Хроника о рождении царства и первых королях

Евгений Фюжен

Хроника о рождении царства и первых королях

Глава I. Падение Звездной Империи

Существуют в истории народов такие дни, когда время словно останавливается на краю бездны, и каждый живущий чувствует, что мир, каким он его знал, подходит к концу. Таким был тот августовский день, когда над столицей Звездной Империи занялся пожар, пламя которого не угасало три дня и три ночи, превращая в пепел тысячелетнее величие.

Аргентус Звездный стоял на балконе своих покоев в Башне Магов и смотрел на город, который рождал и воспитывал его, – город, что теперь корчился в предсмертных судорогах под ударами собственных сыновей. Двадцать два года жизни научили его многому: искусству управлять силами стихий, мудрости древних текстов, тонкостям придворного этикета. Но никто не учил его тому, как переживать агонию родины.

Дым поднимался от Королевского квартала черными столбами к небу, где некогда сияли кристальные шпили дворцов, теперь торчали обугленные остовы башен. Где вчера еще звучала музыка и лился смех на утренних прогулках аристократов, сегодня слышались только крики раненых и лязг мечей. Восстание герцога Алого Меча против императора Луциуса Мудрого переросло в гражданскую войну, которая пожирала империю изнутри, как чудовищный паразит.

"Как быстро рушится то, что строилось веками," – думал молодой маг, невольно сжимая в руках свиток с печатью Совета Магов – документ, который еще вчера давал ему право на высокое положение в иерархии империи, а сегодня мог стоить жизни. Потому что маги, служившие императору, стали врагами для восставших, а маги, примкнувшие к герцогу, – изменниками в глазах имперских войск.

Он вспомнил слова своего наставника, архимага Звездочета, произнесенные неделю назад, когда первые отряды мятежников подошли к стенам столицы: "Власть, дитя мое, подобна огню – она может согревать дом, но может и спалить его дотла. И чем больше дров подбрасываешь в костер, тем выше вероятность, что пламя вырвется из-под контроля."

Тогда эти слова казались Аргентусу излишне пессимистичными. Звездная Империя существовала уже тысячу лет, пережила десятки кризисов, отразила сотни вторжений. Казалось немыслимым, что она может рухнуть от внутренних распрей. Но старый мудрец, как всегда, оказался прав.

Снизу донеслись звуки боя – не организованного сражения двух армий, а хаотичной резни, когда брат поднял меч на брата, когда каждый переулок становился полем битвы между соседями. Аргентус видел, как группа солдат в алых плащах герцога гналась за семьей придворных в синих одеждах императора. Видел, как рушились под ударами боевых молотов статуи предков, как горели в кострах книги древней мудрости, как текла кровь по мостовым, которые помнили поступь десятков поколений.

"И во всем этом безумии," – размышлял он, – "каждая сторона считает себя правой. Герцог Алый Меч искренне верит, что спасает империю от тирании дряхлого императора. Луциус Мудрый не менее искренне убежден, что защищает законный порядок от анархии. А простые люди гибнут, не понимая, за что и почему, становясь пешками в игре, правил которой не знают."

Дверь за его спиной скрипнула, и в комнату вошел слуга – старый Фидес, который служил еще отцу Аргентуса. Лицо старика было бледно, руки дрожали от волнения.

– Молодой господин, – прошептал он, – нужно уходить. Немедленно. Дворцовая гвардия перешла на сторону герцога. Башню Магов окружили. Говорят, всех, кто не присягнет новому порядку, ждет эшафот.

Аргентус повернулся к нему, и старый слуга отступил, увидев выражение его лица. В глазах молодого человека горел такой огонь, что Фидес невольно вспомнил его деда, великого мага Аргентуса Первого, основателя их рода.

– Присягнуть новому порядку? – медленно повторил молодой маг. – Какому порядку, Фидес? Порядку, при котором сын поднимает руку на отца, вассал предает сюзерена, а клятвы верности становятся пустым звуком?

– Но, молодой господин…

– Нет, старый друг. Я не присягну ни герцогу, ни императору. Потому что понял наконец: когда власть становится важнее справедливости, когда амбиции затмевают долг, тогда любая клятва превращается в цепь, а любое служение – в рабство.

