Огненный поезд

–Пожар! Не дайте христианским душам пропасть!

Послышался лязг засова, дверь отворилась.

–Kas šeit notiek? – И уже по-русски. – Мать моя…

Больше латыш ничего сказать не успел. Его схватил за горло Трубка, а Банкин треснул по голове огромным кулаком так, что раздался треск черепа. Матрос «с маузером» схватил ружье, побежал вверх по лестнице. Остальных «узников» уговаривать тоже не пришлось. У входа Банкин привычным жестов всадил штык сначала в одного латышского стрелка, потом в другого. Они и ойкнуть не успели.

–В лес надо уходить! – крикнул Банка.

–Какой лес, Михаил Евграфович, зимой? – осадил его Верховцев. Если полностью с латышами не разделаемся, далеко не уйдем. Эйхманс рядом, в жандармском управлении.

Все ломанулись к дому, на который указал капитан. Матросы и солдаты бежали споро, озорно и отчаянно, словно шли на штурм очередного Зимнего дворца.

Но не успели добежать до управления, как из-за угла латыши выкатили телегу с пулеметом. Раздалась очередь, которая скосила несколько матросов. Обежали жандармерию сзади, разбили окна, пробрались внутрь. Вместе с Верховцевым был Банка. У кабинета Эйхманса раздались выстрелы. Это он палил из нагана. Михаилу задело плечо, но он в горячке этого вроде бы не заметил.

Латыш оказался проворным. Понимая, что с матросами ему одному на этаже не справиться, он саданул стулом в окно, выпрыгнул со второго этажа. Банка выстрелил ему вслед, но не попал. На этаж поднялись остальные матросы и двое солдат. Молодой боец тоже раздобыл ружье и считал в нем патроны.

А внизу к управлению подтянулось не меньше тридцати латышей. Во всяком случае, столько насчитал капитан у соседних домов и покосившихся сараев. У церкви с зеленой маковкой, что была метрах в пятидесяти от управления, копошились еще несколько стрелков.

На столе командира латышей лежал мандат Верховцева. Александр сложил его вчетверо, сунул в карман галифе. Проверил телефон – он по-прежнему не работал.

–Мы в ловушке, – констатировал устало, но без доли страха Трубка.

–Не дрейф, боцман, – Банка хлопнул его по плечу. – Балтика нигде не пропадет. Кронштадт не сдается.

–Ты за своим плечом следи, вона кровища, а меня успокаивать не надо. Ежели помирать, то покажем этим чухонцам что такое русский матрос.

Трубка взял у молодого солдата винтовку, передернул затвор, выбил в окне стекло, выстрелил наотмашь. Тут же по окну ударили из пулемета, со стен и потолка полетела известка. Боцман еще раз выстрелил в ответ, потом кинул ружье на пол за ненадобностью – кончились патроны.

–Ну вот, бросай якорь на вечную стоянку. Идем на дно.

На этот раз Банка спорить не стал, и так всем было ясно, что теперь латыши их перестреляют как воробьев.

Пулемет затих, видно, стрелки перезаряжали ленту. Верховцев выглянул в окно и от удивления даже закашлялся. Со стороны церкви к площади, где располагалось жандармское управление, двигалась довольно приличная толпа мужиков. У кого в руках были дубины, у кого топоры. Не успели латыши оглянуться, как мужики обрушились на них яростной лавиной. Снизу раздались их крики.

–Что, что там? – К окну подскочили оба боцмана.

А увидев происходящее, дуэтом присвистнули.

–Царица небесная нам помощь прислала! – воскликнул ликующий Банка.

–За твои грехи ей бы тебе черта с рогами прислать, – проворчал Трубка. – И мне заодно.

