Роддом для двоих

– Жалко? – свекровь фыркнула. – Она сама виновата. Женщина должна слушаться мужа.

– Конечно, – поддакнула тётка. – Сама всё испортила

С этого дня Руслан начал террор. Он приходил к дому, стучал в дверь, угрожал, что выломает замок, если его не впустят. И Марина впускала. Она не хотела скандалов. Не хотела, чтобы соседи обсуждали её семью. И он это знал. Пользовался её слабостью, раз за разом вторгаясь в её пространство, в её жизнь.

Так прошёл ещё один месяц.

Наступал Новый год. В воздухе повис мороз, колкий и липкий, будто тонкая пелена между миром и землей. Снег лежал утоптанный, серый и плотный. Даже солнце пробивалось сквозь облака нехотя, словно ленилось напоминать о себе.

Марина жила, как во сне – день за днём, шаг за шагом. Всё ближе было рождение сына. А с ним – и цена второго шанса.

Глава 7. Новый год.

Руслана не было уже сутки. Он исчез, как часто бывало, не предупредив и не позвонив.

Наступали новогодние праздники. Марина закрыла магазин пораньше – решила, что нужно хоть как-то отвлечься. Приготовить что-то на стол, создать уют, занять руки и мысли. Но мысли всё равно лезли – острые, непрошеные. Она накрыла стол: простые салаты, маслины, колбаса, сыр, овощи. Всё, что удалось найти в холодильнике. Аккуратно разложила тарелки, зажгла свечи. Укуталась в теплую шаль и присела на диван.

Малыш, как будто чувствуя её тревогу, пинался в животе. Она нежно гладила живот и шептала: – Потерпи, сыночек… Ещё чуть-чуть. Всё у нас будет хорошо. Гостей она не звала.

Детей поздравила по телефону. Отцу соврала, что они с Русланом уезжают к друзьям. Не хотелось никого видеть, не было сил объяснять.

Вдруг – звонок в дверь.

– Кто там? – спросила она.

– Я. Открывай.

На пороге стоял Руслан – в мятом пальто, с налитыми глазами, пьяный. Он оттолкнул её и, не разуваясь, прошёл к столу.

– Что это ты тут устроила? Кого ждёшь?

– Никого. Просто решила поесть нормально, – спокойно ответила она.

– А чего не ешь? Это я виноват, что ли? Нет, не виноват. Ты сама такая! – пробормотал он, наливая себе рюмку водки и залпом выпивая, закусывая маслинами, косточки от которых демонстративно стрелял в её сторону.

– Я только от своей женщины. У нас стол – во! – показал он жестом.

– А у тебя… так, перекус. Я вот сейчас посижу и пойду обратно.

– Я тебя ненавижу, – вдруг прохрипел он, – вместе с твоим выродком.

Марина сжалась от страха.

– Почему ты решила, что это мальчик?

– УЗИ показало. И анализы. Сто процентов мальчик, – тихо сказала она, стараясь говорить спокойно, чтобы не спровоцировать вспышку ярости.

Он всё больше терял человеческий облик, а она всё сильнее прятала душу внутрь. Когда он однажды пригрозил сбросить её с шестого этажа, она обивала пороги полиции, прокуратуры, даже СБУ. Но всюду слышала одно: «Семейные дела. Разбирайтесь сами». И она смирилась. Главное – дотянуть до родов. Не провоцировать. Сохранить ребёнка.

В ту новогоднюю ночь Руслан уснул на диване. Утром – молча поднялся, хлопнул дверью и ушёл.

Прошёл январь. Все праздники Марина провела почти в одиночестве. Иногда заходил отец. Но и его она принимала скупо, не желая никого впутывать в свою боль. Работала, готовилась к родам.

Руслан появлялся то исчезая, то возвращаясь. Ждал, когда она продаст бизнес – надеялся заполучить деньги. Всё его поведение было выверенным расчетом. Срок родов уже прошёл на две недели, и тревога нарастала. В конце концов она позвонила к Наде.

– Надя, может, пора уже в роддом? Что-то я задержалась…

– Конечно пора. Собирай вещи, я тебя отвезу. Жду тебя.

Марина давно всё приготовила. Собрала сумку и поехала.

Роддом находился на окраине города – обшарпанное здание цвета топлёного молока, с облупившейся лепниной. В узких окнах тускло мерцал зимний свет. Всё напоминало прошлое, как будто выцветшую фотографию. У входа её уже ждала Надя.

– Ну как ты, Маришка? Держишься?

– Держусь.

– Отлично. Нас ждёт главврач. Я договорилась.

