Полная версия
Восход Войны
Артём Матвеев
Восход Войны
Пролог
Слушайте и помните.
Есть имена, что звучат как гром над равниной.
Есть имена, что шепчут только у костров, боясь, что ветер подхватит их и донесёт дальше, чем нужно.
Имя Эйрика знали и так, и так.
Он был воином. Но клинок его знал больше крови, чем жаждали весной реки. Он рождал битву там, где не было даже ссоры. Его шаг был тяжёл, и земля дрожала под копытами войска, что следовало за ним. Но никто не знал, что сам Эйрик шёл туда не по своей воле.
На груди его пульсировала печать – узор, что светился багровым светом, когда приближался запах железа и крови. Она не была выжжена каленым клеймом и не вырезана ножом – она родилась глубже кожи, глубже костей, в самой душе. И билась, как сердце. Но это было не сердце человека. Это было чужое, древнее, жадное сердце, что взяло его плоть себе в услужение.
Где появлялся Эйрик – там рождалась война.
Солдаты кричали: «Слава! Победа с ним неизбежна!» Народ склонялся: «Он спаситель!». Но радость их длилась недолго. Люди приносили ему хлеб, мясо и вино, но в их глазах не было благодарности. Их подношения были не дарами, а выкупом, мольбой:
– Пройди мимо, всадник. Не задерживайся. Не оставь нам свою печать.
Эйрик видел это. Он брал хлеб и чувствовал, как печать холодит его грудь, будто сама решает, кто выживет в этой деревне, а кто падёт в землю. И чем больше он делал для людей, тем дальше они отступали от него.
А ночью приходили сны.
Во сне был дом. Мать ломала хлеб на четверых, братья смеялись у огня, деля куски и шутки. Но чем дольше длился сон, тем сильнее таяли лица. Их черты стирались, будто их соскабливали невидимые пальцы. И в конце он видел только себя – взрослого, в кольчуге, с клинком, облитыми кровью руками. Тогда из огня вытягивалась тень. Она тянулась к его груди и касалась её, и печать оживала, жгла, пульсировала – и он просыпался.
Печать была не символом, а живым существом. Она дышала. Её удары были как второй ритм, чужой и неумолимый. Удар – и рука сама тянется к мечу. Удар – и ноги делают шаг. Удар – и вдалеке слышатся барабаны, которых никто, кроме него, не слышит. Она вела его. Она выбирала врагов и друзей. Она кормила его яростью и отбирала покой.
Так солдаты пели песни о герое.
Так народы шептали молитвы богу войны.
Но сам Эйрик знал правду: он был не богом и не героем. Он был клинком, что держит чужая рука.
Воины называли его «Клинок славы». Но в тишине, после сражений, когда угли костров гасли, а кровь стекала с клинка в землю, он видел в отражении воды не героя. В отражении сидел раб. На его груди горела печать, а за спиной стояла тень, крепко держащая нити.
И только тогда, когда никого рядом не было, он шептал сам себе:
– Если сила не моя… то кто же я тогда?
Но ответа не было.
Был только гул в груди, барабаны на краю слуха и шаги, ведущие к новым полям.
И старцы, что знали больше других, шептали: «Печати – это не только сила. Печати – это замки».
Они были поставлены в начале времён, чтобы удерживать тех, кто жил до человека. Богов древних, голодных и бессмертных, закованных глубоко под корнями мира. Чтобы цепи держались, нужны были сосуды. Люди, что возьмут на себя тяжесть силы и тяжесть оков.
Так Эйрик стал клинком – и узником. Он был цепью и мечом одновременно.
Но цепь не вечно тянется. И клинок не вечно лежит в ножнах.
Придёт день, когда ударит последний барабан, и Эйрик либо разорвёт свои оковы, либо сам навеки станет их звеном.
И если он вырвется…
То мир услышит, как треснут замки, что удерживали богов древних в их темнице.
И тогда войны, что знали люди, покажутся им лишь игрой детей.
Глава 1 «Марш железа»
Рассвет стлался по равнине медленно и тяжело, будто само солнце не хотело подниматься над землёй, знавшей, что ей предстоит напиться крови. Небо горело ржавым цветом, и трава под этим светом казалась уже пожухшей, словно опалённой огнём, которого ещё не было.
Войско собиралось. Ряды шевелились и перестраивались, звенели мечи о ножны, лошади били копытами по камням, хрипло фыркали, бросали белые клубы пара в холодный утренний воздух. Шёпот бродил между людьми – о врагах, о богах, о том, что ждёт их сегодня. Страх и надежда ходили от одного воина к другому, как два спорящих призрака, то побеждая один другого, то вновь сдаваясь.
И тогда вышел он.
Эйрик шёл по строю медленно, шаг за шагом. Его шаги совпадали с гулом барабанов, которых никто, кроме него, не слышал. Но воины подчинялись этому ритму. Сначала один вскинул голову, потом другой распрямил спину, третий крепче сжал копьё. Ещё миг назад они переглядывались в растерянности, но теперь глаза загорались огнём.
Слов он не произнёс ни единого. И не нужно было.
Сама печать говорила за него.
Под кольчугой, на груди, узор тянуло холодом. Это было не жжение и не боль – это было дыхание. Печать жила. Она билась в такт его шагам, и с каждым ударом в его венах вспыхивала жажда крови. Чем ближе он подходил к передовым рядам, тем ярче был её зов. Каждый удар – приказ. Каждый удар – шаг вперёд.
