Полная версия
Он что-то еще говорил про реанимацию, про подписание бумаг, но Рита почти не слышала. Ее сознание зациклилось на одном.
«Пятнадцать часов двадцать четыре минуты. Твою мать собьет синий автомобиль.»
Это не было самовнушением. Не было галлюцинацией. Не было совпадением.
Это было предсказанием.
И оно сбылось.
Она сидела одна в ярко освещенном, бездушном коридоре, и ее накрывала волна такого леденящего, такого абсолютного ужаса, по сравнению с которым страх в квартире тети Анны казался легким беспокойством. Потому что там она боялась неизвестности, призраков, теней. Теперь же она столкнулась с чем-то гораздо более страшным – с неоспоримым знанием. Знанием, которое пришло из ниоткуда и которое не предупреждало, а констатировало. Голос не сказал: «Постарайся ее спасти». Он просто сообщил факт. Холодный, безэмоциональный приговор.
И самое ужасное было то, что теперь, в гулкой тишине больничного коридора, сквозь шок и отчаяние, она снова начала его слышать. Не слова, а сам его след, его эхо. И это эхо говорило ей одну-единственную, оглушительно простую истину.
Все только начинается.
Голос крепчает
Больничные дни слились в один долгий, изматывающий кошмар. Рита жила в промежутках между звонками врачей, свистом аппаратуры и тиканьем часов в пустой квартире. Мать провела сложнейшую операцию, и теперь ее тело, опутанное трубками и проводами, боролось за жизнь в состоянии медикаментозной комы. Врачи разводили руками: «Ждем. Ждем стабилизации».
Рита ждала. Она сидела у палаты интенсивной терапии, положив ладонь на холодное стекло, и шептала что-то бессвязное – то молитвы, в которые не верила, то воспоминания из детства. Она пыталась достучаться до того сознания, что угасло где-то в глубоких слоях боли. Но в ответ была лишь тишина и ровная, пугающая линия на мониторе.
И сквозь всю эту боль, усталость и страх пробивался, как ядовитый корень, ледяной ужас того предсказания. Она ловила себя на том, что вглядывается в лица врачей, пытаясь угадать, не звучит ли за их спиной тот безжизненный шепот. Она вздрагивала от каждого неожиданного звука в больничном коридоре, ожидая услышать его снова.
«Совпадение, – твердил из последних сил ее рациональный ум, цепляясь за соломинку. – Чудовищное, невероятное, но совпадение. Ты была на взводе, мозг сгенерировал тревожный образ, а мир его материализовал. Случайность. Статистическая погрешность».
Она пыталась найти логику. Может, она подсознательно заметила того водителя, его неадекватное поведение? Может, синий цвет автомобиля был самым распространенным в городе? Может, время 15:24 – это просто момент, когда мать обычно выходила из дома? Она перебирала все возможные объяснения, выстраивала хлипкие конструкции из «возможно» и «вероятно», но в ее глазах каждый раз вставал тот безжизненный взгляд матери, застилавшийся болью в момент удара, и все теории рассыпались в прах.
Через три дня истощения и бессонницы ее уговорили пойти домой, принять душ, сменить одежду. Друг, Денис, настоял. Он приехал в больницу, крепкий, надежный, пахнущий свежим воздухом и жизнью, и почти силой отвез ее к себе.
– Ты свалишься раньше, чем Елена Петровна придет в себя, – сказал он, наливая ей крепкого чая на своей уютной кухне. – Тебе нужен отдых. Хотя бы на пару часов.
Денис. Ее лучший друг с университета. Человек, который всегда знал, что сказать, который мог разрядить любую ситуацию своей неистощимой энергией. Его квартира была ее вторым домом, местом силы, где пахло кофе, свежей выпечкой и его любимым одеколоном – терпким, с нотками грейпфрута и кожи. Сейчас этот запах действовал на Риту как успокоительное. Он был якорем в бушующем море ее кошмара.
Она сидела, закутавшись в его огромный свитер, и смотрела, как он возится у плиты, пытаясь приготовить что-то съедобное. Его болтовня о работе, о глупых новостях, о планах съездить на рыбалку – все это было таким нормальным, таким земным, что Рите на мгновение показалось, что трещина в реальности потихоньку затягивается.
– Слушай, а помнишь, в прошлом месяце мы хотели поехать на тот самый фестиваль акустической музыки? – говорил Денис, ставя перед ней тарелку с пастой. – Так вот, билеты еще в продаже. Как только с мамой все наладится, обязательно рванем. Договорились?