Моряки прильнули к окнам, а там внизу мужики уже добивали красных латышских стрелков, не устоявших перед внезапным нападением. Беспощадно, жестоко. Латыши даже ни разу не выстрелили. Теперь освободители махали балтийцам руками. Самый крупный из мужиков, в офицерской полевой шинели без погон и суконном шлеме с опущенными «ушами», крикнул:

–Эй, братва! Живы, что ль там? Давай сюда, комиссаров больше нет.

Все высыпали из бывшего жандармского управления. На площади кто где валялись тела латышских стрелков, мужики не оставили никого в живых.

Трубка важно, с чувством достоинства подошел к «крупному», определив в нем главного, пожал руку:

–Спасибо, братишка. Без вас бы ушли на дно.

–Меня Артемом зовут, – ответил «крупный». – Артем Петров. Я ведь тоже морская душа, канонир, только черноморский. С самим адмиралом Колчаком на линкоре «Императрица Мария» ходил. Линкор враги взорвали. И все же побили мы тогда турок, любо-дорого. Если б не большевики со своим октябрьским переворотом, мы бы Константинополь через неделю взяли. Верно говорю. А вот эти твари, – он подпихнул сапогом труп латыша с раздробленной головой, – всю обедню нам испортили.

–Как же вы поняли, что нам требуется помощь? – спросил Верховцев.

–Да бабы наши, что в поезде с вами ехали, рассказали. Крыли вас, на чем свет стоит, братишки, что вы там бузу устроили, да еще пальбу открыли и что вас патруль латышский арестовал. Мы на этих пришлых давно зуб имеем, они тут все окрестные деревни пограбили, девок перепортили. Особенно их главный отличался, как его…

–Эйхманс, – подсказал капитан.

–Ну да, он. Редкостная гнида.

–Где он, кстати? – спросил Верховцев.

Все принялись искать командира отряда латышских стрелков среди убитых, но не нашли.

–Неужто удрал? – Артем сокрушенно покачал головой. – Ладно, еще встретимся.

–Вам, мужики, теперь тоже нужно уходить, – сказал Верховцев. – Большевики наверняка карательный отряд пришлют, спуска вам не будет.

–Погоди, братишка, – встрял Банка. – Как-то ты про большевиков неуважительно. Есть, конечно, среди них…

Его перебил Трубка, слегка подпихнул плечом:

–Да хватит уже, Миша, в прятки играть. Понятно уже кто такие эти большевики, даром, что мы, анархисты, им помогали переворот устроить. Да еще немало нашего брата сдуру к ним в их большевистскую партию записалось. Сегодня они нас не расстреляли, завтра точно дострелят, ежели будем по-прежнему их терпеть. А вам, мужики, действительно бежать нужно, пока не поздно.

–На Дон подадимся к Корнилову или Краснову, – ответил Артем. – Другого выхода нет. В Ростове, поди, теперь все к белым записались.

Верховцев мысленно ухмыльнулся, вспомнив набитые офицерами до отказа ростовские кабаки, где и сам бы до сих пор сидел, если б не неожиданное предложение штабс-капитана Клейста. Теперь Александр четко осознал, почему так быстро согласился на предложение контрразведчика: спился бы к лету окончательно. В Добровольческую армию вряд ли бы пошел, не хотелось снова преть в окопах, как и тысячам других гуляющих в донских кабаках офицерам.

– Алексеев с Корниловым и Деникиным армию в поход на Екатеринодар повели, – сказал Верховцев.

–И как? – заинтересованно спросил Артем.

Капитан пожал плечами:

–Кто ж знает, здесь вестей о том не слышно.

Он ожидал вопроса – а почему он сам здесь, а не в походе с генералом Корниловым? Но Петров этого вопроса не задал.

Эйхманса попытались разыскать по домам, прилегающим к станции, но тщетно. След командира латышских стрелков бесследно простыл.

Моряки нашли на запасных путях перевернутую дрезину, поставили ее на рельсы. На ней хватило места всем. Доехали до станции Шушары. Здесь балтийцы разделились на две группы – одна во главе с Трубкой двинулась на Стрельну, другая с Банкой в Кронштадт.