Он подошел к окну и еще раз посмотрел на горящий город. Где-то в глубине района ремесленников взрывались склады с алхимическими составами, окрашивая небо в зловещие цвета. Где-то в аристократических кварталах плакали дети, ставшие сиротами за один день. Где-то в императорском дворце, быть может, умирал от ран старый Луциус Мудрый, который действительно был мудрым правителем, пока жажда сохранить власть не ослепила его.

– Собери только самое необходимое, – сказал Аргентус, не оборачиваясь. – Мы уходим через подземные ходы, пока не поздно.

– Куда, молодой господин?

– Не знаю. Подальше отсюда. В мир, где еще можно найти что-то чистое, незапятнанное кровью и предательством.

Фидес поклонился и торопливо вышел. А Аргентус остался один перед окном, из которого открывался вид на агонию великой империи.

В эти минуты в его душе происходила борьба не менее ожесточенная, чем та, что кипела на улицах города. Часть его, воспитанная в традициях служения, кричала, что нельзя бежать, что нужно остаться и разделить судьбу родины, какой бы она ни была. Другая часть, более молодая и романтически настроенная, шептала о том, что иногда единственный способ сохранить верность идеалам – это отказаться служить тем, кто эти идеалы предал.

"Быть может," – думал он, – "в этом и состоит проклятие нашего времени: мы слишком хорошо понимаем мотивы всех сторон, чтобы безоговорочно примкнуть к какой-то одной. Император прав, защищая законность, но не прав, цепляясь за власть любой ценой. Герцог прав, желая перемен, но не прав, сея хаос для их достижения. А я… а я просто устал от этой правоты, которая оплачивается чужой кровью."

Он взял со стола небольшой кристалл – фамильную реликвию, передававшуюся из поколения в поколение магов рода Звездных. Кристалл был теплым на ощупь и излучал мягкое серебристое сияние. В его глубинах, если долго всматриваться, можно было увидеть отражения далеких звезд – тех звезд, что светили еще тогда, когда не было ни империи, ни междоусобиц, ни человеческих амбиций.

"Звезды," – подумал Аргентус. – "Они видели рождение этого мира и увидят его смерть. Для них наши империи – лишь мимолетные тени. Быть может, в этом есть утешение: то, что кажется нам концом света, на самом деле лишь одна страница в бесконечной книге времени."

Но утешение это было холодным. Потому что он жил не среди звезд, а среди людей. И боль людская была ему ближе любой космической мудрости.

Снизу донеслись новые крики – на этот раз крики ужаса, а не гнева. Аргентус выглянул и увидел, что по улице бежит толпа беженцев – женщины, дети, старики, тащившие на себе жалкие пожитки. За ними гнались всадники в алых плащах. Один из всадников поднял меч над головой беременной женщины, которая споткнулась и упала…

Аргентус не думал. Магия сама пробилась сквозь барьеры его сознания, материализовалась в виде ослепительной молнии, которая ударила всадника и сбросила его с коня. Другие воины остановились, озираясь в поисках источника атаки. А женщина поднялась и побежала дальше, даже не подозревая, кто ее спас.

"Вот и все," – подумал молодой маг с горькой усмешкой. – "Теперь я окончательно стал врагом для обеих сторон. И герцог, и император одинаково ненавидят тех, кто вмешивается в их игры из соображений простого человеколюбия."

Он отошел от окна, взял дорожную сумку, которую приготовил Фидес, и направился к потайной двери, ведущей в подземелья башни. За спиной остался мир его детства и юности – мир библиотек и лабораторий, балов и турниров, мудрых наставников и верных друзей. Мир, который сейчас пожирал сам себя в пароксизме взаимной ненависти.

Впереди лежало неизвестное – дороги, по которым он никогда не ходил, земли, названия которых знал только по картам, встречи с людьми, которые, возможно, окажутся лучше тех, кого он покидал.

"А может быть, и хуже," – честно признался он себе. – "Может быть, зло и глупость одинаково распространены везде, и я просто меняю один ад на другой. Но даже в таком случае я предпочитаю неизвестный ад знакомому раю, который оказался преддверием преисподней."