Она кивнула, пытаясь улыбнуться. Музыка. Фестиваль. Будущее. Эти слова казались такими далекими, почти абстрактными.
– Договорились, – прошептала она.
Ночь она провела в гостевой комнате Дениса. Здесь было безопасно. Здесь пахло им, а не больницей и не затхлой пылью квартиры тети Анны. Она приняла таблетку, прописанную врачом от бессонницы, и погрузилась в тяжелый, без сновидений, сон.
Именно из этой бездны ее и выдернул голос.
Он ворвался в сознание не как шепот, а как четкая, ясная мысль, чужая и безжалостная. Он был таким же металлическим и безэмоциональным, как и в прошлый раз, но теперь в нем слышалось странное, зловещее удовлетворение.
«Завтра. Восемнадцать часов ноль семь минут. Денис.»
Рита застонала во сне, пытаясь отогнать наваждение.
«Его серое „Фольксваген Поло“. Он будет слушать в машине ту самую песню. Ты знаешь. Ту, что вы пели хором, возвращаясь с моря. „Дождь за окном, а у нас…“»
В голове сами собой всплыли строчки, мелодия. Их голоса, смех, битый асфальт под колесами и бесконечная дорога.
«Он купит цветы. Белые хризантемы. Для своей новой девушки. У него в кармане куртки будет два билета на тот фестиваль. О которых он тебе говорил.»
Рита почувствовала, как по ее реальному, спящему телу разливается ледяной ужас. Она пыталась проснуться, закричать, но была парализована.
«Он будет ехать по проспекту Мира. Светофор на перекрестке с улицей Садовой будет гореть желтым. Он решит проскочить. Слева, из-за грузовика с деревянными поддонами, выедет черный джип. Удар придется в водительскую дверь.»
Картина возникла перед ее внутренним взором с пугающей четкостью. Она видела руль в руках Дениса, его расслабленную улыбку, он наверняка будет напевать ту самую песню. Видела огромную серую тень грузовика. И черный, как смоль, джип, возникающий из слепой зоны.
«Запах. Сначала будет запах его одеколона. Потом – запах бензина. И тления сорванных белых хризантем.»
Это была последняя капля. Такая бытовая, такая личная, такая ни на что не похожая деталь. Сорванные цветы. Их аромат, смешанный с бензином и кровью.
Рита с криком вырвалась из сна и села на кровати. Сердце бешено колотилось, тело обливалось холодным потом. Она метнулась взглядом по комнате. Утро. Свет пробивался сквозь жалюзи. Из кухни доносился запах кофе и голос Дениса, напевавшего ту самую, проклятую теперь песню.
«Дождь за окном, а у нас…»
Она вскочила, дрожащими руками натянула джинсы и выбежала из комнаты.
Денис стоял у плиты, взбивая яичницу. Он обернулся и улыбнулся.
– Привет, спящая красавица! Как сон?
Она не ответила. Она смотрела на него, ища взглядом следы надвигающейся смерти. Он выглядел таким живым. Таким настоящим. На спинке стула висела его серая куртка. Та самая.
– Что с тобой? – его улыбка померкла. – Опять плохой сон? Мама?
– Ты… ты сегодня куда-то едешь? – выдохнула Рита, пытаясь сделать вид, что просто заботится о нем.
– Ага, – он снова повернулся к плите. – Вечером к Кате. У нее сегодня защита диплома. Хочу ее поздравить. Куплю по дороге букет. Девчонки любят цветы, – он подмигнул ей.
По спине Риты пробежали мурашки. «Он купит цветы. Белые хризантемы.»
– А… а на чем поедешь? – голос ее дрожал.
– На своей ласточке, а на чем еще? – он указал ложкой в сторону окна, за которым стояло его серое «Фольксваген Поло».
«Его серое „Фольксваген Поло“»
– Может… может, на такси? – почти взмолилась она. – Или я отвезу тебя?
Денис рассмеялся.
– Ты? В твоем состоянии? Да ты сама еле на ногах стоишь. Да и Катя живет в противоположном конце города. Не безумствуй. Все нормально.
Он поставил перед ней тарелку с яичницей.
– Ешь. Тебе нужны силы.
Рита смотрела на еду, и ее мутило. Она знала, что не сможет его переубедить. Он был упрямым, как бык. А сказать правду? «Мне голос в голове сказал, что тебя убьют»? Он бы не поверил. Решил бы, что у нее на почве горя начался психоз. И был бы по-своему прав.