Они прошли в приёмное отделение. Медсестра посмотрела бумаги:

– Какой срок? – Сорок две недели, – быстро сказала Надя. – Нам к Илье Семёновичу. Он нас ждёт, – добавила она.

Медсестра махнула рукой:

– Направо, последний кабинет.

Главврач, Илья Семёнович, сидел за столом. Писал что-то. Подняв глаза, кивнул

– Входите.

Марина заволновалась. У входа на стене висел портрет Альберта Михайловича – её давнего знакомого гинеколога, который уехал за границу. Она вспомнила, как он когда-то сказал:

– Мариночка, если соберёшься рожать – или твои дети – смело называй моё имя. И она вдруг выдохнула:

– Здравствуйте… Альберт Михайлович говорил, что вы его лучший ученик!

– Правда? – удивился врач. – Тогда я устрою вам отдельную палату. Как для родственницы мое учителя.

Они пошли по длинному коридору. Палата была небольшая, но уютная. Кровать, тумбочка, графин с водой. Всё чисто, спокойно.

– Устраивайся. Я загляну позже, – сказал врач, уходя.

– Я рядом, – шептала Надя, помогая ей.

Марина кивнула. Впереди – роды.

Февраль был тёплым. Воздух пах весной. Роды оказались тяжёлыми. Давление подскочило, ребёнка буквально выдавливали.

Когда мальчик появился на свет, Марина увидела в нём черты Руслана – и по спине пробежал холод. Но это было только начало. В том же роддоме, этажом выше, лежала на сохранении любовница Руслана.

Он навещал их обеих. Сначала – к ней. Потом – к Марине. Приносил цветы, улыбался. Всё это было издевательством. Из роддома Марина вышла измождённой, исхудавшей, как будто прошла через ад.

Её не узнавали – настолько она изменилась. Руслана, рядом с ней, можно было принять за охранника: крупный, холёный, ухмыляющийся.

Машина была украшена ленточками, как на свадьбу. Но дома её ждал ад.

Моральные пытки, побои, шантаж, попытки отобрать бизнес. Он требовал переписать дачу на мать, чтобы та позже оформила её на сына. Он думал, что Марина всё стерпит. Но она уже знала: у демонов всегда есть родня. И их невозможно накормить добром.

Глава 8. Дети и приговоры.

Марина вышла из машины, прижимая к груди крохотный свёрток, перевязанный голубой лентой. Малыш тихо закряхтел, и она поспешила в подъезд. Дом, который когда-то казался тёплым, теперь встречал её гулкой тишиной. Открыв дверь квартиры, Марина быстро огляделась…

Детской кроватки не было. Ни коляски, ни иного признака, что здесь ждали новорождённого. Как будто в этом доме для ребёнка не нашлось места. Она не сказала ни слова – молча положила младенца на кровать, разделась и села на край, уставившись в пустоту.

Вслед за ней в квартиру вошёл Руслан – и не один. С ним была его младшая сестра Алиме . С юных лет Алиме отличалась злостью, завистью и цепкой жадностью. Они что-то зашептали у входа, переглянулись, потом Руслан небрежно бросил:

– Имя сыну я дам сам. Назову его Ленуром. В честь деда.

– Да, да, в честь нашего деда, – сразу поддакнула Алиме, как будто ждала момента вставить своё.

Марина промолчала. Возражать было бессмысленно – любой спор мог закончиться вспышкой ярости. А у неё на руках был младенец.

Под этим именем – Ленур – и было оформлено свидетельство о рождении.

Выйдя из ЗАГСа с документом в руке, Марина почувствовала острую боль. Не физическую – ту, что вспарывает изнутри, как тонкое лезвие. Она вспомнила, как в прошлые годы выписывалась из роддома с дочкой и сыном – Катею и Костей.

Как сияла тогда от счастья, как всё казалось прочным и настоящим. Муж был рядом. Любовь. Дом. Будущее. Но всё разрушилось в один миг. Тромб. Врач развёл руками. И счастье исчезло так же внезапно, как вспышка молнии в ясном небе. Мужа не стало.

Катя и Костя быстро повзрослели, у каждого теперь была своя семья и собственное жильё – их дедушка постарался, всё предусмотрел. Внуки тоже уже подрастали. Внук старше Лени на три года, а внучка – всего на три месяца.

Лени… так Марина называла своего младшего сына – про себя, без разрешений и свидетельств. Сын Костя женился рано – в восемнадцать. Работал в салоне связи. Кто-то предложил "схему" – минуя кассу. Когда всё вскрылось, Марина попыталась сгладить последствия, оплатила ущерб. Но суд не пощадил – дали год условно.

