Не покинь меня

Лана Лёсина

Не покинь меня

Глава 1

За занавеской тихо стонала Марфа. Иван, сбросив сапоги в сенцах, торопливо метнулся к жене. Взял в ладони её горячую руку. Марфа приоткрыла глаза. Увидев мужа, попробовала улыбнуться.

– Умираю, – с хрипом выговорила она.

– Нет, Марфа, нет. Не оставляй меня, – мужчина склонился к ладони жены и плечи его дрогнули.

– Погоди, послушай. Кольку с Митькой береги. В обиду не давай. Женись на Анфисе, она добрая. А дальние поля не сей, надорвёшься, – Марфа тяжело дышала. Каждое слово давалось ей с трудом. Иван плакал. Чувствовал себя беспомощным ребёнком. Не представлял, как будет жить без неё.

Женились они ещё до революции. Сосватал он свою Марфушку совсем молоденькой. Мамка против была: от такой молодухи какой прок? Ни в поле, ни на гумне. А хозяйству требовались работники. Поля, коровы нуждались в заботе. Однако, хозяин дома, Ванькин тятька, махнул рукой: «Ежели Марфа тебе люба, женись».

Иван Марфу любил. В деревне девок – пруд пруди, а он только об одной думал. За день нагорбатится с тятькой в поле, ни ног, ни рук не чувствует. А к Марфе всё одно торопится.

Семья Ивана считалась зажиточной: сеяли на своих полях рожь да пшеницу. В большом дворе стояло десятка два коров. Вместе с работниками трудились от зари до заката. Света Божьего не видали. Зато похлёбка была мясная, и хлеба вдоволь.

После венчания ушли молодые в свою избу: тятька с маткой старшего сына отделили. Кроме избы получил Иван своё поле и скотный двор. Марфа, хотя и молода была, но мужу – первая помощница. Да к тому же и в торговле понимала. На базар приловчилась ездить. Нагрузит ей Иван целую телегу зерновых мешков, она свою младшую сестру Наталью с собой берёт, что бы не скучно было, и в дорогу. А обратно, когда уж налегке да с деньгами возвращались, дядька городской провожал.

Долго Марфа забеременеть не могла. Тятя тогда велел Марфу в поле не брать, в коровник не пускать. «Уломалась девка. Пусть до следующей весны дома сидит», – бурчал он. Бабка-знахарка травку нужную дала.

Бог услышал Марфину молитву. Понесла она. Сыночек народился. А через год ещё один. Радовались Микуловы: помощники растут.

Страну ждали перемены. Но Микуловы жили по-прежнему, работой. Сыновья подрастали, помогали. Живи и радуйся, да Марфа заболела.

Иван даже из города доктора привозил. Сказал тот, что дело плохо, время упущено, и в легких сильное воспаление. Дал порошков, да только Марфа на глазах таяла. Огнём горела, воздуха нахвататься не могла.

Померла по утру, когда роса огромными каплями висела на листьях. Иван тогда совсем голову потерял. Сидел у свежего холмика, ни видеть, ни разговаривать ни с кем не хотел.

К жизни возвращался не охотно. Каждый свой шаг мысленно с Марфушкой сверял.

Перемены в жизни ждали большие. Новости о революции до деревни докатились не сразу. Внесли в головы большое непонимание. Но когда привычная власть слетела, а на её место встала другая, с револьвером в руках, Ивану стало не по себе.

«Отдавай, Иван, всё своё добро в коллективное хозяйство», – советовал ему свояк, муж Натальи. – Сопротивляться бесполезно, а на рожон не полезешь – глядишь, цел останешься».

Все нутро у Ивана поднималось против. Не понимал он, как это отдать все поля, политые его потом, в руки бедняков. Решил сперва обождать. Но всё одно надо было решаться: новая власть шансов на старую жизнь не давала.

Отдал всё, оставил тогда себе двух коров, да овец. Ребятишки из школы прибегали со слезами. Тыкали в них деревенские пальцем: кулачье отродье.

Иван успокаивал, как мог. Доставал из припрятанных запасов муки, пёк лепешки.

Ночью хрупкий сон нарушил лай собак. Показалось, что кто-то мелькнул во дворе. В окошко брякнуло. Иван подошёл, вглядываясь в ночную темень.

– Открывай, – Иван узнал голос свояка. – Да тише, кто бы не услышал.

Иван пустил непрошеного гостя в сени. В избу тот не пошёл.

– Уходить тебе, Иван, надо. Сегодня слышал, как председатель говорил, что из города ждут гостей, всех кулаков арестуют и по этапу отправят в Сибирь, – сбиваясь, стараясь говорить как можно тише, шептал гость.