Банка на прощание обнял Верховцева:

–Спасибо, офицер, если б не твоя смекалка, уже б с архангелами беседовали. Или с чертями, что вернее, ха-ха. Свидимся, долг платежом красен. А к большевикам все же приглядимся еще немного, Трубка как всегда торопится с выводами, а там… ежели не понравится их власть, всем им головы поотрываем. Балтиец шторма не боится.

Трубка подпихнул Банку:

–Ладно, отрывальщик голов, свою-то чудом сохранил. Как плечо? Вижу, что царапина. Ну, прощай, офицер, даже не знаю, как тебя зовут, – обратился боцман к Верховцеву.

–Андрей Васильевич, – ответил капитан. Его настоящее имя теперь не должен знать никто.

–Прощай, Андрей Васильевич, удачи тебе в твоих делах, насколько понимаю, нелегких. Иначе ты бы не приехал сюда из Ростова, когда генерал Корнилов начал свой первый поход.

С Финского вокзала поезда не ходили. Верховцев добрался за сутки до Выборга на перекладных. Там ему повезло. Не успел как следует приодеться, зашить мандат Петросовета в подкладку, как подали поезд до Лахти.

Теперь он ожидал состава до Турку, чтобы на пароме переправиться в Стокгольм.

Двуликий Янус

28 февраля 1918, Финляндия, Лахти – Турку

Капитан купил билет в вагон «люкс» за 16 рублей. Поезд, состоящий из пяти вагонов, был заполнен не полностью. Мешочников и солдат в него не пускали, да и желающих среди них особенно не было, все стремились или в Хельсинки, либо на север в Ваасу. Говорили, что на севере Карл Маннергейм навел порядок железной рукой и собирается разоружать русскую армию. Зачем разоружать? Воинские части с их солдатскими Советами вносили раздрай в финское государство, которое уже почти два месяца, с согласия Ленина, было независимым. А социал-демократы, опиравшиеся на Красную гвардию, готовили захват власти. Тоже не без помощи Ленина.

–Вот такой Ленин двуликий Янус, – говорил Верховцеву в купе, обитом зеленым бархатом, интеллигентный, с тонкими, несколько капризными чертами лица, мужчина лет 50. Он представился профессором философии и логики Императорского Московского университета Антоном Алексеевичем Барсуковым. – Большевики непременно победят и как пить дать погубят не только Россию, но и все окружающие страны, на которые распространят свое влияние.

Профессор так интенсивно начал мешать чай в стакане, что чуть его не опрокинул. Несколько брызг попали на шикарный шерстяной пиджак Верховцева. Капитан его снял. Повесил на деревянную стойку – вешалку, какие он видел когда-то в домах портных. В купе было сильно натоплено, а за окном медленно ползущего поезда, разгулялась февральская вьюга, гудящая в крыше вагона.

–Почему вы так уверены в победе большевиков, профессор, ведь им противостоят не менее крепкие силы? – спросил Верховцев.

–Где противостоят, в России? – Философ вскинул густые брови. – Ах, бросьте. Горстка энтузиастов, примкнувших к генералам да казаки. Но сколько бы этих энтузиастов ни было…

–Добровольцев, – поправил капитан.

–Пусть так. Сколько бы их ни было, им не победить черную, вскипевшую массу, почувствовавшую вкус крови. Это сейчас толпа кричит о свободе. На самом деле, она ей не нужна, нет. Русскому человеку нужен царь и помещик. Он их объявил врагами и прогнал, но в них подсознательно крайне нуждается. И большевики, в силу своей теории классовой борьбы и диктатуры пролетариата, то есть диктатуры своей партии, вернут им помещиков и царя в своем лице, но в новом качестве. Их вожди и партийные бонзы станут новыми угнетателями. И толпа возликует, вознося им хвалу до небес. А они, этих якобы счастливых людишек, будут считать своими рабами, хотя станут прикрываться человеколюбивыми, гуманными лозунгами. Их псевдогосударство рано или поздно рассыплется, оставив после себя горы трупов и руины. Разрушит его сам народ. Но до этого русскому человеку должно будет пройти долгий, мучительный, я бы даже сказал, «христовый»» путь.