Позже была работа в такси. Авария. Пострадавшая женщина отказалась от претензий, но хозяин машины, влиятельный бизнесмен, подал в суд. Ущерб оказался неподъёмным. Пока шло следствие, у них с женой родилась дочь.

Жена уговорила Костю переписать квартиру на неё – "на всякий случай". Он подписал дарственную. Марина узнала об этом уже после. Поздно.

– Мама, мы будем вместе всегда. У нас растёт дочь, – уверенно говорил он.

Но как только приговор вступил в силу, жена подала на развод. Забрала квартиру. Забрала даже вещи его родителей. И начала учить дочь:

– Твой отец – преступник. Всё это теперь наше.

Катя с мужем тем временем переехали далеко, почти не появляясь. Только редкие звонки: – Мама, не переживай. Всё наладится…

На свидания в колонию ездила только Марина. Она оставляла малыша на попечение сестёр Руслана. Тогда ей казалось, что так будет правильно. Что это временно. Но уже тогда эти женщины, с лица которых не сходила кислота злобы, шептались в её отсутствие, планируя. Они ждали. Планировали, как разорить её. Забрать всё. Сломать. Их приговор уже звучал в их взглядах.

Глава 9. Леня.

– Мам, я ушёл! – крикнул Лёня, выходя из квартиры и захлопывая дверь. – Хорошо, – отозвалась Марина из комнаты.

Он направлялся на встречу с отцом.

Весна уже вступала в свои права, но холодный ветер всё ещё пробирал до костей. Солнце светило ярко, но тепла от него было мало. Подняв воротник пальто, Лёня поёжился и зашагал к автобусной остановке. Встречу назначили в парке на окраине города. Городок был небольшой, но парков в нём хватало. Этот – один из любимых – окружал город широкой дугой. По кругу тянулась беговая дорожка. Здесь они с мамой часто гуляли – не так часто, как хотелось бы, но всё же. Гуляли долго, разговаривали. Природа вокруг радовала глаз: мягкая, зелёная, сочная – как будто созданная для откровенных разговоров. В такие минуты он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Но сегодня идти пешком не хотелось.

Он сел в автобус и проехал несколько остановок, глядя в окно. По дороге на него нахлынули воспоминания – детство, отец, семья… Радостные были только те моменты, когда отца не было дома. Он не любил отца. Не любил и бабушку с дедушкой по его линии, ни тёток, ни двоюродных братьев и сестёр. Всегда было обидно, что лучшие подарки доставались им. А ему – только фраза:

– У твоей мамы деньги есть, она тебе купит, – говорили это с холодом, словно оправдывая своё равнодушие.

Бабушку по маминой линии он никогда не знал – умерла задолго до его рождения.

А дедушку помнил слабо: тот ушёл из жизни, когда Лёне не было и трёх лет. Последний образ, что врезался в память – «дедушка убитым…» – именно так он тогда и сказал.

Мама старалась создать праздник, насколько это было в её силах. Покупала игрушки, прятала их под ёлку или под подушку, и говорила:

– «Это Дед Мороз принёс».

Он верил. Долго. И был счастлив. Особенно в тот день, когда ему подарили набор LEGO – восторг был запредельным. Вместе с мамой они писали письма Деду Морозу, делали поделки, вышивали. А отец при этом лишь фыркал:

– Мужиком должен быть! Боксом займись!

Но Лёня не любил бокс. Он не переносил вида крови – у него начинала кружиться голова, тело наливалось ватой. Но отца это не волновало. – Должен – значит, должен. Не обсуждается.

Хотя у них была машина, он ни разу не отвёз его в школу. Только:

– Сам доберёшься. На маршрутке.

А утром маршрутка была забита под завязку, с портфелем еле можно было влезть, приходилось стоять. После занятий за ним приходила мама, и они снова тряслись в маршрутке.

А отец в это время развлекал своих «фавориток» – то на море, то ещё куда. Ему и в голову не приходило, как тяжело его семье.

Тогда Лёня ещё не понимал, как больно матери видеть всё это. Она плакала, часто. А он… он не мог её защитить – потому что боялся. Боялся, потому что отец бил. Часто. Особенно больно было, когда он хлестал ремнём по голым ногам. Мама старалась защищать, когда была дома – тогда и ей доставалось. С каждым таким эпизодом любовь к отцу умирала. Осталась только ненависть.

Однажды в дом пришёл знакомый отца. И разрушил всё, во что он так верил.

– Эй, малой, ты что, до сих пор в Деда Мороза веришь? – с усмешкой спросил он.

– Да, – ответил Лёня.

– Ну ты чудак. В твоём-то возрасте. Нет никакого Деда Мороза – это всё сказки твоей матери.