Последний раз оглянувшись на комнату, где прошли лучшие годы его жизни, Аргентус Звездный шагнул в темноту подземного хода. За его спиной на столе остался лежать свиток с печатью Совета Магов – документ, который больше не имел никакой силы в мире, где сила права уступила место праву силы.

А в окно, которое он только что покинул, ворвался отблеск нового пожара – горела Большая библиотека, хранилище мудрости тысячи лет. Ветер разносил по городу пепел сожженных книг, словно последние слова умирающей цивилизации.

Но молодой маг этого уже не видел. Он шел по темному туннелю навстречу неизвестности, не зная еще, что уносит в своем сердце зерно будущего – зерно нового царства, которое когда-нибудь превзойдет красотой и мудростью все, что гибло сейчас в огне междоусобиц.

История, как всегда, готовила свои сюрпризы. Но об этом он узнает позже, когда поймет, что конец одного мира может стать началом другого, лучшего мира. Пока же он просто шел вперед, ведомый только смутной надеждой на то, что где-то за горизонтом его ждет место, достойное человеческих мечтаний.

Так закончилась одна эпоха в его жизни и началась другая – эпоха скитаний, открытий и, в конце концов, созидания. Эпоха, которая сделает из разочарованного молодого аристократа основателя династии, чье имя будут помнить века.

Но это – другая история.

Глава II. Изгнание

Три недели скитался Аргентус по дорогам, ведущим прочь от столицы погибшей империи, и с каждым днем все яснее понимал, что мир, который он покинул, был лишь прекрасной иллюзией, скрывавшей истинное лицо человеческой природы. Теперь, когда золоченая маска цивилизации спала, обнажилась та первобытная жестокость, которая дремлет в глубинах каждой души, ожидая лишь подходящего момента, чтобы вырваться наружу.

Дорога, по которой шел молодой маг, некогда была частью великого Императорского тракта – магистрали, связывавшей столицу с дальними провинциями. Теперь от ее былого величия остались лишь полуразрушенные мостовые да покосившиеся верстовые столбы с едва различимыми гербами. Все остальное поглотил хаос: постоялые дворы превратились в пепелища, придорожные храмы – в логова разбойников, а цветущие села – в скопища развалин и могильных курганов.

В этот туманный сентябрьский день, когда низкие облака цеплялись за вершины холмов словно погребальные саваны, Аргентус увидел впереди то, что заставило его остановиться и задуматься о цене человеческих амбиций. На обочине дороги, у старого дуба, чьи корни помнили еще времена основания империи, стоял импровизированный лагерь беженцев.

Это были не солдаты и не разбойники – это были самые обычные люди, которых война лишила дома, семьи, будущего. Крестьяне из сожженных деревень, ремесленники из разграбленных городов, мелкие торговцы, чьи лавки превратились в пепел. Старики, которые дожили до седин и думали, что худшее в их жизни уже позади. Женщины, потерявшие мужей и сыновей. Дети, в глазах которых навсегда поселился страх.

Всего их было человек пятьдесят, но горя в этом маленьком лагере хватило бы на целое королевство. Они сидели у костров, сложенных из обломков повозок, и молчали – не потому, что им нечего было сказать, а потому, что слова казались кощунством перед лицом такого отчаяния.

Аргентус подошел ближе, стараясь не привлекать внимания. Его благородная одежда, хоть и припорошенная дорожной пылью, все еще выдавала в нем представителя высших сословий, а в такие времена это могло стать смертным приговором. Но любопытство – это проклятие всех мыслящих людей – оказалось сильнее осторожности.

У ближайшего костра сидела молодая женщина с ребенком на руках. Ребенок был слишком тих для своего возраста – не плакал, не смеялся, только смотрел на мир широко открытыми глазами, в которых была та взрослая печаль, что не должна посещать детские души. Женщина тихо напевала колыбельную, но голос ее срывался, и слова терялись в шепоте.

– Баю-баю, мой сыночек, спи, пока горит огонек… – пела она. – Завтра мама найдет домик, где нам будет хорошо…

Но они оба знали – и мать, и дитя, – что домика не будет. Как не будет и той жизни, которая была до войны. Потому что война не просто разрушает дома и убивает людей – она убивает саму возможность верить в то, что мир может быть добрым.

