Bipolaris

Bipolaris

Locus I: Clientela -

От яркого порыва ненависти, я плюнул в лужу, ускорив шаг и отправившись в ночь. Позади, в грязном водянистом месиве, отражался неоновый мир, прибитый к луне красками безвкусных небоскрёбов. Они выглядели, словно перемазанные гримом клоуны, стоящие на плахе, пока небеса не схватят их петлёй и не унесут туда, куда ни одному бессмертному не попасть.

Я скитался по чёрным улицам своего сознания, настроенный на волну меланхоличного дождя. Граффити “Non Futura”, окутанное никотиновым покрывалом дыма, прекрасно смотрелось на седьмом кругу ада, описывая вселенную единственно точно.

Мелкие капли врезались в стеклянных атлантов, спрятав небо за многоэтажным единым городом, не позволяя мне наслаждаться свежей влажностью кастрированной природы. Опускаться сюда, в биполярочную вселенную, даже частичкам воды было мерзко, предпочитая разбиться о мёртвый бетон, чем живого меня.

Спустя четыре оборота тонкой стрелки модного циферблата, я увидел кислотную вывеску клуба ”KUMERTAU“. Без лишнего, я ворвался внутрь.

Мгновенно, меня ослепило огромное тысячелетнее дерево: с его ветвей падали хлопья бурного снега, смешиваясь с листопадом и вулканической магмой. Мгновенно, меня оглушил старинный рок, придавливая к полу ударами бас-гитары и барабанов, убивая во мне всю трёхсотлетнюю свободу. Мгновенно, меня унёс с собой миллионный поток людей, ломающий себе шею в танце и падающий от недостатка кислорода.

Ярким красным фонтаном, девушка с фиолетовыми волосами полоснула себя по сонной артерии, заливая кровавым дождём сумасшедших от музыки. Спустя куплет, ярко взлетев и быстро погаснув, она прибилась к полу, всеми забытая.

Наощупь, контуженный и убитый, прочь от веселья, я прорывался через бьющие в веки разноцветные прожектора и диско-шары, борясь с голограммами гарпий, так норовивших забрать мою уже отданную душу.

Неожиданно, я влетел в слабо освещённую сапфировую комнату. В ней, полукругом за столом, сидели люди с красными огоньками у губ, пуская заменитель табачного дыма в потолок жёлтой розы. С краю же сидела та, от кого я мог одновременно тащиться, и от кого мои мозги плавились.

Щелчок.

Молча помахав всем рукой, я подсел к своей бяке, обняв её за талию. Её кислотные глаза встретили меня удивлённо, но радостно.

Вся в чёрном, она сидела с прямой спиной, разбрасывая мягкие угли волос. Личико, прекрасное, как у Азшары, влюбляло своей красотой даже демонов. Бёдра, животик, ножки – молодость, с каждым годом желаемая лишь больше.

Подбираясь к её ушку, я нежно спросил:

– Ты какого черта не отвечаешь?! Линза съехала?!

Её радостный взгляд испарился.

– Где ты была все эти недели?! Почему ты, как марафонистка, постоянно на каких-то вечеринках?! Я тебе совсем не нужен стал, Кэтти?! Кто эти люди?! Что здесь происходит?! – кричал я шёпотом.

Щелчок.

Соседка, закатывая глаза от удовольствия, положила револьвер перед нами.

РЕВОЛЬВЕР?

Вся комната застыла в ожидание. Я взглянул на старинное огнестрельное оружие. Осознание, чем зависима моя любовь, натянуло на меня полиэтиленовый пакет, стреляя в мою голову.

– Кэтти…

Дрожащей ладонью, она притронулась к деревянной рукояти.

– Ты ведь говорила, что, не занимаешься этим… Ты наврала. Ты понимаешь, что ты наврала?!

Она крутанула барабан, заворожённо глядя, как Земля бешено закружилась вокруг Солнца.

– Уходим отсюда! Хватит! Нам нечего здесь делать!

Я попытался потянуть её за собой, но, она не поддалась, вздёрнув курок.

– Нет.

В её голосе не было компромисса.

– Сними уже свои розовые линзы, Дэнни. Да, я наврала. Если хочешь, можешь меня бросить. Я не хочу оправдываться. Не мешай мне.

Не дав мне опомниться, она обхватила губами дуло револьвера, целясь в мозг.

Секунда.

Она закрыла глаза.

Две.

Три.

Пальчик нажал на спусковой крючок.

Щелчок.

Она приняла дозу смерти и осталась жива.