Она провела весь день в состоянии парализующего страха. Сидела в его квартире, не в силах сдвинуться с места, и смотрела на часы. Каждая пролетающая минута приближала ее к тому моменту. К 18:07.
Она пыталась придумать план. Подлить ему что-то в кофе, чтобы он уснул? Спрятать ключи от машины? Устроить скандал, чтобы он остался? Все это было безумием. И все же…
В пять вечера Денис начал собираться. Он принял душ, побрился, напевая все ту же песню. Рита сидела в гостиной, сжимая в руках подушку, и слушала. Каждое его движение, каждый звук казались частью ужасного ритуала, ведущего к финалу.
Он вышел из ванной, застегивая рубашку. Пахло грейпфрутом и кожей. «Запах его одеколона.»
– Ну, я поехал, – сказал он, надевая куртку. – Не скучай. Позвони, если что.
Она вскочила.
– Денис, подожди!
– Что еще? – он обернулся, уже у двери.
Она смотрела на него, на его открытое, доброе лицо, и слова застревали в горле. Что она могла сказать?
– Осторожней за рулем, ладно? – прошептала она. – Обещай.
– Да всегда осторожен! – он улыбнулся. – Не волнуйся ты так. Все будет хорошо.
Он вышел. Дверь закрылась. Рита осталась одна в гробовой тишине его квартиры. Она подбежала к окну и увидела, как он садится в свое серое «Фольксваген Поло». Двигатель завелся. Через мгновение машина тронулась и скрылась за поворотом.
Рита посмотрела на часы. 17:55.
У нее было чуть больше часа.
Она металась по квартире, как зверь в клетке. Она не могла просто сидеть и ждать. Она набрала его номер. Он ответил почти сразу.
– Алло, Рит? Что случилось?
– Ничего… просто… как дела? – она слышала, как на фоне играет музыка. Та самая песня.
«Он будет слушать в машине ту самую песню.»
– Да нормально, еду. Музыку послушаю. Слушай, я за рулем, не отвлекай.
– Выключи ее! – почти крикнула она.
– Что?
– Выключи музыку! Просто… пожалуйста.
На той стороне повисла пауза.
– Рита, ты меня пугаешь. Ты уверена, что с тобой все в порядке? Может, мне вернуться?
– Нет! – она чуть не взвыла. – Просто… будь осторожен. Пожалуйста. Смотри в оба.
– Ладно, ладно, не парься. Я уже почти. Позвоню, как доеду.
Он положил трубку. Она снова осталась одна со своим знанием.
Минуты ползли мучительно медленно. 18:00. 18:02. 18:05.
В 18:06 она не выдержала. Она схватила ключи и выбежала из квартиры. Она не знала, куда бежит, но не могла просто сидеть и ждать. Она мчалась по улице, не видя ничего вокруг, ее единственной мыслью было добраться до него, остановить его, оттащить от той машины, от того перекрестка.
Она выбежала на проспект Мира. Машины неслись сплошным потоком. Где-то здесь. Где-то здесь должен быть тот перекресток с Садовой.
Она увидела его. Впереди, метров за триста, светофор. Он горел желтым. И она увидела его машину. Серое «Фольксваген Поло». Оно как раз подъезжало к перекрестку.
– НЕТ! – закричала она изо всех сил, но шум города поглотил ее крик.
Она увидела, как его машина чуть прибавила скорости, чтобы проскочить на желтый. И в тот же миг из-за большого синего грузовика, ехавшего по встречной полосе, действительно вывернул черный джип. Он мчался слишком быстро.
Рита зажмурилась.
Раздался оглушительный, металлический визг тормозов, слившийся воедино с глухим, сокрушительным ударом. Звук рвущегося металла и бьющегося стекла пронзил вечерний воздух.
Когда Рита открыла глаза, она увидела искореженное серое «Фольксваген Поло», вмятое в бок черного джипа. Из разбитого окна машины Дениса на асфальт высыпались осколки стекла и несколько белых, безжизненных цветов. Хризантем.
«Запах бензина. И тления сорванных белых хризантем.»
Она стояла, не в силах пошевелиться, глядя на эту картину, которая в мельчайших деталях совпала с тем, что нарисовал в ее голове тот голос. Песня. Цветы. Запах одеколона, который еще витал в ее памяти. Билеты на фестиваль, которые так и останутся неиспользованными.
Она не побежала к машине. Она знала, что уже поздно. Голос никогда не предупреждал. Он констатировал. Он объявлял приговор.