–Мрачная картина, – ухмыльнулся Верховцев. – Что же, и у Финляндии такая перспектива?

–Нет и еще раз нет! – горячо воскликнул профессор. – Это все же Лифляндия, Курляндия, которые долгое время были под шведами, Ливонией. Народ здесь хоть и тоже темный, но не до такой степени, как в России. Да, красные и здесь подняли голову, развязали гражданскую войну, готовятся взять Хельсинки, но большевизм в Финляндии скоро будет задушен на корню. И сделают это… русские люди.

–Вы противоречите себе, Антон Алексеевич.

–Ничуть. Власть захватывает не толпа, она только инструмент, а элита. Кто царя заставил отречься, разве безграмотный крестьянин? Нет, это сделали дворяне, белая кость. Теперь концентрация русской интеллигенции в Финляндии, в силу разных причин, огромна. Тот же генерал Карл Густав Маннергейм. Он шведского происхождения, но последние цари у нас тоже были немцами. Генерал успешно бил германцев, разобьет и большевиков. Русские офицеры и многие солдаты подсознательно понимают, что этот остров, свободный от красной чумы, им предписано отстоять самим провидением. И они это сделают, не сомневайтесь.

Верховцев пожал плечами, попросил проводника принести французского коньяка и шоколада. Просьба была выполнена незамедлительно, но когда проводник разливал Мартель по рюмкам, поезд и без того еле тащившийся сквозь пургу, дернулся, заскрежетал колесами и замер.

Вскоре в вагон вошли человек пять: кто в офицерских шинелях, кто в кавалерийских бекешах, перетянутых широкими ремнями. На всех были одинаковые овечьи папахи с красной матерчатой полосой поперек. У некоторых и на рукавах были красные повязки. Все с винтовками. У первого вошедшего человека, который интенсивно отряхивал с себя снег, за кожаный военный ремень был засунут револьвер.

–Граждане! Я комиссар Красной гвардии Лютениц, – обратился он к пассажирам на русском языке без акцента. – Наша финская Красная гвардия ведет отчаянную борьбу с так называемым охранным корпусом, шюцкором, а по сути, с белой сволочью, которая собирается установить в Финляндии прежние порядки. На севере подняли головы монархисты во главе с Маннергеймом. Словом, нужна ваша помощь.

Оратор просунул голову в полуоткрытое купе Верховцева, втянул ноздрями терпкий запах шоколадной плитки.

–Вы тут в уюте и тепле коньячки распиваете, а мы на морозе, голодные и холодные бьемся за вашу свободу.

–Хотите выпить? – по-простому предложил профессор.

В купе заглянула еще одна голова.

– Hän ottaa Kusta, – сказал военный по-фински.

–Ничуть я не издеваюсь, – ответил спокойно философов. – Предлагаю из самых добрых побуждений.

–Он сейчас перестанет издеваться, Юнас, – сказал Лютениц и с размаху ударил профессора в челюсть. Тот ударился головой о фонарь на стенке, застонал, из уголка рта потянулась красная дорожка.

Верховцев машинально дернулся, но перед его носом оказалось дуло револьвера.

–Давайте не будем портить друг другу настроение. – Лютениц двумя пальцами взвел курок нагана. – Революция нуждается не в вашем коньяке, а в средствах. Понятно?

И снова комиссар объявил на весь вагон:

– Грабить, граждане, мы вас не собираемся, только соберем добровольные пожертвования. Подчеркиваю – добровольные.

– Несогласных будем застрелить, – уточнил Юнас. – Как в ВЧК в Петрограде. Имеем опыт-т.