– Дык, куды ж мне уходить-то? Не куды, – от принесённой новости Иван совсем растерялся. – А Митьку с Колькой на кого оставлю? Пропадут ведь.

– Советская власть пропасть не даст, хорошо ещё, что малы они, а то бы всех вместе в Сибирь, – не унимался свояк, – не переживай, моя Наталья приглядит за ними, чай тётка родная. Уходи, Иван, не испытывай судьбу.

За ночным гостем осталась не прикрытая дверь.

Мысли в голове Ивана метались осиным роем. Тятька с маткой от происходящих перемен ушли друг за другом в могилу ещё год назад. Не выдержало сердце, когда сводили со двора всю скотину, экспроприировали у них амбары с зерном, уносили из мазанки годами нажитое добро.

Иван тогда держался изо всех сил. Ради сыновей держался. Кроме него да тётки никого у них не осталось. Он тяжело вздохнул. Подошёл к спящим детям, тронул старшего, Кольку.

– Сынок, проснись. Мне уходить надо. Пойдём, покажу тебе, где в подполе деньги спрятаны. И немного муки осталось, – Иван старался говорить уверенно и спокойно. Но голос его дрожал, а все нутро била дрожь:

– С Митькой держитесь всегда вместе, тётя Наташа приходить будет. Прощай.

Иван рывком прижал к себе щуплое тело сына. Щемящей болью отозвалась в нём детская беспомощность.

От избы почти бежал, искал в себе силы не повернуть назад, остаться хотя бы ещё на час с сыновьями, успокоить их сердечки-воробушки. Прижать, закрыть собой.

Глава 2

Иван старался не пускать тяжёлые мысли в голову, не давать им места. Он свернул к лесу. Направился в самую дальнюю сторону. Туда, куда деревенские ходить боялись.

На следующий день под раскидистой елью Иван нашёл себе ночлег. Накидал лапника, чем не лежанка. Однако, Ивану не спалось. Мысли, одна чернее другой лезли в голову. И все же его сморило. Проснулся от голосов. Где-то в стороне, недалеко, перекрикивались мужики. Из их слов понял, что кого-то ищут. Не сразу дошло, что ищут его, Ивана. Сердце филином ухало в груди. Не помня себя, стал Иван вскарабкиваться на ель. Голоса то приближались, то удалялись. Даже когда стало совсем тихо, он не решался спуститься на землю. А когда спустился, решительно пошёл вглубь леса.

Эти места он знал. Когда-то с отцом задумали строить новый двор и лес валили в самой глуши. Отец тогда говорил, если идти на восход солнца, придёшь в небольшой городишко, а там и до железной дороги рукой подать.

Дня три шёл Иван. Оголодал, обессилил. К вечеру увидал крыши домов. Вздохнул с надеждой. Но к людям идти не решился, залез на копну сырой травы и впервые за долгое время провалился в глубокий сон.

Проснулся, когда кто-то тряс его за плечо. Открыл глаза, а над ним стоит его Марфа. В руках вилы наготове, лицо суровое. «Кто таков? Отвечай! Сейчас тятю позову!» – Иван растерялся. Это вовсе была не Марфа, но сходство с покойной женой удивляло.

– Не кричи. Нельзя, чтоб меня кто-то видел,– просящий кроткий взгляд молодого мужчины успокоил девушку. Однако, вилы она по-прежнему держала в руках грозно.

– Отвечай, кто таков? Чего ты тут делаешь? Откуда будешь?– молодуха оказалась не из робкого десятка.

– Опусти вилы. Сейчас расскажу. – Иван на ходу старался придумать правдивую историю. Говорил, что ездил в Казань к тётке, да по дороге его избили и ограбили, и сейчас он скитается, сам не знает, где находится, и где его дом – тоже не знает.

Дуня верила и не верила. Но видела своими глазами, что человек нищенствует и совсем без сил. Принесла ему крынку молока и хлеба. Велела схорониться в большом стоге сена.

Каждый день Дуня украдкой приносила Ивану еду. Оказалось, что на краю села жила она с матерью, отцом, с сёстрами. Сами из бедняков. При образовании коллективного хозяйства стали работать организованно. Отца назначили главным.

Дуня просила Ивана открыться. Говорила, что работы хватит всем. Но Иван твёрдо стоял на своём и просил сохранить в тайне своё присутствие.

Он ушёл не попрощавшись. Понимал, что в любой момент о нём могут узнать.

В большом городе оказался недели через три. Под закрытие зашёл в харчевню. Громкая хозяйка велела ему проваливать. Иван стоял у двери и мял в руках шапку:

– Могу подсобить в любом деле. Дозвольте только переночевать.

Женщина с презрением окинула взглядом незнакомца.

