Разбейся и сияй

Эндрю: Слава богу, а то я уж думал, что надо планировать похороны и выбирать музыку для погребального ритуала. Просто так, ради интереса, – что бы ты предпочел, что-то оптимистическое или заунывное?

Эндрю: Ладно… шутки в сторону. Я стою у твоей двери, уже три раза позвонил. Кофе наверняка остыл. Подам на изготовителя твоего светового звонка в суд, потому что эта фигня, похоже, не работает.

Черт, он уже здесь? С утра, в среду? Ему что, на работу не надо? Я сажусь на неудобный диван и думаю, как избавиться от Эндрю, несмотря на то что он мой лучший друг. Или был им. Ничего не приходит в голову. На данный момент я не знаю, кто мы и в каких отношениях. Кто захочет дружить с таким, как я? Я отключил чертов световой звонок, потому что мне не хотелось никого видеть. Мама не первый месяц старается набить эту квартиру самой современной техникой, предназначенной для таких, как я, – людей, потерявших слух.

Ох, зато мысли я очень хорошо слышу. Они звучат громче, чем прежде. Совсем достали. Телефон опять вибрирует в моей руке, и я перевожу внимание на чат с Эндрю. Впустить его или сделать вид, что меня нет дома? Мысль абсурдная: я уже несколько недель выхожу только в ближайший магазин за покупками, и мой лучший друг знает об этом не хуже меня, поэтому нет смысла водить его за нос.

Эндрю: Старик, я чую запах твоих угрызений совести аж в подъезде. Кончай уже, открой чертову дверь!

Я нервно швыряю телефон в угол дивана, который в иных обстоятельствах ни за что бы не выбрал. Мне нравится уют, а не мещанский шик, однако эта квартира принадлежит моей семье. Когда я в нее въехал, она уже была полностью обставлена. Огромная кухня набита суперсовременными бытовыми приборами, на которые я никогда в жизни даже не взгляну, потому что терпеть не могу что-то варить или печь. Со временем список моих любимых вещей стал совсем куцым. Я по-прежнему люблю рисовать, но, похоже, даже это разучился делать. Разучился жить. Как ни мелодраматично, но это правда.

Помимо навороченной кухни в лофте есть кондиционер – единственная причуда, за которую я благодарен, особенно жаркими летними месяцами.

Мой взгляд невольно переходит на дверь квартиры, которую я могу видеть, не вставая с дивана. Ясно, что с визитом Эндрю надо побыстрее кончать. Я встаю, шаркаю через просторную гостиную к прихожей и открываю дверь. Меня ослепляет улыбка Эндрю Миллера – прямо прожектор. Сразу же хочется захлопнуть дверь у него перед носом. Такую порцию веселого настроения так рано утром я не вынесу. Если честно, в полдень или вечером тоже не вынесу, и Эндрю это знает. Я и раньше-то не был «жаворонком», а сейчас мое кислое настроение не зависит от времени дня.

Эндрю отпустил волосы и теперь заплетает их в косичку, отчего стал похож на серфера. Женский пол наверняка от него без ума. В принципе, девушки всегда были без ума от Эндрю, с косичкой или без. В школе я состоял при нем кем-то вроде ординарца; он быстро дал мне отставку, потому что прекрасно справлялся с флиртом в одиночку.

Мой лучший друг стоит на пороге с бумажным стаканчиком кофе в одной руке и кульком с булочками – в другой. Потом вскидывает обе руки на уровень моих очков, словно желая убедиться в том, что я заметил принесенные дары. Больше всего мне хочется съязвить: мол, полгода назад я потерял слух, но не зрение. Однако для этого придется открывать рот. Придумывать слова. Произносить их. И ничего не слышать!.. В итоге я отступаю в сторону и пропускаю Эндрю в квартиру.

Не успев сесть на стул, я уже жалею, что уступил. Чувствую задом, что телефон опять вибрирует в кармане брюк. Эндрю сверлит меня взглядом как лазером. Я вытаскиваю телефон.

Эндрю: Ты хреново выглядишь, Кэм.

Кэмерон: Спасибо, я и сам знаю. Чего тебе нужно?

Жду ответа, не поднимая головы. Мне не хочется видеть упрек или сострадание в голубых, как у серфера, глазах. Хватит и того, что мать, приходя, всякий раз смотрит на меня с состраданием. У меня все хорошо. Так хорошо, как может быть после всего случившегося. Конечно, никто не знает, что именно случилось, потому что я никому ничего не рассказывал. Если начну говорить, будет очень больно. Тогда придется рассказать матери и Эндрю все, что я долго держал в своей душе, ни с кем не делясь.