Немного поодаль сидел старик в потрепанной одежде священника. Перед ним лежала раскрытая книга молитв, но он не читал – просто смотрел на страницы, словно искал в знакомых строках ответ на вопрос, который мучил его больше, чем голод и холод: где был его Бог, когда горели храмы и гибли невинные?

– Отче, – подошел к нему молодой крестьянин, в руках которого дрожал кусок черствого хлеба, – благословите пищу.

Старый священник поднял глаза, и Аргентус увидел в них такую боль, что невольно отвернулся.

– Сын мой, – прошептал священник, – как могу я благословлять, когда сомневаюсь? Как могу я говорить о милосердии Божьем, когда вижу только жестокость человеческую?

– Но отче…

– Сорок лет я служил в храме, сорок лет учил людей добру и справедливости. И что же? Мой собственный приход сожгли те самые люди, которых я крестил, венчал, отпевал. Они убили моих прихожан, изнасиловали монахинь, осквернили алтарь. И все это – во имя справедливости, как они говорили.

Крестьянин стоял, не зная, что ответить. А священник продолжал, и голос его звучал как плач по всему человечеству:

– Знаешь, сын мой, что самое страшное? Не то, что они творили зло. А то, что каждый из них был убежден в собственной правоте. Каждый считал себя воином света, борющимся против тьмы. И в этом, быть может, и есть корень всех наших бед: люди готовы совершать любые злодеяния, лишь бы убедить себя, что служат добру.

Аргентус слушал эти слова, и они отзывались болью в его собственном сердце. Разве не о том же размышлял он сам, покидая столицу? Разве не та же мысль мучила его все эти дни скитаний?

Он отошел от костра и присел на поваленное дерево в стороне от лагеря. Достав из сумки кусок хлеба и флягу с водой, он принялся за скудную трапезу, но пища казалась безвкусной. Как можно есть с аппетитом, видя вокруг такое горе?

"Неужели это и есть истинное лицо мира?" – размышлял он, глядя на беженцев. – "Неужели все то прекрасное, что я видел в детстве и юности – музыка, поэзия, благородные порывы, возвышенные чувства – было лишь тонкой пленкой на поверхности болота? И стоило этой пленке лопнуть, как наружу полезло все гнилое, что таилось в глубине?"

Но нет, это не могло быть правдой. Потому что вот же сидит женщина и поет колыбельную своему ребенку, хотя сама умирает от горя. Вот священник мучается сомнениями, но не бросает свою паству, а пытается найти слова утешения. Вот крестьянин делится последним куском хлеба с соседом, хотя сам голоден.

"Значит, в человеке есть и то, и другое," – подумал молодой маг. – "И добро, и зло. И великая способность к самопожертвованию, и страшная склонность к жестокости. Вопрос лишь в том, что победит. А это, в свою очередь, зависит от того, в каких условиях живет человек, какие примеры видит, во что верит."

Размышления его прервал шум приближающихся всадников. Беженцы заметались, как птицы, в клетку которых бросили камень. Кто-то пытался спрятаться в кустах, кто-то хватал детей и бежал прочь от дороги. Но большинство просто сидело, понурив головы, – бежать уже не было сил, а сопротивляться – оружия и умения.

Всадников было человек десять, все в потрепанных доспехах и плащах без опознавательных знаков. Это могли быть солдаты любой из воюющих сторон, а могли быть и обычные разбойники, которых развелось великое множество в эти смутные времена. Впрочем, разница была невелика – и те, и другие одинаково безжалостно грабили мирных жителей.

Главарь шайки – плотный мужчина с изрубцованным лицом – спешился и подошел к костру, где сидела женщина с ребенком.

– Ну, голубушка, – сказал он с усмешкой, – что скажешь? Есть чем поделиться с бедными солдатами, которые проливают кровь за отечество?

– У нас ничего нет, – прошептала женщина, прижимая к себе ребенка. – Мы сами беженцы.

– Ничего нет? – Разбойник оглядел лагерь. – А мне кажется, есть. Вон какая симпатичная бабенка. И ребеночек здоровенький – на рынке хорошую цену даст.

Женщина вскрикнула и попыталась бежать, но один из всадников преградил ей дорогу. Другие беженцы молчали, понимая, что любая попытка вмешаться только ухудшит положение.

