Кокон

Роман Эркод

Кокон

Глава 1. Система

Лоснящийся черный корпус муниципального дрона-мусорщика бесшумно проплыл в сантиметре от стены, и Леон инстинктивно отпрянул в тень подъезда. Он замер, прислушиваясь к жужжанию, которое стихло так же внезапно, как и появилось. Тишина. Та самая оглушительная, гулкая тишина большого города, в котором никто не живет.

Он вышел из укрытия и, поправив потрепанный рюкзак за спиной, двинулся по Проспекту Единения. Широкий, вымощенный светящимся в сумерках камнем, он был спроектирован для миллионов. Сейчас на нем было человек двадцать, не больше. Они перемещались быстро, целенаправленно, взгляды прикованы к брусчатке или к призрачным свечениям коммуникаторов. Никто не смотрел по сторонам. Зачем? Архитектура была безупречна и безлика: стекло, сталь, редкие вкрапления белого полимерного бетона. Ни вывесок, ни рекламы, ни случайных граффити. Чистота, граничащая со стерильностью.

Леон был «Реалистом». Это слово в официальной прессе писали с заглавной буквы, но всегда в кавычках, с легким оттенком снисхождения, как пишут о чудаках или сектантах. «Реалисты предпочитают трудности настоящего комфорту прошлого» ‒ гласил один из социальных слоганов. Леон бы перефразировал: «Реалисты предпочитают правду, какой бы горькой она ни была, сладкой лжи».

Его путь лежал в жилой сектор «Гармония». Здесь, в башнях-ульях, жила большая часть города. Но и здесь, на улице, было пусто. Лишь изредка мимо проезжал автономный электромобиль. Леон поднял голову. Фасады башен были усеяны тысячами одинаковых окон. За некоторыми горел свет ‒ это были квартиры таких же, как он, Реалистов, или тех, кто по каким-то причинам находился в «межсеансовом периоде». Но большинство окон были темны. Абсолютно черны. Это были Коконы.

Он мысленно представил эту картину, знакомую до боли. Миллионы людей, лежащих в своих капсулах, похожих на саркофаги из матового пластика и титана. На их лицах ‒ блаженные, отсутствующие улыбки. Они не здесь. Их тела дышат, сердце бьется, питательные коктейли поддерживают жизнедеятельность, но их разум, их душа, их внимание ‒ там. В прошлом. В Хроногрессе.

Система была гениальна в своей чудовищной простоте. Лозунг, который висел повсюду ‒ на ретрансляционных щитах, в начале каждого официального видеообращения, даже на квитанциях за коммунальные услуги: «Ваше прошлое ‒ наша забота. Ваше настоящее ‒ ваш выбор».

Выбор. Леон горько усмехнулся. Какой выбор был у человека, когда реальность предлагала ему серые будни, тяжелый труд на благо системы, одиночество в толпе и постоянное чувство тревоги? А Хроногресс предлагал… все. Яркость первого поцелуя. Тепло рук родителей, которых давно нет. Азарт выигранного в юности спора. Триумф от сданного экзамена. Моменты славы, любви, счастья. Все, что уже случилось, можно было пережить снова. С полным погружением. Без искажений, без помарок. Технология позволяла вычистить даже мелкие неприятные моменты, оставив только чистый концентрат восторга.

Именно на этом ‒ на «Ресурсе внимания» ‒ и держалась вся экономика. Государственная корпорация «Хроногресс» была единственным поставщиком блаженства. Люди платили за сеансы. Чем больше и дольше ‒ тем лучше. Самые успешные граждане, элита, могли позволить себе пожизненные подписки на свои лучшие годы. Они лежали в Коконах десятилетиями, их тела старели, но разум вечно купался в лучах былого счастья. Они были идеальными гражданами: не требовали развлечений, не бунтовали, не задавали вопросов. Они просто потребляли электричество и питательный гель, производя на свет лишь один продукт ‒ стабильность.

Остальные, середняки, работали по несколько месяцев в году, чтобы заработать на несколько недель или месяцев качественного Регресса. Они жили от сеанса до сеанса, как наркоман от дозы. Их настоящая жизнь была там, в прошлом. А это серое, унылое существование между сеансами было лишь досадной паузой, которую нужно было пережить, чтобы снова окунуться в рай.

Но были и реалисты. Отбросы системы. Те, кто по каким-то причинам отказался от дара. Их считали больными, опасными, асоциальными элементами. На них смотрели с жалостью и опаской. Леон помнил взгляд женщины в универсаме, когда он оплачивал свою скромную корзину с продуктами наличными, а не сканированием сетчатки с автоматическим списанием бонусов за «социальную активность». Такое чувство, будто он голый пришел в оперу.

Он свернул в арку и начал подниматься по лестнице. Лифты в его районе часто ломались, и чинили их в последнюю очередь. Реалисты не были приоритетом. Подъем на двадцатый этаж давал ему время подумать. Он вспомнил, как десять лет назад, будучи студентом, впервые попробовал Хроногресс. Это был демонстрационный сеанс в университете. Пять минут из его шестнадцатилетия ‒ день, когда он выиграл школьные соревнования по бегу. Он снова ощутил напряжение мышц, хлопок выстрела стартового пистолета, ветер в лицо, пьянящий восторг от финиша и объятия отца. Это было настолько ярко, настолько реально, что по возвращении серая аудитория и уставшее лицо преподавателя показались ему плохой декорацией. Искушение было огромным. Но что-то внутри него зашевелилось, тревожно и настойчиво. Это было неправильно. Это была ловушка.

Он дошел до своей квартиры ‒ скромной студии с минимальной мебелью. Окно выходило на стену соседней башни. Он включил свет ‒ теплый, желтый, в противовес холодному белому свету городских фонарей. На полке стояла старая бумажная книга ‒ «Мы». Ирония не ускользала от него.