Близкие мне люди полагают, что я не хочу разговаривать из-за потери слуха, – так вот, они ошибаются. Я более двадцати лет разговаривал каждый день и пока еще не забыл, как это делается. Просто лежащую на сердце тяжесть чертовски трудно выразить словами. Письменное общение дается мне намного легче. От моего решения больше всех приходится страдать маме и Эндрю, потому что в чате я не очень приятный собеседник.

Если бы протез слуховой улитки, который мне нахваливал доктор Брукс после аварии, не стоил так фантастически дорого, я, пожалуй, давно решился бы на операцию. Но пока я не соберу пятьдесят штук, об операции не может идти и речи, потому что страховая компания отказывается покрывать расходы.

Сообщение Эндрю отрывает меня от водоворота мыслей, в котором я чувствую себя в последнее время как дома.

Эндрю: Хочу проследить, чтобы ты не протянул ноги. Берегись, я сейчас метну круассаны прямо тебе в тупую рожу, не пугайся.

Через секунду мне в руки суют кулек. Я рад, что Эндрю хотя бы предупредил. С тех пор как перестал слышать, я сильно пугаюсь, когда кто-то незаметно ко мне подходит. Я беру кулек и откладываю в сторону – нет аппетита. Кстати, когда я ел последний раз? Вчера утром? Позавчера вечером? Эндрю тем временем сел на спинку кресла из того же гарнитура, что и диван, и начал набирать текст на телефоне.

Эндрю: Я пришел сказать, что мне звонила твоя мать.

Он украдкой косится на меня и не глядя набирает новое сообщение, которое прибывает через несколько секунд.

Эндрю: Она плакала.

Я немедленно выпрямляюсь и смотрю на друга. Видит ли он знак вопроса на моем лице? Если и видит, то не обращает внимания – ждет, когда я первый попрошу объяснений.

Кэмерон: Почему она плакала по телефону и почему звонила именно тебе? Что-нибудь случилось?

Эндрю: Она позвонила мне, потому что с тобой в последнее время не договоришься. Сильно за тебя волнуется.

Кэмерон: Обо мне не надо волноваться. И тебе, кстати, тоже. Я в порядке, даже начал снова рисовать. Видишь?

Двумя пальцами я пододвигаю уродливый рисунок, который Эндрю рассматривает с натянутой улыбкой. Я не упоминаю, что выбрасываю все нарисованное в мусорное ведро, потому что, очевидно, утратил навыки. То, что изливается на бумагу, такое же мрачное и путаное, как мои мысли. Раньше рисование служило для меня отдушиной, позволяло навести порядок в голове. Увы, этот прием больше не работает. Что тревожит меня, пожалуй, больше всего остального.

Эндрю: Ты должен ей это показать.

Кэмерон: Покажу как-нибудь.

Эндрю сползает со спинки серо-голубого кресла и садится прямо передо мной, широко расставив ноги в светло-зеленых бермудах. Я не говорил, что мой друг носит шорты даже зимой? Любой другой чувак, несмотря на довольно мягкую техасскую зиму, отморозил бы себе яйца, а Эндрю упорно твердит, что ноги должны дышать.

Эндрю: Кроме того, она прислала мне ссылку на курсы, на которые тебе неплохо бы взглянуть.

Разумеется, я знаю, о каких курсах идет речь, и мгновенно напрягаюсь. Сколько раз я письменно спорил с мамой, когда она не желала признать, что у меня нет желания записываться на такие курсы! В первый же раз, когда она сказала, что посещает занятия ради меня, я пытался ее убедить, что это не имеет смысла, но она все равно ходила туда каждую неделю.

Кэмерон: Курсы меня не интересуют. С какой стати ты о них завел речь? Ты же знаешь, что я не хочу туда идти.

Эндрю надувает щеки и чешет в затылке, из косички выпадают несколько волосков. Глядя на экран телефона, он набирает текст, удаляет его, набирает опять, удаляет, продолжает набирать. Таким растерянным я Эндрю еще не видел, поэтому с тревогой ожидаю следующего сообщения.

Эндрю: Я обращаюсь к той малой части тебя, которая не является колоссальным дятлом. Твоя мать с ног валится, Кэм. Ее вчерашний звонок был далеко не первым. Она не понимает, как тебе помочь, и я скоро тоже перестану понимать. Было бы легче, если бы ты записался на эти чертовы курсы.