– Если бы был, – добавил тот, смеясь, – ты бы уже на Гавайях жил. Смеялись оба. Над ним.

А позже отец начал брать его с собой – не в парк, не в цирк, а в гости к очередной мадам. Усаживал в комнате, включал мультики. А сам исчезал за дверью. На обратном пути шипел:

– Попробуй только матери сказать – узнаешь, где раки зимуют.

Лёня молчал. Но мама догадывалась. Он тогда этого не понимал. Сейчас ему 21. И он всё ещё боится. Мама говорит – это детский страх.

Однажды, когда Лёне было всего два, отец ударил его по голове. Тот упал с дивана. Плакал долго. Мама еле успокоила. А отец хлопнул дверью и ушёл. С тех пор страх остался. Шли годы. Ему исполнилось пятнадцать. Он тогда не знал, что мама тайно развелась с отцом, когда ему было всего четыре. Но даже развод не помог – он не оставлял их в покое. И вот однажды заявил:

– Я уезжаю за границу. Забираю Ленура с собой. Мне здесь угрожает опасность.

– Как забираешь? А школа? – попыталась возразить мама.

– Разберёмся. Без него я не поеду. И не вздумай перечить.

Она поняла, что спорить бесполезно. Слёзы в глазах, но молчит. Обняла сына, прошептала:

– Не бойся. Всё будет хорошо. Поезжай. Я скоро приеду. Правда.

– Собирай документы и вещи, – рявкнул Руслан – Через два часа выезжаем.

Мама поспешно собирала вещи, утирая слёзы. А Лёня стоял – онемевший от страха. Через два часа они уже сидели в машине. Мама – рядом. Всю дорогу она держала его за руку и шептала:

– Всё нормально, сынок. Там будет чудесно. У тебя появятся друзья. Ты не заметишь, как я приеду…

Он тогда не знал, что увидит её только через пять лет.

Глава 10. Пять лет в эмиграции.

Вот и пошёл шестой год моей жизни за границей. Время пролетело незаметно – вроде только вчера всё начиналось. Когда мы вышли из самолёта и вошли в зал ожидания, отец сразу произнёс строго:

– Сейчас пойдём сдаваться в лагерь.

Я испугался. Слёзы подступили к глазам, но я изо всех сил старался не заплакать. Не хотелось, чтобы он видел, как мне страшно. Он ведь даже не объяснил, что речь о лагере для беженцев, а не о каком-то «концлагере».

Был апрель, весна – тёплая, приятная ночь. Можно было бы остаться в аэропорту до утра, но отец, как всегда, не стал церемониться. Мы сразу поехали в лагерь. По дороге я смотрел в окно на ночной город – красиво, но страх неизвестности всё портил.

Когда мы наконец приехали, я увидел красивое здание, окружённое невысоким забором. Ворота были закрыты, и нам пришлось стоять до утра – ни лавочки, ни скамейки. Я ужасно хотел спать. Единственное, что он сделал – усадил меня на чемодан и строго сказал:

– Сиди здесь и не спи. Скоро откроют, и мы зайдём

В девять утра ворота открылись. Нас встретили приветливые люди за стойкой, что немного меня успокоило. Они спросили, зачем мы приехали, и отец начал им что то объяснять, показывал документы. Я тогда ещё ничего не понимал, просто ждал, пока всё закончится.

Оказалось, это был центр приёма и распределения эмигрантов.

Нас отправили в лагерь беженцев в другом городе – выдали билеты на поезд, и вскоре мы уже были на месте.

Здание лагеря оказалось большим и красивым. Никаких решёток, свобода – и стало спокойнее. Нам дали комнату на двоих на втором этаже. Она была небольшая, но удобная: двухъярусная кровать, душ, туалет, стол, шкаф с замками и даже сейф.

Окно выходило во двор со спортивной площадкой. Напротив – прачечная с автоматами. Раз в неделю выдавали порошок, пасту и свежее бельё.

Еда – в столовой на первом этаже, три раза в день. А ещё в любое время можно было взять печенье и кофе. В общем, жить в лагере оказалось не страшно. Я даже завёл первых друзей.

Меня определили в языковую школу – учить фламандский. Там было весело: дети со всего света, все говорили с акцентами, смеялись.

Только отец всем этим не интересовался. Его заботил только он сам. Работать он не хотел, зато жить красиво – пожалуйста. Все деньги, которые дала нам мама на дорогу, он спустил на одежду и модные безделушки. Убирать, стирать, решать бытовые вопросы – всё легло на меня. А он сутками висел на телефоне, жаловался друзьям, что здесь всё плохо, работы нет, его никто не ценит, и вообще – «никому он тут не нужен».