И теперь, стоя на тротуаре, пока к месту аварии сходились люди, завывали сирены скорой и ГИБДД, Рита поняла окончательно и бесповоротно. Это не было ее воображением. Это не было совпадением.
Голос был реальным. И он убивал.
Сбывшееся кошмар
Время снова застыло, превратившись в густую, тягучую смолу. Рита стояла, вжавшись спиной в шершавую стену какого-то магазина, и не могла оторвать взгляда от клубка искореженного металла, который еще несколько минут назад был машиной Дениса. Сирены скорой и ДПС выли все громче, но звук доносился будто из-под толстого слоя воды – приглушенный, искаженный, нереальный.
Она видела, как медики подбежали к «Фольксвагену», как один из них, наклонившись к распахнутой двери, резко выпрямился и покачал головой напарнику. Этот жест, такой профессиональный, такой окончательный, ударил Риту в солнечное сплетение с физической силой. Воздух с гулом вырвался из ее легких.
«Нет. Нет. НЕТ.»
Но это был не крик протеста. Это была констатация. Такая же холодная и безэмоциональная, как голос в ее голове. Она знала. Она знала это с той самой секунды, как услышала предсказание. Голос не оставлял места для сомнений. Он не предупреждал – он констатировал свершившийся факт. Факт из будущего.
Она молча кивнула, не в силах издать ни звука. Ее взгляд упал на асфальт. Рядом с растоптанным букетом белых хризантем валялся кусок бумаги. Два клочка, скрепленные степлером. Билеты. На фестиваль акустической музыки. Название группы размылось от чего-то темного и липкого.Кто-то из сотрудников ДПС, молодой парень с испуганными глазами, заметил ее, бледную, трясущуюся, прилипшую к стене. – Гражданка, вы свидетель? Вы все видели?
«У него в кармане куртки будет два билета на тот фестиваль.»
Тошнота подкатила к горлу. Она отвернулась, судорожно глотая воздух. Это была не просто точность. Это было надругательство. Голос не просто сообщал о смерти. Он ворошил самые личные, самые теплые воспоминания, чтобы продемонстрировать свою абсолютную власть. Он показывал ей, что для него нет ничего святого. Что он видит все. Даже билеты в кармане у лучшего друга.
Ее отвели в сторону, усадили в патрульную машину, задавали вопросы. Она отвечала автоматически, односложно, ее голос звучал чужим и плоским. Она видела, как тело Дениса, накрытое темным непромокаемым брезентом, погрузили в машину скорой. Не в реанимобиль, а в обычный, для перевозки тел. Процедура, отлаженная до мелочей.
Кто-то из полицейских нашел в разбитом телефоне Дениса последний вызов – ее номер. Нашли ее сумку в его квартире. К ней вызвали отца.
Олег Сергеевич примчался через сорок минут. Его лицо, и без того осунувшееся после трагедии с женой, было серым, землистым. Он обнял ее, замерзшую, дрожащую, и она на мгновение утонула в знакомом запахе отцовского пиджака, табака и старой кожи. Это был запах безопасности, защиты, который она помнила с детства.
– Папа, – выдохнула она, и в этом слове был весь ее леденящий ужас, вся беспомощность.
– Тихо, дочка, тихо, – бормотал он, гладя ее по волосам. – Я здесь. Я с тобой.
Он поговорил с полицейскими, подписал какие-то бумаги, и наконец они поехали к нему домой. Риту словно выключили. Она сидела в кресле отцовской «Лады», глядя в окно на мелькающие огни, и не думала ни о чем. Вернее, думала, но мысли были обрывочными, бессвязными, как осколки того самого разбитого стекла.
Белые хризантемы. Песня. Запах одеколона и бензина. Желтый свет светофора. Безжизненный голос: «Восемнадцать часов ноль семь минут».
Отец пытался ее накормить, напоить горячим чаем. Она механически выполняла его просьбы, но еда была безвкусной, как зола, а чай обжигал горло, не согревая.
– Рита, что случилось? – мягко спросил он, когда они сидели на кухне. – Ты была там. Ты что-то видела? Может, он был не в себе?
Она подняла на него глаза. И увидела в его взгляде не понимание, а жалость. Глубокую, усталую жалость человека, который сам находится на грани. Жалость к дочери, которая только что потеряла мать, а теперь стала свидетельницей гибели лучшего друга. Он видел в ее оцепенении, в ее дрожи – шок, горе, истерику.
И она поняла, что должна сказать. Сейчас или никогда. Поделиться этим чудовищным знанием, которое разрывало ее изнутри.