–Погоди, Юнас. Каждый выкладывает половину от того, что у него имеется, – продолжал комиссар. – Буду лично проверять. Тот, кто обманет, будет наказан. Как в ВЧК, ха-ха… Ну, Юнас, здорово там тебя… Ну же, граждане, половина это очень гуманно и справедливо.

Комиссар Лютениц пошел по вагону собирать дань.

Верховцев уже потратил в общей сложности около 40 червонцев. Оставалось еще прилично, но отдавать деньги красным налетчикам, а по сути, бандитам, «на борьбу с белой сволочью», не хотелось. К тому же, не было уверенности в том, что они заберут только половину.

–Как вы? – обратился он к профессору, промокая ему рот носовым платком.

–Ничего, спасибо. Я сам.

Опять появилась голова Юнаса, обещавшая «несогласных застрелить, как в ВЧК»:

–Ну же, выворачивай свой карман и сундук, – обратился он к профессору. – Э-э, кажется, я где-то тебя видел…

–Сейчас будет тебе сундук, – пообещал финну философ. И еле слышно:– Еще никто и никогда не бил меня по лицу.

На его щеках появилась слеза. Капитан понял, что плачет Барсуков не от боли, от обиды. Тихие слезы перешли в всхлипывания:

–Никто, никогда…

–Давай, не надо плакать, как он не хочет расставаться с презренным металлом… Ха-ха, – заржал финн.

Антон Алексеевич достал из-под полки объемный кожаный саквояж, расстегнул дрожащими руками медные круглые застежки.

В следующую секунду Верховцев обомлел. Вытянулось лицо и у Юнаса. В руках профессора появился маленький американский браунинг, который за его размеры и калибр 6,35 называют «дамским».

Выстрел прозвучал, как хлопок в ладоши. Юнас открыл насколько возможно рот, глаза его стали вываливаться из орбит. Финн медленно завалился в купе к ногам профессора.

Верховцев похолодел. Это уж точно конец. Всего чего угодно он мог ожидать от скромного с виду философа, но такого…

–Вам, профессор, в психическую больницу надо, – выдавил он, наконец. – Как говорил мой знакомый моряк – бросай якорь, идем на дно. Что же вы натворили-то, Антон Алексеевич?

–Он ударил меня по лицу…

–Так не Юнас же, а Лютениц! Эх, а с виду приличный человек. Прям, двуликий Янус. Дайте-ка.

Капитан с трудом разжал пальцы философа, забрал браунинг.

–Что там, Юнас? – раздался из коридора голос комиссара. – Кто-то не захотел расстаться со своим золотом? Ты же знаешь, после контузии не выношу стрельбы, ножом тихо, быстро и надежно.

В проеме двери вырос Лютениц. Из-за жары в вагоне от нагретой «буржуйки» на его лбу выступили капли пота.

Капитан натренированной рукой выхватил из-за пояса комиссара револьвер, два раза выстрелил ему в грудь. Лютениц рухнул на тело Юнаса. Профессор брезгливо одернул ногу, на которую легла голова красного бандита.

Выскочив в коридор, Верховцев в момент определил, где остальные «гвардейцы». Один у дальнего купе, рядом с натопленной до предела печки, видно, отогревался. Двое других обчищали пассажиров с противоположной стороны, через два отсека от них.

С левой руки, из браунинга, капитан выстрелом в затылок уложил «замерзшего» гвардейца, остальные получили по две револьверные пули. В этот раз в вагоне никто из пассажиров не завизжал – перегорели страхом. Верховцев припал к окну.

Сквозь пелену снега было трудно что-либо разглядеть. И все же удалось увидеть, что остальные красногвардейцы, вместо того, чтобы ворваться в вагон и жестоко отомстить за своих товарищей, громко о чем-то кричат, указывают в сторону леса на холме. Затем они резко вскочили в седла, помчались прочь.