– На улице дрова. Расколешь– можешь остаться в сарае.

Всю ночь Иван махал колуном. От слабости тряслись и руки, и ноги. Кружилась голова. Только совсем обессилив, он заполз в сарай и упал на солому.

Проспал Иван в соломе целый день. Снилась ему Марфа. Будто они в поле стога метали. Запах сена дурманил. Веселые глаза жены дурманили ещё больше. Марфа брызгала смехом, заражая и Ивана. Он сильными руками хватал молодуху, прижимал к стогу, искал жаркими губами её влажные губы. Но Марфушка каждый раз извивалась, ускользала от разгоряченного мужа. И опять звонко смеялась.

– Чего руками машешь?– откуда-то долетел до него грубый оклик.– Хватит тянуться. Вставай.

Иван открыл глаза и не мог понять, где он. А когда быстрой кометой вернулось настоящее, много бы, да всё бы отдал, лишь бы сон тот стал явью. Он хотел было встать, но все поплыло перед глазами.

– Я смотрю, ты совсем обессилил,– вчерашняя хозяйка харчевни возвышалась над ним, держа руки в боки. – Ежели каторжный, сразу говорю, уходи.

– Нет, нет, не каторжный я. Ограбили меня, избили, ничего не помню, мне бы поесть чего,– быстро проговорил Иван.

– Ишь ты, поесть ему. Звать то как?– Не давала спуску хозяйка.

– Иваном кликают,– робко отвечал тот.

– Иваном,– передразнила хозяйка. – Ванька, значит. Ладно, поесть дам, за то, что вчера дров наколол. Сегодня сложишь их все в поленницу.

Иван с готовностью кивнул. Миску щей проглотил одной минутой. Чувствовал, как горячее хлёбово проваливается в пустой желудок, как приятное тепло разливается по всему телу. Кипяток с чёрной горбухой поглощал уже не турясь. Крестился, благодарил Бога за хлеб.

Легкая испарина покрыла лоб. В руки возвращалась сила. Под покровом ночи Иван убирал дрова. К утру управился. Сонная хозяйка в одной исподней вышла за сохнувшем на колу котлом.

– Убрал? Иди на кухню. Там вчерашний лапшенник остался, поешь.

Иван поклонился. Поймал себя на мысли, что так кланялись ему, когда он рассчитывал своих работников. Вот ведь, жизнь. Быстро всё перевернула. К лапшеннику хозяйка налила чая. Отколола маленький кусок сахара.

– Иди спи, перед народом не маячь, мне разговоры не нужны,– велела она. Иван кивнул, молча отправился в сарай. Провалился в глубокий сон. Ночью таскал из колодца воду. По утру Зинаида его вновь кормила, велела идти от чужих глаз.

По хозяйству помогал ей худосочный бледный подросток, да приходила кухарка Сонька. Мальчишка оказался сыном хозяйки.

С обеда харчевня наполнялась народом. Вечером и вовсе гудела пьяными голосами. Драк Зинаида не позволяла. Выталкивала набравшихся на улицу. Ее кулаки, пожалуй, были потяжелее многих мужских.

Иван поправился, пришёл в своё обычное состояние. По ночам делал всё, что велит хозяйка, днём спал.

Август стоял тёплый, сытный. Овощи на базаре за полкопейки ведро. Сонька мужчину прикармливала. Быстро разглядела в нём стать и силушку немереную. Платочек новый на плечики накинула, на цветастую юбку грязный фартук боле не одевала. Как-то зачесалась к спящему Ивану в сарай. Зинаида тоже не дремала. За космы вытащила кухарку из постройки. Велела с сторону Ваньки голову не поворачивать. Пригрозила. Себя считала полноправной хозяйкой незваного пришельца. Не прочь была сойтись с ним поближе.

Душа Ивана рвалась в родные края, болела о сыновьях. Приближалась холодная осенняя слякоть, и тревога нарастала.

Глава 3

Зинаида дала место Ивану в тёплой части пристройки. Мужчина её устраивал. Вся тяжёлая работа держалась на нём. Стала ему немного приплачивать, боясь, как бы тот куда ни ушёл. Да и холодное до этого сердце, непривычно стало ёкать в большой бабьей груди.

Эта грудь давно уже никого не волновала. С тех пор, как Гришка-муж упал и изломал себе позвоночник, была Зинаида и за мужика, и за бабу. Тянула харчевню, да ещё вынуждена была ухаживать за Гришкой, который лежал теперь, как чурбан. Никого её женские прелести не привлекали, да она и сама забыла, что женщина. Деньги стали её интересом. Думала сынку, Стёпке, определить лучшую долю. Да когда-нибудь избавиться от этой харчевни, что вытягивала у неё все жилы. Мечтала пожить спокойно.