Оторвавшись от пола, она улетела в другое измеренье. В этом мире белоснежные хлопья снега падали со стола на ресницы её больших глаз. Мимо плыли фиолетовые, жёлтые, красные и розовые корабли, врезаясь в кристально чистые айсберги. Она прыгала с облака на облако, держась за радугу счастья и наслаждения, падая в чёрную пропасть.

Кэтти сломала мои крылья.

Руки опустились. Глаза ослепли. Я почувствовал дикую ярость и сковывающую сердце метель. Стало очень холодно посреди пожара.

Она… она постоянно выбирает выстрел, вместо моей ладони. Облитая бензином, она стоит с огнём спички, дожидаясь меня и мгновенно поджигая своё тело, пока я… я…

Пока я осознаю, что потерял её.

Взгляд, наконец, поймал фокус.

Револьвер. Сосед. Парень. Блондин. Развязность. Уверенность. Интрига. Дрожь. Барабан. Курок. Колебание. Выстрел.

Не знаю, чем была напичкана эта смерть, но лицо парня оказалось на стене, липкой кровью приклеив блондинистые волосы намертво.

Вся бледная, истощённая, грязная и зависимая комната безразлично улыбнулась. Хозяин револьвера крутанул барабан, продолжив круг, откуда единственный выход – выстрел.

Воспользовавшись слезами и шоком из-за смерти блондина, я схватил Кэтти за руку и повёл из комнаты прочь. Она не сопротивлялась, вытирая соль с глаз и идя за мной вслед.

Она плакала, страдала, ненавидела себя, но так ничего не поняла. Она всё ещё хотела жить огромным, диким пламенем из пустоты, презирая жизнь маленького огонька свечи. И, дело не в том, какой из этих двух путей ярче, веселее, а что тусклее, скучнее. Главное, как долго ты можешь дарить тепло тем, кто остался одиноким холодной ночью.

Ей предстояло это понять, но, пока, она вырвалась из моих тёплых рук, убегая на звуки музыки и кричащей толпы.

Перепрыгивая мертвецов, я ринулся за ней. Миллионы охрипших голосов пели, считая секунды. Кончиками пальцев, я дотронулся до её нежной ладони, но не успел: она прыгнула в огромный танцпол-бассейн, а меня, через мгновение, отбросила километровая стена пламени.

Клуб стал вулканом. Все, кто находился по ту сторону огненного занавеса, исполняли танец предсмертных теней. Кожа с лицом, волосами, одеждой – плавилась в труху. Человеческие кости, – всё, что осталось от людей, – один за другим падали, став костями домино.

Никто, даже сами исполнители, не могли услышать припева своего трека, передав бразды правления нечеловеческим крикам – новой лебединой песнью миллионной толпы.

Я сидел на полу без эмоций. Моя ярость выдохлась, устала. Я ненавидел Кэтти ни за то, что она так безразлично поступает со мной. Нет. Я ненавидел её за то, что она сожгла собственные крылья.

Медленной поступью, привычно меняя вектор нашего круга, я покинул клуб один.

Стена пламени потухла. Крошечные искры играли в догонялки на выжженной земле, где ничего не осталось. Лишь в центре, в бессмысленной пустоте, лежала Кэтти.

Рождённая диким пламенем, она провела здесь около месяца. Не меняя позы, Кэтти глядела на маленький огонёк свечи: оранжевое пятнышко целовало её веснушки, грея издали, вылечивая.

Встав на ноги, Кэтти уверенно покинула клуб “KUMERTAU“.

Она несла в себе крохотное, но вечное тепло.

Locus II: Furia –

Я моргнул линзами, выключив воспоминание.

Духота. Темень. Пламя во мне.

На лазурный букет гипсофилов упали алые капли. Растекаясь сверху вниз, крошечные цветочки передавали своим соседям мою стремительную кровь. Каждый желал отмыться, измазывая брата, но, как не разглядывай, лазурная нежность стала погано-красным отвращением.

Судьба букета – стоять в грязной томатной вазе, соединяясь меж собой в сотни линий кровавого созвездия, донося миру единственно верное послание:

– Я ненавижу тебя, Кэтти.

Предавшись огненной пелене, я ловил её любимых бабочек, размазывая маленькие тушки по стенам. Оторванные крылышки, как осенние листья, летали по квартире, падая, такие разные и красивые, в безразличную пыль, смешиваясь с грязью и становясь грязью.

– Любимое кофе с апельсиновым соком? На – жри! – я брызнул напиток в экран-фотографию нас, стоявших у Зимнего дворца. Мы заискрились, погасли – остался только я.

Её любовь к морскому бризу, водной глади, океану – ложь. Ей нравится лишь тонуть и утягивать меня к доисторическим костям, не держась за руки, а выбивая из моих лёгких последний кислород. Чтобы ОДИН пузырёк дал ей ОДНУ секунду, разменивая своё мгновение на моё мгновение, наполненное сожалением, что из-за неё мои слезы рисуют на бумаге облака.