– Папа, – ее голос сорвался. – Это не случайность.
– Что не случайность? Авария? Рита, дорогая, к сожалению, это случается каждый день. Лихачи, пьяные за рулем… Может, тот на джипе…Олег Сергеевич нахмурился.
– Нет! – она резко встала, чашка с чаем со звоном упала на пол. – Нет, папа! Это не авария! Его убили!
– Убили? Что ты такое говоришь? Это был несчастный случай. ДТП.Отец смотрел на нее с растущим недоумением и тревогой.
– Я знала! – выкрикнула она, и слезы наконец хлынули из ее глаз, горячие, бессильные. – Я знала, что это произойдет! Еще вчера! Я пыталась его остановить! Я умоляла его не ехать!
Олег Сергеевич подошел к ней, пытаясь снова обнять, но она отшатнулась.
– Рита, успокойся. Это шок. Ты не виновата. Никто не мог знать.
– Но я знала! – она почти кричала, трясясь всем телом. – Мне сказали! Голос! Он сказал мне! В деталях! Про белые хризантемы, про песню, которую он будет слушать, про билеты в кармане! Все! Все так и было!
Отец замер. Его лицо вытянулось. В глазах мелькнуло что-то новое – не просто жалость, а настороженность. Страх за ее рассудок.
– Какой голос, дочка? – спросил он очень тихо, как говорят с буйно помешанными.
– Тот, что в голове! Он приходит ночью! Он сказал и про маму! Точное время, синяя машина! Все сбылось! И с Денисом сбылось! Он не предсказывает, папа, ты не понимаешь? Он это устраивает! Он формирует будущее! Он убивает!
Она рыдала, захлебываясь слезами и словами. Все вырвалось наружу – и первый шепот в квартире тети Анны, и леденящее предсказание о матери, и ночной кошмар про Дениса. Она говорила бессвязно, отчаянно, пытаясь донести до него страшную истину.
Олег Сергеевич слушал, не перебивая. Его лицо становилось все суровее и печальнее. Когда она закончила, в кухне повисла тягостная тишина, нарушаемая только ее всхлипываниями.
Отец тяжело вздохнул и подошел к столу, чтобы убрать осколки разбитой чашки.
– Рита, – сказал он, не глядя на нее. – Я понимаю, тебе тяжело. Невыносимо тяжело. Сначала мама, теперь Денис… Твоя психика не выдерживает. Ты ищешь объяснения, ты пытаешься найти в этом какой-то смысл, закономерность. Но его нет, дочка. Это жизнь. Жестокая и несправедливая.
– Но голос… – прошептала она, чувствуя, как почва уходит из-под ног.
– Нет никакого голоса, – он обернулся, и в его глазах стояла безысходность. – Это твое воображение. На фоне стресса. Ты сама сказала – ты была в ужасе из-за мамы, ты боялась за Дениса. Мозг сгенерировал самый худший сценарий, и он, к несчастью, совпал. Чудовищное совпадение.
– Дважды? – она смотрела на него с мольбой. – Два чудовищных совпадения? С точностью до минуты? До деталей? Папа, я не сумасшедшая!
– Я не говорю, что ты сумасшедшая! – голос отца дрогнул. – Я говорю, что ты в состоянии острой стрессовой реакции. Тебе нужна помощь. Не психиатра, может, просто хорошего психолога. Поговорить, выговориться.
Он снова попытался прикоснуться к ней, но она отпрянула, как от огня. Его неверие было больнее, чем любой крик. Оно было стеною, непробиваемой и холодной. Он видел не мистическую угрозу, а больную дочь, у которой «нервы сдали».
– Я не выдумываю, – прошептала она, отступая к двери. – Это реально. Оно есть. И оно не остановится.
– Рита, куда ты? Останься здесь переночуй. Ты в таком состоянии не можешь быть одна.
– Я и не одна, – горько выдохнула она. – Со мной всегда ОНО.
Она вышла из кухни, схватила в прихожей свою сумку и, не оглядываясь, выбежала из квартиры отца. Он звал ее вдогонку, но она не оборачивалась. Что она могла ему сказать? Он жил в мире, где смерти случаются из-за роковых случайностей, пьяных водителей и несчастных стечений обстоятельств. Он не был готов принять мир, где смерть приходит по расписанию, объявленному бездушным голосом из ниоткуда.
