги. – Покажем тебе местные достопримечательности! Нашу культуру, блять!

Машины резко затормозили у заброшенного кирпичного завода, похожего на руины средневекового замка где-нибудь в Йоркшире. Там уже кучковались парни в синих шарфах и пуховиках, от безделья пиная пустые банки из-под пива. «Blue Legion». Фанаты «Манчестер Сити».

– О, смотрите-ка, к нам красные свиньи пожаловали! Пахнет жареным беконом! – с вызовом крикнул один из них, коренастый, с сигаретой в зубах.

Всё произошло мгновенно. Тарас что-то неразборчиво крикнул своим, и его «ред ворриорз» рванули вперёд единым стальным клином. Мгновенно сориентировавшись, Оззи оказался в первых рядах. Его движения были резкими, экономными, смертельно точными. Он не дрался, с каменным, неизменным выражением лица он нейтрализовывал угрозы. Один из «синих» попытался замахнуться цепью, но Оззи ловко увернулся, поймал руку противника и отправил его в масляную грязную лужу коротким, хрустким ударом в солнечное сплетение. Скорчившись, парень хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

Энди замер в стороне, его парализовала животная скорость и абсурдная жестокость происходящего. Это происходило даже не после футбольного матча, это было просто так – сброс пара из кипящего котла копившейся злобы людей, не нашедших другого выхода.

– Let's talk about this, for Christ's sake! – закричал он, и его голос сорвался в фальцет. (Давайте поговорим об этом, ради всего святого!)

Его крик всё же достиг цели и привлёк внимание. Один из «синих», совсем еще молодой пацан с перекошенным от злобы лицом, оттолкнул своего соперника и направился к Энди.

– Oh, you wanna talk, you posh prick? – он резко ткнул Энди пальцем в грудь. (А, хочешь поговорить, мажор сраный?) – Wanna discuss the philosophy of violence, you fucking melt? (Хочешь пофилосовствовать о насилии, блять?)

Энди отшатнулся, поскользнулся на мокром асфальте и тяжело рухнул в масляную лужу. Все вокруг, и синие, и красные, дружно заржали. Стычка стала затихать сама собой. Да и не было это битвой, так, лёгкая разминка перед большими играми…

Тарас подошёл, посмотрел на лежащего в грязи сына, потом на Оззи, слизывающего кровь с разбитых костяшек.

– See? – сказал он, обращаясь ко всем своим, как проповедник. – Proper lad. Knows how to handle a disagreement. Unlike this one. Thought he was at a fucking poetry slam. (Вот видите? Настоящий парень. Знает, как уладить разногласия. В отличие вот от этого. Думал, что он на грёбаном поэтическом слэме).

Один из людей Тора, тот самый здоровенный лысый детина с якорем, помог Энди подняться, с усмешкой глядя на его перепачканную дорогую куртку.

– Don't worry, Andy, – осклабился он. – We'll make a man out of you yet. Even if we have to beat the shit out of you every day for a year. (Не волнуйся, Энди. Мы сделаем из тебя мужика. Даже если для этого придется целый год выбивать из тебя дерьмо).

Вечером в подвале паба, известном как «The Shed», было не протолкнуться. Стены были сплошь покрыты граффити, портретами легенд клуба, похабными надписями и угрозами в адрес «скаузов» и «синих». Воздух был сладковато-горьким от дыма дешёвых сигарет и перегара.

– Так, братва, встречайте! – прогремел Тарас, толкая сыновей вперёд, в центр круга. – Мои мальчики вернулись! Один – с лучших курортов Ирака, другой – вылез из книжки про Гарри Поттера. Посмотрим, кто из них больше просек, что такое настоящая жизнь.

К ним тут же подвалили другие главари фанатов МЮ – настоящий зверинец из лиц, каждое из которых могло заменить самых жутких злодеев голливудских триллеров.

– So, the scholar returns, – сказал тощий, нервный тип в очках, напоминающий маньяка-людоеда. Его звали Фил, но все называли его «Философ». – Read any good books on how to run away from a fight? (Итак, учёный вернулся. Начитался книг, как убежать от драки?)

– А мне больше этот нравится, – ткнул пальцем в Оззи другой, с прозрачными рыбьими глазами и шрамом через всё лицо – Безумный Мик. – Quiet. The quiet ones are always the most fucking mental. Saw a lad in Basra once, quiet as a mouse… pulled out a man's liver with his bare hands. Thought it was a fucking mirage. (Тихий. Тихие всегда самые ебанутые. Видел я одного парня в Басре, тихий, как мышь… голыми руками вырвал печень у человека . я думал, это грёбаный мираж).