И тогда поднялся Аргентус.

Он не думал о последствиях, не взвешивал шансы на успех, не рассчитывал, что будет потом. Просто встал и пошел к разбойникам, доставая из-за пазухи свой кристалл. Магия уже пульсировала в его жилах, готовая вырваться наружу и покарать негодяев.

– Отпустите женщину, – сказал он спокойно.

Главарь повернулся к нему и расхохотался:

– Ого, какой герой объявился! И что же ты сделаешь, мальчик? Прочитаешь нам лекцию о морали?

– Я дам вам возможность уйти живыми.

– Ты? – Разбойник положил руку на рукоять меча. – Да я таких, как ты, десятками резал! Благородных дурачков, которые думают, что мир можно исправить красивыми словами.

– Не словами, – тихо ответил Аргентус. – Делами.

Кристалл в его руке засиял, и в воздухе запахло озоном. Главарь почувствовал нечто неладное и выхватил меч, но было поздно. Молния ударила ему в грудь, сбросила с ног, швырнула на землю. Остальные разбойники бросились к своим коням, но вторая молния опрокинула лошадей, третья зажгла сухую траву под ногами бандитов.

– Колдун! – завопил один из уцелевших. – Это колдун!

Они бежали, не оглядываясь, оставив на земле трупы товарищей и раненых лошадей. А Аргентус стоял среди дыма и пепла, чувствуя, как магическая сила покидает его тело, оставляя после себя странную пустоту.

Беженцы смотрели на него со смесью благодарности и страха. Спасенная женщина плакала, прижимая к себе ребенка. Старый священник медленно поднялся с места и подошел к молодому магу.

– Спасибо, сын мой, – сказал он. – Ты спас нас всех.

– Я убил людей, – ответил Аргентус, глядя на тела разбойников.

– Ты защитил невинных от злодеев. В этом нет греха.

– Нет? А откуда мне знать, кем были эти люди до войны? Может быть, тот, кого я убил первым, был честным крестьянином, который взялся за меч только потому, что война убила его семью? Может быть, он просто хотел выжить в мире, где выживают только сильные?

Священник долго молчал, размышляя над этими словами.

– Быть может, ты и прав, – сказал он наконец. – Быть может, мы все – и жертвы, и палачи одновременно. Но что делать тому, кто видит зло и имеет силу ему противостоять? Проходить мимо?

– Не знаю, – честно признался Аргентус. – Не знаю, отче. И в этом, быть может, моей главной беды. Я вижу слишком много сторон у каждого вопроса, чтобы быть уверенным в правильности любого ответа.

В тот вечер он сидел у костра вместе с беженцами, слушал их рассказы о том, какой была жизнь до войны, и понимал, что никого из них нельзя винить в происшедшем. Они просто жили, работали, растили детей, надеялись на лучшее. А потом пришла большая политика с ее большими идеями и большими амбициями – и раздавила эти маленькие человеческие жизни, как слон давит муравьев.

"И в этом, наверное, главная трагедия," – думал он, засыпая под звездами. – "Зло творится не только злодеями. Оно творится обычными людьми, которые служат идеям, не задумываясь о том, к чему эти идеи ведут. Солдат убивает во имя чести. Священник благословляет войну во имя веры. Правитель приносит в жертву тысячи жизней во имя государственных интересов. И каждый при этом считает себя правым."

Утром он попрощался с беженцами и пошел дальше по дороге, которая вела в неизвестность. За плечами оставался мир, который он знал и понимал. Впереди лежали земли, где, быть может, люди были мудрее, добрее, где не было этой бесконечной вражды всех против всех.

А может быть, и не было. Может быть, человеческая природа одинакова везде, и бежать от нее так же бессмысленно, как бежать от собственной тени. Но у него не было выбора – он мог только идти вперед, надеясь найти ответы на вопросы, которые мучили его душу.

Так продолжалось его изгнание – не только физическое, но и духовное. Изгнание из мира простых истин в мир сложных вопросов, из мира черного и белого в мир бесконечных оттенков серого.

И с каждым шагом он все больше понимал: чтобы изменить мир, недостаточно обладать силой. Нужно обладать мудростью. А мудрость приходит только через страдание – свое и чужое.