Я смотрю на него, Эндрю тоже поднимает голову. Неужели в его глазах блестят слезы? Или это в моих?.. Чувство такое, как будто на грудь поставил ногу слон и вот-вот выдавит из нее весь воздух. Мы смотрим друг на друга еще пару секунд, после чего Эндрю вновь начинает набирать текст.

Эндрю: Сходи хотя бы пару раз, старик, осмотрись. Так было бы лучше. Честно.

Отправив это сообщение, он встает и кладет мне руку на плечо. Потом исчезает из поля зрения – наверное, вышел из квартиры. Через несколько секунд приходит сообщение со ссылкой на какой-то веб-сайт. Мой большой палец зависает над синей строчкой ссылки, внутри все сопротивляется необходимости на нее нажимать.

Я не собираюсь изучать язык жестов. Я не хочу посещать дурацкие курсы, в возрасте двадцати пяти лет вновь садиться за школьную парту. И все же я делаю усилие над собой, кликаю на ссылку и жду, когда веб-сайт полностью появится на экране. Я быстро пробегаю по строчкам первой страницы, никак не могу сосредоточиться, да и, честно говоря, мне просто неинтересно, что там написано. Но тут я вижу фото девушки, притягивающее мое внимание как чертов магнит.

Каштановые волосы, длинными волнами ниспадающие на грудь, симпатичное лицо с мягкими чертами и довольно приятной улыбкой. Пару лет назад я записался бы на эти курсы ради нее одной, потому что она в точности соответствует моему вкусу. Теперь все изменилось. Я смотрю на фото несколько мгновений, прежде чем прочитать текст рядом с ним.

Хейзел Паркер, двадцать один год, студентка факультета сурдоперевода Ламарского университета, имеет брата, страдающего глухотой…

Я сжимаю зубы, провожу чистой от угля рукой по лицу и подношу сжатый кулак к губам.

Эндрю прав. Я несправедлив не только к нему, но и к матери. Она ради меня последние месяцы задницу рвала – нет, не последнее время, так было и раньше. С тех пор как нас бросил папа, она не отступала от меня ни на шаг. Я так и не смог побороть в душе злобу на отца – за то, что он пропал, ничего не объяснив. Я в тот момент как раз страдал от первой неразделенной любви. Однажды утром проснулся и решил, что брошу учебу в художественном колледже и запишусь в армию. Даже тогда мать не оставила меня, хотя не понимала моего решения. А я благодарю ее тем, что и мысли не допускаю пойти на чертовы курсы?!

Снова внимательно рассматриваю фото руководительницы курса для начинающих. Девушка на четыре года младше меня и, как видно, невероятно хорошо распорядилась своей жизнью. По крайней мере, так следует из короткого описания рядом с фотографией. Я вдруг чувствую страшное уныние, но это чувство мне уже хорошо знакомо, оно ежедневно сопровождает меня весь последний год. Боже, я сам себя больше не выношу.

Закрываю глаза, отодвигаю от себя черную пучину мыслей, делаю глубокий вдох. Хотя я не слышу собственного дыхания, я уверен, что оно сейчас хриплое. Чувак, чего ты испугался? Это всего лишь попытка отплатить матери добром. Глядишь, и Эндрю отстанет.

Мне неприятно, что мать звонит Эндрю, когда ей плохо, хотя понимаю, что он сейчас способен лучше ее утешить, чем я. В школе мы почти каждый день проводили вместе, и Эндрю стал для нее вторым сыном. Причем не таким никчемным, как я.

Не знаю, как долго я сидел с закрытыми глазами и боролся со своими мыслями. Когда я снова открываю глаза, экран телефона уже заблокирован, то есть прошло не меньше пяти минут. Я провожу пальцем по экрану, прокручиваю по веб-сайту и нахожу информацию о времени проведения курса для начинающих. Мое сердце и горло сжимает железный кулак. Ни Эндрю, ни мама понятия не имеют, почему я так сопротивляюсь и не хочу взять жизнь в свои руки, вернуть ее себе, после того как ее грубо у меня отобрали. Они думают, что я перестал с ними разговаривать, потому что не слышу собственного голоса. Нет, я и сегодня мог бы взять телефон, написать маме, чтобы она приехала, и извиниться перед ней. Сказать, что люблю ее. Но я не могу.

Я молчу не потому, что потерял слух. С этой проблемой я как-нибудь справлюсь.

Я молчу, потому что боюсь снова заговорить. Не важно, на каком языке.