Буквально через минуту перед окнами появились другие всадники, не менее полусотни. Одеты, как и красные, но на некоторых были офицерские фуражки, застегнутые лямками через подбородок.

В вагон, отряхиваясь плетками, вошли двое. Первый – низенький, с типично кривоногими для кавалериста ногами, постоянно чихал и стучал по дверям купе кулаком, идя вдоль коридора:

–Вам повезло, граждане, мы спасли вас от красных бандитов. Угроза миновала, вы скоро продолжите свой путь.

Второй – высокий, холеный, похожий на гусара офицер, снял заледеневшую фуражку, прислонил через нее руки к горячей буржуйке:

–Славно тут у вас, тепло, только трупов много. Кто это такой храбрый среди вас оказался?

Верховцев сразу его узнал. Удивился? Скорее, нет. Это в мирное время гора с горой не сходится, а на войне, когда всё в броуновском движении – милости просим, мы вас не ждали, и вы нас тоже, но военных дорог не выбирают, они выбирают нас, если перефразировать писателя О, Генри.

–Душа моя, Лирик, ты ли это? – искренне обрадовался Верховцев, не надеясь уже на спасение.

Ротмистр Шеншин обернулся и тут же расплылся в широченной улыбке:

–Ба, да сегодня день веселых встреч. Сашка, Верховцев! Как я рад! А мы сначала вот с красным отрядом невзначай встренулись. Это красная банда Лютиница. Думали подловить его под Куусанкоски, а он вон в лесах Хя-ямеэнкоски разбойничает. Вот ведь язык, свой сломаешь вместе с зубами. Это ты что ль их покрошил? Сразу видно руку героя. А помнишь, как мы колбасников под Шампанью в блиндаже их же огнеметом пожгли? А? Ха-ха.

Ротмистр, которому этот фронтовой эпизод, видно, не давал покоя, полез обниматься, обмусолив капитану не только щеки, но и уши. Верховцев не сопротивлялся – ради спасения, пришедшего в лице Шеншина, можно и потерпеть.

–Вон он твой бандит Лютениц, – кивнул капитан на тело красногвардейца, освободившись, наконец, от ротмистра.

Тот поддел тело сапогом, повернул мыском закаменевшее уже лицо.

–Точно он, гад. Они, красные, как Хельсинки взяли, так и пошли гулять бандами по всему югу. И сюда добрались.

–Хельсинки взяли?

–Да, на днях. Хорошо, что ты в Лахти подался.

–А ты-то теперь кто? – спросил Верховцев.

–Командир отряда гражданской стражи, шюцкора. Слышал о таком?

–Приходилось.

–Я тогда, весной 1917 в Финляндии остался, не поехал в Петроград. Россия пропала, я это еще тогда… ну в том вагоне» понял. Немцы страшную наркотическую отраву в виде коммунизма в Россию запустили, а наш человек любит верить сказкам. Впрочем, это, кажется, ты сам говорил, но мудрые слова повторять не грех. Финляндия еще не потеряна, у нее другой эпос. Понимаешь меня? Но шюцкор тоже временная организация. Вся сила в армии генерала Маннергейма. Говорят, у него уже 70 тысяч под ружьем, полно наших русских офицеров и солдат. Я тоже к нему с отрядом подамся. Давай со мной, а Сашка? Красных под орех разделаем. Или у тебя другие планы?

–Другие, – ответил Верховцев.

–Ладно, не буду расспрашивать, раз не хочешь. А вижу ведь, что не хочешь. Эй, подпоручик Корчной, – обратился он к кривоногому коротышке. – Дай соратникам команду, чтобы убрали из вагона трупы, а то Сашке неудобно с дохляками будет ехать. Ха-ха! Куда, в Турку, а там на паром? Ах, да, прости, обещал не спрашивать.

Подпоручик отдал распоряжение и солдаты быстро выволокли на мороз трупы убитых красногвардейцев. Лютеница перекинули через седло, видно, собирались вести для отчета командованию.