Глава III. Голос с небес

Шесть дней шел Аргентус после встречи с беженцами, и дорога привела его в земли, которые, казалось, позабыло само время. Здесь не было следов недавней войны – ни сожженных деревень, ни разграбленных усадеб, ни могильных курганов вдоль дорог. Но не было и признаков жизни. Словно этот край существовал в каком-то ином измерении, где людские страсти и амбиции теряли свою разрушительную силу перед лицом более древних и более могущественных сил.

Леса здесь были старше империи, старше памяти человеческой. Деревья поднимались к небу исполинскими колоннами, их кроны смыкались так плотно, что даже в полдень под сенью ветвей царил зеленоватый полумрак. Тропа, по которой шел молодой маг, была едва различима среди корней и камней, поросших мхом. Иногда ему казалось, что он идет по дну древнего моря, над которым шумят волны листвы.

В воздухе висела тишина – не мертвая, а живая, полная невидимого присутствия. Здесь не пели птицы, не стрекотали кузнечики, не шуршали в траве мелкие зверьки. Но Аргентус не чувствовал себя одиноким. Наоборот – ему казалось, что за каждым деревом, за каждым камнем скрывается кто-то, кто наблюдает за ним с любопытством, но без враждебности.

"Заколдованный лес," – подумал он, вспоминая сказки, которые рассказывала ему в детстве кормилица. – "Место, где обитают духи природы и где время течет по иным законам. Такие места существуют на границах миров, там, где реальность становится податливой, как воск в руках мастера."

Но страха он не испытывал. После всего виденного за последние недели – предательства, жестокости, отчаяния – эта древняя тишина казалась благословением. Здесь можно было думать, не опасаясь, что мысли прервет лязг мечей или крики раненых.

К вечеру тропа вывела его на поляну, в центре которой высились руины того, что когда-то было храмом. Но это был не обычный храм, посвященный одному из признанных богов империи. Архитектура его была странной, неземной – колонны поднимались спиралями к небу, арки изгибались в невозможных направлениях, а камни, из которых он был сложен, переливались в лучах заходящего солнца всеми цветами радуги.

На ступенях храма, заросших вереском и дикими розами, сидела женщина.

Аргентус остановился как вкопанный. Женщина была прекрасна той красотой, которая не принадлежит смертным. Высокая, стройная, с волосами цвета расплавленного серебра, ниспадавшими до земли. Одежды ее были соткаты из света и тумана, а глаза… глаза были древние, как сами горы, мудрые, как звезды, и печальные, как осенний дождь.

Но самое поразительное – она была огромна. Не физически – силуэт ее казался человеческим, – но каким-то иным образом. Словно пространство вокруг нее расширялось, вмещая величие, которое не помещалось в обычные рамки восприятия.

– Добро пожаловать, Аргентус Звездный, – сказала она, и голос ее звучал как далекий гром среди гор. – Я ждала тебя.

Молодой маг попытался заговорить, но горло пересохло. Он опустился на одно колено – не из страха, а из инстинктивного почтения перед чем-то неизмеримо превосходящим его самого.

– Встань, дитя человеческое, – мягко сказала женщина. – Передо мной не нужно преклоняться. Я не богиня, требующая поклонения. Я – Аргентеа, последняя из серебряных драконов. И я просто хочу поговорить с тобой.

– Дракон? – прошептал Аргентус, поднимаясь.

– Удивлен? – В ее голосе прозвучала печальная усмешка. – Полагал, что мы – всего лишь легенды? Увы, скоро так и будет. Я – последняя. Когда я уйду, память о нашем роде сохранится только в сказках и песнях.

Она встала, и Аргентус увидел, что ростом она действительно превышает обычного человека – не намного, но достаточно, чтобы подчеркнуть свою нечеловеческую природу.

– Но почему… почему вы приняли человеческий облик?

– Потому что в моем истинном виде мы не смогли бы разговаривать. Твой разум просто не вместил бы того, что он увидел. – Аргентеа подошла к разрушенному алтарю и провела рукой по древним письменам. – К тому же, я уже давно живу среди людей. Изучаю их, пытаюсь понять.