3. Хейзел

Радостное предвкушение понедельника через два дня превратилось в откровенное беспокойство. Сегодня утром это беспокойство ведет себя так же непослушно, как копна на моей голове. Перепробовав четыре разные прически и все их отвергнув, я недолго думая завязала волосы на макушке в конский хвост и весь завтрак мысленно внушала себе уверенность. Только бы продержаться день, продержаться на уроке, продержаться остаток недели.

Я не боюсь, что за полгода разучилась преподавать, для этого я слишком упорно занимаюсь в университете и часто общаюсь с братом.

Когда Джейми появился на свет, мне было двенадцать и моя жизнь вряд ли чем-то отличалась от жизни ровесников. Хотя меня начали интересовать мальчики, поговорить об этом я могла только с бабушкой. Моя мать слишком редко бывала дома, и ее по-настоящему интересовали лишь мои школьные оценки. Когда оценки были хороши, она была довольна. За плохие наказывала меня молчанием. В то время я еще не знала, что не все родители такие, как моя мама. Что есть родители, для кого успеваемость их ребенка не главное. Именно бабушка показала мне, что моя человеческая натура важнее всяких оценок.

Подружки у меня тоже были; впрочем, если подумать, ни одна не умела быть по-настоящему хорошей подругой. Они при всем желании не могли понять, почему я так радуюсь предстоящему появлению брата и с какой дури пометила в календаре расчетную дату его рождения и отсчитываю оставшиеся дни.

Сказать, что рождение брата стало для меня чудом, – ничего не сказать. С тех пор как я впервые посмотрела в любопытные глазки Джейми и потрепала его по миленьким щечкам, ощущение чуда не оставляло меня ни на минуту. Через несколько недель врачи заметили во время обследования, что с ребенком творится неладное. Он не реагировал на окружающие звуки, как это делают другие дети его возраста. Наши голоса не помогали Джейми успокоиться, когда он громко кричал, – а кричал он часто. Вскоре у отца лопнуло терпение, и он удрал. Это случилось почти ровно десять лет назад, и с того январского воскресенья я никогда ничего о нем не слышала.

Я не скучаю по отцу – он и без того редко бывал дома, – но мне хотелось бы, чтобы у Джейми был отец, который любит и принимает его таким, какой он есть.

Когда моя мать немного примирилась с глухотой сына, я начала наводить справки. Мне хотелось знать, как облегчить Джейми вступление в жизнь. Как его успокоить или рассказывать ему сказки так, чтобы он мог обойтись без слуха.

Поэтому в возрасте четырнадцати лет я начала изучать язык жестов. Поначалу с помощью книг из городской библиотеки. Затем я взяла в школе курс американского языка глухонемых и попутно брала уроки после обеда.

Мой взгляд падает на темно-красное кирпичное здание, взбирается вверх по фасаду и останавливается на осеннем небе, затянутом облаками. Занятия проводятся в бывшем пожарном депо Бомонта, курс поделен на два класса. Я веду класс для начинающих: мне ли не знать, как поначалу все сложно. Как и с любым новым языком. В принципе, язык глухонемых и есть еще один иностранный язык, однако на глухих, общающихся с помощью жестов, люди до сих пор смотрят как на инопланетян.

Я вытираю потные ладони, приближаюсь к темно-красной двойной двери и вхожу в здание. При звуке моих шагов в холле с высоким потолком градус беспокойства повышается, и у меня перехватывает горло. О боже, надо успокоиться. Момент для возвращения самый подходящий, так чего я боюсь? Ошибки? Боюсь через час заметить, что моя эйфория всего лишь игра воображения и вместо прогресса наступил регресс?

Я наконец поднимаюсь на третий этаж, где проводят занятия для начинающих, и, когда вижу перед дверью классной комнаты Алису и ее мать Наоми, мои сомнения точно ветром сдувает. Впервые они пришли сюда год назад, за два года до этого Алиса почти полностью потеряла слух из-за вируса. Слуховой аппарат немного помогает, но не ликвидирует проблему полностью. По крайней мере, малышка способна с его помощью улавливать громкие звуки, например гудки машин, что довольно практично для улицы и может спасти жизнь.

– Посмотри, милая, вот Хейзел! – жестами объясняет мать Алисе и указывает в моем направлении. Светловолосая девчушка оборачивается и со всех ног бежит мне навстречу, словно весь год меня ждала. Она широко расставляет руки, и я приседаю, чтобы заключить девочку в объятия. Алиса зарывается лицом в мое плечо и прижимается ко мне изо всей силы, на какую способен семилетний ребенок.