Выполнив поручение, подпоручик обратился к пассажирам:

–Граждане, поставьте при случае за нас свечку. Но прежде чем вы продолжите свой путь, хотел бы напомнить, что Белая гвардия в нашем лице, ведет непримиримую, героическую борьбу с большевизмом. У нас, готовых биться с коммунистами до последней капли крови, многого не хватает – теплого обмундирования, продуктов, боеприпасов. Поэтому не сочтите за дерзость, но пожертвуйте на нашу армию, а значит, на свободу Финляндии кто сколько может.

–Я, кажется, от кого-то это уже слышал, – ухмыльнулся капитан.

–Сашка, – ротмистр ухватил капитана за плечи, – все мы теперь: и белые и красные в одном замкнутом пространстве, если хочешь, в одной банке. Как тарантулы. И кто кого сожрет, будет зависеть только от одного – у кого окажется больше сил. А где их взять? Правильно, сила и духовная, и материальная у народа. Любая война – преступление. И побеждает не тот, кто благороднее, а тот, кто вовремя добыл себе пищу. История нас оправдает.

Подпоручик подошел к Верховцеву, исподлобья на него взглянул.

–Топай, Корчной, дальше, это мой друг, – сказал ему ротмистр.

–Нет, почему же? – Капитан остановил подпоручика, державшего в руках дерюжный мешок, в который пассажиры ссыпали деньги, которые не успели отнять красные. Кто-то даже жертвовал кольца и сережки. – Я тоже хочу сделать пожертвование Белой армии, на свободу Финляндии.

–Брось, Сашка, тебе самому деньги пригодятся.

Но Верховцев достал свой портфель с верхней полки, вынул из кожаного кошелька тридцать золотых рублей, бросил в мешок подпоручику.

–Антон Алексеевич, – обратился капитан к застывшему, словно восковая фигура, профессору. – А вы не хотите материально помочь Белой армии?

Философ очнулся:

–А, что? Ах, да.

Он расстегнул свой саквояж, достал пухлую пачку купюр. Среди них были и рубли, и английские фунты стерлингов.

Ротмистр присвистнул, подпоручик облизал обветренные губы.

Профессор бросил всю пачку в мешок, который Корчной сразу захлопнул.

–Сколько ж там? – спросил Лирик.

–Много, – ответил за философа капитан. – Профессор сейчас не в себе и неприлично господам офицерам пользоваться его состоянием. Мешок открой.

–Что? – не понял подпоручик.

–Мешок, говорю, открой.

Корчной нехотя выполнил просьбу. Верховцев засунул руку в черную дыру, нащупал пачку, вынул. Теперь он выдел, что в ней не меньше десятка тысяч крупными купюрами в разной валюте. Отсчитал двести рублей и сто фунтов, положил обратно в мешок, остальное вернул в саквояж философа.

–Вопросы есть?

Подпоручик взглянул на ротмистра Шеншина. Тот пожал плечами, улыбнулся:

–Вопросов нет.

Выпили коньку, что удивительным образом не опрокинулся на столике, закусили шоколадкой.

–В общем, если надумаешь к Маннергейму, жду тебя на севере в Ваасе. – Лирик облизал измазанные шоколадом губы, потом по-простому вытер их рукавом. – Еще повоюем. Ну, бывай, Сашка.

Как только шюцкоры ускакали, тронулся и поезд. Откуда-то вылез проводник с красными, выпученными как у рака глазами. Сел возле «буржуйки» и курил не переставая папиросы несколько часов к ряду.

До Турку к позднему вечеру того же дня добрались уже без происшествий. В отеле «Kakola», что в версте от порта Артур, Верховцев снял просторный номер для себя и профессора. Отель посоветовал Барсуков, сказал, что однажды уже останавливался в нем. Капитан влил в философа за ужином бутылку испанского портвейна «Ruby», уложил спать и сам рухнул на кровать с мягкой периной и двумя большими подушками.