Она шла по темным улицам, и ветер леденил ее мокрое от слез лицо. Паника, которую она пыталась подавить, теперь накрыла ее с головой. Она была абсолютно одна. Мать – между жизнью и смертью. Денис – мертв. Отец – считает ее истеричкой на грани срыва.
И оно, это нечто, знало это. Оно рассчитывало каждый шаг. Оно выжидало самый уязвимый момент. Оно не просто предсказывало будущее – оно его тщательно конструировало, используя знание о самых сокровенных деталях, о привычках, о мелочах, чтобы удар был максимально болезненным и неотвратимым.
Она остановилась под фонарем, прислонилась лбом к холодному металлическому столбу и закрыла глаза. В ушах стоял оглушительный гул, но сквозь него она снова услышала эхо того голоса. Безжизненное, неумолимое.
И в этот момент до нее дошла самая страшная мысль. Голос говорил о Денисе, о матери. Но он начинал с нее самой. «РИТА. ТЫ ДОМА?»
Он пришел за ней. А другие были просто… предупреждением. Демонстрацией силы. Способом сломать ее, изолировать, оставить одну наедине с надвигающимся ужасом.
Она подняла голову и посмотрела на темные окна города. Где-то там, в своей старой квартире, лежала в коме ее мать. Где-то в морге лежало тело ее лучшего друга. А где-то здесь, в темноте, притаившись в скрипе половиц и шепоте ветра, ждало нечто, что знало ее будущее. И готовилось его осуществить.
И она понимала, что следующей жертвой будет она сама. Голос еще не объявил ей об этом. Но он обязательно это сделает. И когда это случится, некому будет ее предупредить. Некому будет ей поверить.
Первая линия защиты
Одиночество после разговора с отцом было особенным. Оно не было просто отсутствием людей вокруг – оно было ледяным, абсолютным вакуумом, в котором застревали и умирали даже ее собственные мысли. Он не поверил. Самый родной, самый рациональный человек, инженер до кончиков пальцев, отмахнулся от ее правды как от бреда воспаленного сознания. Это ранило глубже, чем любое предсказание. Это отрезало последний мост к нормальности.
Рита бродила по ночному городу, не чувствуя ни усталости, ни холода. Она была автоматом, движимым остатками инстинкта самосохранения. Шок от смерти Дениса постепенно переплавлялся в нечто иное – в холодную, ясную решимость. Отчаяние достигло дна, и теперь от него можно было оттолкнуться.
«Бороться, – пронеслось в ее голове, и это слово отозвалось металлическим звонком. – Я буду бороться».
Но как? Сражаться с голосом в своей голове? С тем, что видит будущее и формирует его? Это все равно что пытаться арестовать тень или приговорить к смертной казни ветер.
И тогда ее пронзила мысль. А что, если отец прав? Не в своем неверии, а в диагнозе. Что если это действительно галлюцинации? Острое психотическое расстройство на почве стресса. Шизофрения. В конце концов, тетя Анна, судя по ее дневникам и финалу, тоже была не в себе. Наследственность.
Мысль о болезни была почти утешительной. Потому что болезнь можно лечить. Болезнь – это химия, таблетки, терапия. С болезнью можно договориться. С призраком, вселяющимся в стены, – нет.
Именно это решение и стало ее первой линией обороны. Не бегство, не попытка понять природу голоса, а рациональная, методичная атака на него с позиций современной медицины. Если голос – это порождение ее мозга, то она его уничтожит. Выжжет каленым железом таблеток.
На следующее утро, не заезжая домой, она пошла в районный ПНД. Она сидела в очереди в сером, пропахшем дезинфекцией коридоре, глядя на потрескавшуюся краску на стенах, и чувствовала себя не пациентом, а шпионом, внедряющимся во вражеский лагерь. Она будет играть по их правилам. Расскажет о «голосах», о «предсказаниях», но опустит ту часть, где они сбываются. Этого врачи не должны были узнать. Иначе они бы не помогли, а просто заперли в палате с мягкими стенами.
Ее приняла женщина лет пятидесяти, врач-психиатр с бейджиком «К.В. Орлова». У нее были усталые, умные глаза и руки, которые чуть заметно дрожали, когда она листала карту. Рита уловила слабый запах валерьянки, исходящий от доктора.
– Итак, Рита, – начала Орлова, не глядя на нее. – Что привело вас к нам? В карте написано «тревожное расстройство», но терапевт направил вас ко мне. Расскажите, что вас беспокоит.
– У меня… бывают слуховые галлюцинации, – выдохнула она, глядя в стол.Рита глубоко вздохнула, готовясь к своей роли.