Она – прыгнуть в нирвану и задохнуться.

Она – втыкать в неё нож и экстренно открывать набор первой помощи.

Она – моя любовь и моя вечная война в неразрывном круге.

НУ ЧТО Я В НЕЙ НАШЕЛ?!

– Хватит! Забыть! Забыть её! К черту это всё! Я решился – будь что будет!

Не глядя, я с отвращением взял злосчастный детонатор, отправляясь на Монблан. Квартира и небоскрёб помахали мне дверьми на прощанье.

Улица встретила меня терракотовым закатом Апокалипсиса.

Красные ублюдки, голубо-розовый смайлик, арматуры зданий, разбитый кабриолет, кишки деревьев – что с моим миром ни так?!

Я попал в букет кровавых гипсофилов. Они душили меня, словно я ребёнок, а на моей шеи отцовский ремень.

Для чувства пульса, я пошёл тараном на толпу: сбивая, толкая, желая разорвать человечество в клочья.

В миллионном букете толпы, я прыгал с цветка на цветок. Розовые цветки – идеалы красоты, копии копий, скачавшие однотипные шаблоны; железные – механические, с имплантами от брутального до мультяшного стиля, открывавшие медовуху носом и способные полететь до луны и обратно; неоновые – пирсинг во всех местах, разноцветные татуировки и такие же причёски с одеждой, не отличимые от любых зданий; кремовые – нуарные плащи и шляпы, сигареты, аксессуары, традиции, пропитанные огромной любовью к прошлому и неприязнью настоящего; жёлтые – в погоне за трендом, воруют внешности писателей, спортсменов, актёров и личностей старых времён; белые – деловые “пиджаки”, занятые прогрессом мира; малиновые – обычные люди, которым плевать на всё и они просто идут вальяжной походкой за бутылочкой киберпива.

Да, стоптал я немало представителей биполярочного мира. Даже переход на латынь во всей Солнечной системе не наполнил людей моралью. Дружба, любовь, близость – разменная монета в поиске утоления скуки.

Таких взглядов и Кэтти, раз её льды топят мой корабль второй месяц.

Выбросив петлю в толпу, я вырвался из сковывающей толщи, выплыв в безопасные воды. Пританцовывая, я шёл с разрывными хитами, подбрасывая детонатор в такт.

Ударом под дых, перед прыжком через лужу, стала любовная песня о красном шарфе и неглубокой душе. Я мгновенно выключил трек и натянул мятный капюшон кофты на русую чёлку, скрывая от мира поцелуй Кэтти на шеи.

В десяти метрах впереди, напротив запертой двери, я увидел любовную парочку. Они, держась за руки, падали с крыши, целуя друг друга и безразличный асфальт.

Асфальт, всё такой же равнодушный и привыкший к объятьям тысячи подобных людей, становился влажным от крови. Ноги парня переломало в разных местах, а живот девушки превратился в кашу. Губы же, застыли в одном положение, касаясь друг друга в вечном поцелуе. Через пару секунд, для полной красоты момента, парочка неспешно начала обмениваться через поцелуй своими вдребезги разбитыми головами.

Романтика.

Взглянув на соединённые ладони парочки, я наступил на них кроссовками, разрывая любовную мерзость.

Роняя ногами следы, я начал соболезновать нашим предкам. Додумались ведь изменить гены для победы над биологической смертью. Также, спустя век, научились переносить идиотов в базу данных, чтобы я, идиот, если бы и упал с крыши из-за отчаянья погоревших чувств, то через час проснулся новенький.

Вот, поэтому, умереть ради любимой – понты бедных.

Кошмар любви заключается в том, что, даже у самой горячей парочки, после десятка лет любовных полётов, наступает тот миг, когда они неожиданно вспоминают о своём диагнозе – бессмертие.

Эх.

Прыгнуть, если честно, в такие моменты хочется одному и от пожирающей боли.

Прожить вечность с половинкой – вот настоящий подвиг.

С усмешкой, я оглянулся на мёртвую парочку. Для них, наверняка, это были первые прикосновения к смерти. Думали, сто процентов, как это романтично, что поцелуй отпечатался в вечности, и никому в мире не разорвать их замок рук.

Я согласен – жизнь вечна. Это факт. Бесспорный. Но, таким же бесспорным для меня является простая истина – любовь конечна.