Леон подошел к коммуникатору ‒ старой модели, без встроенного доступа к нейросетям Регресса. На экране мигало сообщение от государственной службы опеки. Вежливое, но настойчивое. «Уважаемый Леон К., согласно данным вашего социального рейтинга, вы не использовали свой ежеквартальный льготный сеанс Хроногресса в течение 38 месяцев. Процедура является рекомендованной для поддержания ментального здоровья и социальной адаптации. Напоминаем, что дальнейший отказ может повлиять на вашу кредитную историю и право на получение жилищных субсидий. Ваше прошлое ‒ наша забота».

Он удалил сообщение. Угрозы были тщательно замаскированы под заботу. Это был их главный конек. Они не ломали двери с дубинками, не бросали в тюрьмы. Они просто медленно, но верно выдавливали тебя из жизни. Лишали работы, доступа к медицине, увеличивали коммунальные платежи. Ты становился невидимкой в своем же городе.

Он вышел на балкон ‒ крошечную площадку, заставленную ящиками с землей, где он пытался выращивать зелень. Воздух был чистым, фильтрованным системой городской вентиляции, но безжизненным. Ни запаха дождя, ни пыльцы, ни случайного дуновения ветра, приносящего ароматы из других частей города. Все было под контролем.

И тут его взгляд упал на панораму мегаполиса. День окончательно уступил место ночи. Башни-ульи загорелись миллионами темных окон. Но теперь, в вечерние часы «пиковой нагрузки», когда большинство заканчивало свои рабочие смены и погружалось в Регресс, город преобразился. Из черного и серого он стал… синим. Из каждого темного окна исходил мягкий, фосфоресцирующий синий свет. Это светились индикаторы Коконов, показывающие активный сеанс. Миллионы точек холодного, безжизненного синего света. Это было одновременно завораживающе и ужасающе. Самый большой на планете город-призрак, населенный призраками собственного прошлого.

Он стоял и смотрел на это море синевы, на этот вечный, беззвучный карнавал ускользнувшей реальности. Где-то там его бывшая жена, Мари, уже три года как не выходила из своего Кокона. Она выбрала вечное лето их медового месяца на берегу давно пересохшего моря. Где-то там его бывший друг, Алекс, переживал в сотый раз свой успех в бизнесе. Они были счастливы. Абсолютно, безраздельно счастливы.

А он, Леон, стоял здесь один, на холодном балконе, дышал безвкусным воздухом и смотрел в лицо безрадостному настоящему. Он был свободен. Свобода была одинокой, тяжелой и неблагодарной. Но это была его свобода. Не подарок системы, не иллюзия выбора, а его собственное, выстраданное решение.

«Ваше прошлое ‒ наша забота. Ваше настоящее ‒ ваш выбор», ‒ еще раз прошептал он лозунг, глядя на сияющий некрополь.

«Нет, ‒ тихо, но четко сказал он в наступающую ночь. ‒ Мое прошлое ‒ моя тюрьма. А мое настоящее… мое настоящее ‒ это я».

И, развернувшись, он шагнул с балкона обратно в свою маленькую, тесную, но единственно настоящую реальность.

Глава 2. Архивариус

Белая, звукопоглощающая стерильность рабочего кабинета Лео была его личной часовней, а он ‒ жрецом, вершащим таинство. Здесь он был не Леоном, изгоем-Реалистом, а Лео, старшим архивариусом «Хроногресса» седьмого уровня. Его пальцы порхали над голографическим интерфейсом, выстраивая цепочки светящихся точек ‒ воспоминаний, которые для его клиентов были дороже алмазов.

«Увеличьте насыщенность синего в небе, ‒ его голос был ровным, профессиональным, ‒ и добавьте субтильный аромат жасмина. Клиентка упоминала, что в тот день цвели кусты под окном».

На экране пейзаж ‒ пикник на залитой солнцем поляне ‒ стал еще ярче, еще идилличнее. Лео провел рукой, и едва уловимая рябь прошла по траве, сделав ее более шелковистой. Он был виртуозом. Он не просто выстраивал хронологию; он лепил настроение, подбирал эмоции, как парфюмер создает аромат. Он был соавтором прошлого, тем, кто превращал сырые, неровные воспоминания в отполированные алмазы совершенства.

«Архивариус Лео, у вас запрос на сертификацию цепочки «Выпускной вечер – 58», клиент мистер Смит, приоритет «Альфа», ‒ прозвучал в его ушах нейтральный голос ассистента.

«Принимаю», ‒ откликнулся Лео, переключая внимание на новый проект. Клиенты «Альфа», высшая элита Регресса, были самыми требовательными. Их воспоминания должны были быть безупречными, как их нынешняя, вечно отложенная жизнь.

Он погрузился в работу. Вот юноша в смокинге, застывший в предвкушении танца. Лео нашел момент микроскопической неуверенности в его взгляде, едва заметную дрожь в руке. Он стер это, заменив уверенным, плавным движением. Вот первый поцелуй ‒ неловкий, с испариной на ладонях. Лео отредактировал его, сделав страстным и безупречным, добавив звук замирающего дыхания и ощущение легкого головокружения. Он был хирургом, вырезающим раковые клетки дискомфорта из тела памяти.

Он и сам был «умеренным регрессантом». Так система называла тех, кто не сбегал в Кокон навсегда, но регулярно возвращался к своим ключевым, «опорным» воспоминаниям для подзарядки. Его опорой был тот самый день школьной победы в беге. Чистый, выверенный до миллисекунды триумф. Он посещал его раз в неделю, как кто-то ходит на исповедь или к психотерапевту.