Пока спокойно не получалось. Хозяйство навалилось, а теперь ещё и мысли об Иване волновали кровь. Иногда она закрывала глаза и виделись ей его сильные мужские руки с выступающими жилками. Широкие плечи, которые не обхватить, жесткий живот с натянутыми от напряжения мышцами. Представляла, как ласково скользят широкие ладони по её белой груди, как мечутся его пальцы в ее спутанных волосах.

Гнала Зинаида от себя эти видения. Занимала себя работой. И чем больше старалась не думать, тем слаще и прилипчивей становились мысли.

Как-то среди бессонной ночи поднялась, накинула на голые плечи яркую шаль, пошла посмотреть, так ли закладывает Иван картошку в погреб. Тот спускал уже последние мешки. Вываливал клубни в сооружённый им сусек.

Огонь в керосиновой лампе освещал подземное нутро.

– Хочу поглядеть, как ты тут все устроил, – пояснила она Ивану и опустила сапог на ступеньку. – Помоги,– велела она и рухнула Ивану в руки.

Иван ощутил мягкое женское тело. Сквозь ночную рубашку обдало оно его своим жаром. Мужская сила поднялась над рассудком, и не было над ней никакой управы.

Обессиленная Зинаида тяжело дышала на примятой соломе. Так хорошо не было ей ни разу в жизни. Ни о деньгах, ни о шёлковых чулках, ни о золочёном блюде не мечтала она в эту минуту. Хотела только быть в этих крепких руках, вдыхать забытый запах мужского пота и чувствовать, как горячая волна бросает её в пучину безрассудной животной радости.

– Проси чего хочешь, только оставайся со мной,– будто в бреду шептали губы и раскрывались, хватая жаркий воздух.

Иван ничего не просил. Больше всего на свете он хотел знать, как дела дома, как живут Колька с Митькой. Но кто ж мог здесь на эти вопросы ответить? Он молчал, а Зинаида и без его просьб пыталась повернуть жизнь Ивана в другую сторону. Все выспрашивала его, кто он, откуда, есть ли семья. Иван стоял на своём: память, мол, отшибли, ничего не помню. Конечно, Ивану нужны были документы, но они остались дома и теперь он, который месяц жил затворником у Зинаиды.

Зинаида к нему подобрела. Ванькой больше не называла, Иваном звала. Ужинать приглашала на кухню, щей наливала целую чашку. Мужнину одежду, которую ему отдала и которая была ему коротка, велела сменить на новую, купленную специально для него, для Ивана. Регулярно приходила к нему по ночам в пристройку.

– Ты как с цепи сорвалась,– Иван мог позволить себе высказывать такие вольности.

– А ты люби меня,– шептала Зинаида.– Со мной не пропадёшь.

Иван торопил зиму. Уже решил, что по теплу пойдёт домой. Быть в неведении не было сил. Планами своими с Зинаидой не делился. Она строила свои. Задумала выправить Ивану документы, чтобы не прятать его больше. В тоже время побаивалась, как бы не ушёл куда с документами-то.

Жизнь бурлила. Советская власть поставила хозяйничать бывших «голожопых», и Зинаида хорошо понимала, что со своими старыми замашками теперь далеко не уедешь. Кухарка её, Сонька, дерзила, не стыдилась с Зинаидой переговариваться, требовала, чтобы та платила больше. Но сильнее всего Зинаиду беспокоило, что Сонька не давала проходу Ивану. Заигрывала с ним, звала на свидание. Не получив взаимности, намекала, что знает про его отношения с Зинаидой. В прежнее-то время Зинаида взяла бы кнут, да за такие разговоры преподнесла науку девке по голому заду. Теперь так было нельзя. Гляди как бы Сонька сама тот кнут не взяла.

Ивану были не по душе все эти бабьи тяжбы. Ночные визиты Зинаиды его тяготили. Сонька тоже не вызывала ответных чувств. Иван мечтал о свободе, но вынужден был мириться с нынешним своим положением.

Однажды к Зинаиде нагрянул милиционер. «Говорят, ты работника у себя держишь? Давай зови его, посмотрим, кто таков?» – Зинаида от неожиданности растерялась. Стала отказываться, мол, ничего подобного нет. И человечка никакого нет. Тут-то Сонька и выдала себя. Говорит, зови Ивана, пусть расскажет, чего он у тебя делает.

Зинаида бросилась в пристройку, растолкала спящего Ивана, сунула в руки деньги: «Уходи, схоронись ненадолго где-нибудь. Только назад приходи, ждать тебя буду».

Иван, одеваясь, бросился запасным ходом дальше от места своего добровольного заточения. Он уже прикидывал, как будет добираться до дома.