Отпустив девочку из объятий, я жестами приветствую ее, при этом громко выговаривая слова. Я всегда так делаю в присутствии как глухих, так и слышащих людей.

– Рада тебя видеть, малышка. Как дела? – спрашиваю я и замечаю, что на лице у меня расцветает широкая улыбка. Моя нервозность полностью улетучилась, словно ее никогда и не было. Порой детский смех помогает в зачатке уничтожить сомнения – знаю на примере Джейми. Как бы тяжело мне ни бывало в последние месяцы, улыбка брата разгоняла грозовые тучи у меня в душе и впускала лучик солнца.

– Дела идут прекрасно. У меня теперь есть пес. Его зовут Фредерик.

Девочка по буквам называет кличку собаки, пользуясь алфавитом жестов, которому я научила ее в прошлом году, потом делает жест, означающий слово «имя».

– Ух! Ты успела стать маленькой профессионалкой!

Я перевожу взгляд на Наоми – та стоит, скрестив руки на груди, и кивает мне. Моя мама никогда не смотрела на меня и Джейми с такой гордостью. Следовало бы почувствовать укол досады, но я ощущаю лишь радость за Наоми и ее дочь.

– Последние месяцы она занималась как ненормальная.

– Почему вы сегодня пришли? Вы же в группе продвинутых, она собирается по четвергам.

Алиса внимательно следит за мной, чтобы ничего не упустить. Я вижу, что она не менее внимательно схватывает вообще все детали – положение губ и рук, мимику, язык тела. Меня тоже переполняет гордость.

– Мы пришли, потому что я соскучилась по тебе, Хейзел. Давай опять поиграем в «запоминалки»?

Девочка складывает ладони словно в молитве, от ее вида становится теплее на сердце. Намного теплее. На малышке голубое платье с длинными рукавами, белые колготки, светлые волосы заплетены в две косички. Не зря ее зовут Алисой, в мыслях она обитает в своей собственной стране чудес.

– Конечно. Если после урока останется время, обязательно сыграем.

Я люблю изучать язык с юными учениками с помощью игр, будь то небольшие конкурсы или «запоминалки», когда определенные слова закреплены за определенными жестами.

– Ты слышала, мама? Мы потом еще поиграем!

Алиса бежит обратно к матери, та берет девочку за руку, а свободной рукой треплет ее по волосам.

– Тогда пошли в класс, остальные скоро тоже придут.

Достаю из кармана ключ, отпираю дверь и включаю свет. На улице еще не стемнело, однако лампы дневного света обеспечивают идеальное освещение, которое для начинающих имеет жизненно важное значение. Так им легче следить за каждым моим движением.

Алиса и Наоми занимают любимое место у окна, я готовлю материалы для предстоящего урока. Обычно я использую доску, распечатки и проектор, чтобы охватить в том числе тех учеников, которые пока еще незнакомы с языком жестов.

В группе WhatsApp Том, Лиза и Эрик сообщили, что тоже придут. Другие отказались, зато, возможно, сегодня я увижу пару новых лиц. Всегда с волнением изучаю лица новичков. Первые три занятия курса бесплатны для участников – я хочу, чтобы все почувствовали себя в моей группе как дома. Пока я включаю проектор и перебираю слайды, в которые давно не заглядывала, помещение постепенно заполняется. К шести часам четыре из шести столов заняты. Я вновь ощущаю волнение в груди и пытаюсь избавиться от него с помощью глубокого дыхания. Дед сказал бы, что это тоже часть процесса. То, что близко к сердцу, всегда заставляет его учащенно биться.

Так что я стараюсь видеть в этом положительный знак. Толстый намек вселенной, что пора начинать.

Обычно начальство присылает список участников курса заранее по электронной почте, чтобы я могла лучше подготовиться. Но сегодня, похоже, возникли какие-то проблемы с сетевым формуляром. Мне приходится составлять список по старинке, от руки. Расчертив таблицу с графами для имен и фамилий, адресов электронной почты и номеров телефона, я собираюсь закрыть дверь, когда краем глаза замечаю движение в коридоре. Минутку, кто-то еще пришел?

Я выхожу в коридор, и точно – в паре метров от двери расхаживает туда-сюда какой-то человек. Я пытаюсь угадать, что с ним: заблудился или все-таки пришел в мой класс? А он как будто меня не замечает. Да он просто не слышит моих шагов! Этот мужчина явно пришел на курсы, хотя непохоже, чтобы он искал нужный класс. Скорее, он пытается от кого-то убежать. От кого? В коридоре, кроме нас, нет ни души. Только он и я.