– Как же вам, ребят, больно-то от этого будет. Тяжело осознать, лёжа в постельки, что любовь не луч, а отрезок. Отдыхаете, всё хорошо, а потом бзыньк в голове. И всё кажется бессмысленным, глупым. Всему есть конец, а у жизни его нет. Глупо это дети, глупо… Хотя… твою мать… я ведь сам всё ещё верю, что мы с ней навсегда…

Бритвой полоснуло по мозгам.

Красный закат исчезал, пронзая меня лучами яркого, волшебного солнца. Небо, ясное, голубое, разрушало небоскрёбы над головой, осыпая меня стеклянным дождём.

Я замер. Не верил своим глазам. Постоял. Подумал. Вернулся к парочке. Присел. Соединил их ладони в замочек любви, торопливыми движениями включая в линзе воспоминание, где моя рука в руке Кэтти.

Locus III: Glacies Lacus +

Хрупкие снежинки, всегда индивидуальные и непохожие друг на друга, падали на нас, таких же разных и несовместимых, но объединённых одним чувством – любовью.

Мы держались за руки на берегу ледяного озера, утопая в белой сахарной вате. Молочные коктейли вершин гор укрывали частоты наших сердец.

С полным гостеприимством, застывшая водная гладь принимала наши первые мазки кистями на коньках, позволяя рисовать на себе узоры, хоть и детские.

Честно, мы и чувствовали себя детьми. С небывалым озорством, Кэтти и я разгонялись и скользили по льду, громко смеялись, лепили снеговиков, вместе падали и вставали, кидались друг в друга снежками, ловили губами снежинки.

Посреди зимней сказки, Кэтти удалось стать Фрау Холле. Грациозно и легко, она, стройная и подтянутая, носилась по озеру, рисуя, видимых с неба, снежных ангелов. Её кольца на нежно-молочном маникюре стреляли обратно в оранжевый шар, застилая абсолютно чёрными волосами весь мир.

Застелив и меня, Кэтти села ко мне на лёд, уткнувшись щекой в моё плечо. Я терял сознание от аромата её мягкого агата, наблюдая, как она взрывает висящее на горизонте солнце – становясь моим новым светилом.

Тихо-тихо, не мешая волшебной тишине, я прошептал ей просьбу переключиться с “зимний день” на “зимняя ночь”. Мгновенное, в её глазах загорелись миллиарды звёзд.

Мы лежали на льду, застыв в объятьях тет-а-тет со вселенной. Млечный Путь, молоком разбрызгивая небесное полотно, летел в темноту вечности. Космическая лазурь выставляла напоказ звёздные эшелоны, искрами комет проносясь мимо нас.

– Смотри, милаха, – показывал я Кэтти созвездие Персея и звезды Алголь А и В. Эти два космических огонька являлись непостоянными и затмевающими друг друга, неразрывно связанными в вечной борьбе двух противоположностей. – Видишь, как будто мужик какой-то что-то круглое держит?

– Вижу, – прошептала заворожённо она.

– Это созвездие Персея. В нём, соединяясь меж собой в сотни линий прекрасного узора, сто пятьдесят три звезды создают единственно верное послание для всей вселенной.

– Какое же?

– “Я люблю тебя, Кэтти”.

– Ой-ой-ой, – покраснела всегда бледненькая Кэтти. – Ну, ладно, “чмок-чмок” заслужил.

И, действительно, её пышные губы прикоснулись к моей порозовевшей щеке.

– Есть ещё такая штука, – продолжал космическую тему я, – что, некоторые звёзды, в миллиардах лет от нас, уже погасли. Хоть мы и продолжаем видеть их свет, мы любуемся тем, что мертво…

– Пу-пу-пу… – затихла Кэтти, спустя полминуты ответив. – А ведь, если подумать, то такие погасшие звёзды – наши родители. Отдали свои жизни, чтобы мы жили вечно. Остались далёким светом в памяти, все-равно зная, что им суждено потухнуть…

– Да… – ощутил я тяжесть слов Кэтти. – Тяжёлый, наверняка, был выбор: ты или твой ребёнок навсегда во вселенной.

– Дурак ты. Наоборот самый лёгкий.

– А, если бы они знали, как тяжело жить вечно?

– Тебе сейчас тяжело?

Интонация Кэтти, как и всегда, ясно давала понять: здесь ты потеряешь галлон крови от фанатки вампиров, а там тебя хотя бы до смерти заобнимают.

– Нет.

– Вот и не выпендривайся.

Кэтти переместилась ко мне на грудь, продолжая рассматривать лунное сияние, падающее на нас, луноликих.

– Почему перестали книги писать, кистью рисовать, фильмы снимать? Так ведь крас-и-иво-о… Почему бы не запечатлеть как-нибудь? – спросила Кэтти, отражая на своих веснушках сгорающий в атмосфере метеор.