На незнакомце черная кожаная куртка, обтягивающая довольно мощные плечи, черная рубашка и такие же черные джинсы. Единственное цветное пятно – коричневые сапоги, которыми он, топая, чуть не продавливает ямы в полу.

Не знаю, что меня заставило застыть на месте. Ведь существует немало способов обратить на себя внимание глухого человека. Я могла бы выключить и снова включить свет в коридоре. Топнуть ногой, чтобы он почувствовал колебания половиц и повернул голову. А я стою, как чертова навязчивая фанатка, и смотрю на него, словно у меня нет других вариантов.

Волосы взлохмачены и, если бы не теплое освещение, казались бы черными, но на свету они выглядят каштановыми. Лицо я не могу как следует рассмотреть, потому что он не поворачивает голову в мою сторону – только спину и профиль.

Черт побери! В классе ждут люди, хватит уже торчать на месте!

Но в тот момент, когда я решила сбросить оцепенение, парень оборачивается и смотрит на меня.

Прямо. Мне. В лицо.

О боже!

Я, кажется, умела дышать? Вроде как уже двадцать один год дышу не задумываясь. Организм сам следит, чтобы я не протянула ноги. Однако в это мгновение я словно разучилась дышать, думать, двигаться, сознавать себя человеком.

Меня сверлят серые, как пасмурное небо, глаза. Нос идеальных пропорций, строгая складка в уголках рта, а челюсть… Где еще увидишь такой четкий, красивый подбородок? Прежде я и не подозревала, что эта часть тела бывает красивой, – сейчас прямо передо мной стоит живое доказательство.

Нас разделяют не более двух метров, мы стоим и пялимся друг на друга. Вернее, я просто изнемогаю под его пронизывающим взглядом. Я не знаю, что выражает этот взгляд: пренебрежение или чрезмерную требовательность, – так или иначе, у меня бегут мурашки по спине. Я жалею, что надела не связанный бабушкой свитер, а легкую темно-зеленую блузку, на которой заметно каждое пятнышко пота.

Парень сжимает кулаки, и мне на мгновение становится страшно. Неужели сейчас врежет? А если врежет, то за что? Мы с ним раньше не встречались. Я бы его наверняка запомнила.

Сердце трепещет пуще прежнего. Интересно, что бы на это сказала бабушка? Такие мрачные парни, как правило, не в моем вкусе, и вкус мой вряд ли скоро изменится. Я не ищу приключений или мужчин, от которых берет оторопь. И уж точно не ищу сочетания того и другого. Любой девушке известно, что такая смесь взрывоопасна.

– Хейзел? С вами все в порядке? – озабоченно спрашивает Наоми, высунув голову из двери. Она бросает беглый взгляд на незнакомца. – Я решила выглянуть. Уже седьмой час пошел, Алиса вся извертелась от нетерпения.

Я бросаю взгляд на часы. Целых пять минут проторчала здесь как идиотка, а ведь я всегда начинала занятия вовремя. По крайней мере, так было раньше. Но тогда в тесных коридорах не бродили зловещие незнакомцы, буравящие тебя глазами.

– Иду, Наоми!

Прежде чем я успеваю повернуться к парню и спросить его, решил ли он записаться на курс, он молча входит вслед за Наоми в класс. Меня обдает ароматом лосьона для бритья.

Отлично. Ты ведь радовалась новым лицам? Вот тебе новое лицо. Очень даже красивое. Слишком красивое. В комплекте с сердитыми глазами и квадратной умопомрачительной челюстью.

«Возьми себя в руки, Хейзел!» – мысленно одергиваю я себя. Я провожу руками по лицу, напоминаю организму, как важно не забывать дышать, и отправляюсь в класс. Не хватало только отвлекаться на первом же занятии. Я решительно беру себя в руки и приступаю к тому, за что мне платят.

• • •

Целый час мне безумно трудно отвести взгляд от последнего стола в дальнем правом углу комнаты. Именно туда сел парень из коридора и с тех пор не отрывает глаза от крышки стола, словно на ней вырезана великая мудрость. Вообще удивительно, как у меня последние сорок пять минут получалось делать что-то осмысленное. Меня преследует вопрос, что здесь понадобилось этому парню, ведь он явно не желает учиться. Он даже не заглянул в распечатку алфавита жестов, которую я раздала в начале урока, не смотрит на слайды.