Эйрик видел лица своих людей.
Одни кричали его имя, глаза их сияли фанатичным светом. Другие, напротив, отворачивались, боясь встретиться взглядом с ним. Но все одинаково чувствовали: рядом с ним нет выбора. Идти за ним – значит победить.
И он ненавидел это знание.
Внутри, под тяжёлым дыханием и железной поступью, всегда жила одна мысль: «Я веду их… или это печать ведёт меня?»
Но мысль тонула в рёве. Солдаты приветствовали его, как вождя, как избранника богов. А он чувствовал себя не избранником, а пленником.
Его тень ложилась длинной чёрной полосой на траву. И всякий, кто случайно наступал в эту тень, вздрагивал и отскакивал в сторону, будто наступил на огонь. Это было не суеверие, не случай – печать заражала их страхом, как зараза распространяется в толпе.
Воздух густел. Солнце поднялось выше, и стало ясно: враги тоже готовятся. Из-за холмов доносился звон стали, редкие крики, свист рогов. Но всё это было далеко, в то время как здесь, на равнине, каждый звук звучал особенно отчётливо: скрип ремня, дыхание коня, щелчок замка на кольчуге.
Эйрик шагнул вперёд.
Печать ударила сильнее. Он невольно задержал дыхание, чувствуя, как тело подчиняется чужому ритму. Рука сама легла на рукоять меча. Клинок ещё не был обнажён, но уже тянул к себе жажду.
Воины подхватили этот жест. Кто-то вскинул щит. Кто-то ударил копьём о землю. И вот уже ряды зашевелились, словно пробуждённый зверь, готовый рвануться вперёд.
– С ним победа! – выкрикнул молодой воин, и его крик подхватили десятки.
– С ним мы не падём! – ответили другие.
Эйрик видел их лица – и понимал: они верят не в него. Они верят в силу, что стоит за ним. Они чувствуют печать так же, как чувствует он сам. Но если для них это знак победы, то для него – клеймо.
«Я оружие. Я не веду их. Я лишь клинок в чьих-то руках».
Грудь снова свело. Печать словно улыбнулась холодом внутри. Барабаны, которых никто не слышал, ударили чаще. В ушах зашумела кровь.
Он поднял меч.
И в этот миг ненавидел себя сильнее всего, потому что знал: сделал это не он.
Армия взревела.
Шум прошёлся по рядам, как ветер по полю, поднимая щиты и копья, сводя лица в оскал. Кто-то закричал его имя, кто-то взревел, не находя слов. Сотни голосов слились в единый гул, от которого задрожала сама земля.
И тогда марш начался.
Ряды двинулись. Сталь звенела, копыта били землю, и дыхание тысяч стало единым дыханием. Всё смешалось – страх, ярость, надежда и отчаяние. В этом звуке не было различий между человеком и тенью, между героем и рабом.
Эйрик шёл впереди. Его шаги вели войско, но в сердце он знал – это не он ведёт их. Это печать. Она выбирает путь, она указывает поле, она диктует, где кончится день.
Воины видели в нём воплощение победы.
Он сам видел в себе лишь звено цепи.
И когда рёв армии достиг неба, печать ответила ему сиянием под кожей.
Она пела, она приказывала, она вела.
Марш железа загремел, и вся равнина услышала его.
Но в глубине души, за всеми криками, за всеми барабанами, за всеми звуками стали, тихо прозвучал другой голос – его собственный:
«Когда же я сам сделаю шаг?»
И этот вопрос остался без ответа.
Равнина дрожала. Сначала – едва, как лёгкое эхо, но чем дальше шли, тем сильнее становился этот ритм. Тысячи шагов, тысячи копыт и клинков создавали единое биение – сердце армии. Люди говорили, что войско, ведомое Эйриком, само становилось живым существом. И это существо жаждало одного – войны.
Эйрик шагал впереди. Его походка была ровной и тяжёлой, но воины чувствовали: каждый его шаг наполнял их силой. Те, кто шёл за ним, переставали чувствовать усталость. Те, кто ещё колебался, вдруг ощущали жажду крови. Никто не понимал, почему так. Никто, кроме него.
Печать.
Она вела не только его – она вела их всех. Каждый её удар в груди отзывался не только в его теле. Он чувствовал, как с этим ударом ряды оживали, будто тьма внутри него разливалась наружу. Он был сосудом. Через него проходил зов войны, и армия становилась его эхом.
Иногда он видел это слишком ясно. Вот воин, совсем юный, с мягким лицом и ещё не огрубевшими руками. Вчера ночью он плакал у костра, дрожал от страха. Сегодня – глаза горят безумием, улыбка растягивает губы. Его руки сжимают копьё так, будто это единственная опора в жизни. Эйрик знал: завтра этот юноша упадёт в пыль. И всё равно он шёл вперёд, потому что печать влила в него жажду битвы.
Слева шагал ветеран, плечо его было в шрамах, волосы седыми клочьями падали на лицо. Он шёл молча, не выкрикивал клятв и славословий, но в глазах его было то же пламя. Он знал цену войне, он знал, что смерть всегда идёт рядом, и всё же он шёл с таким же остервенением, как и юнец.
И все они смотрели на Эйрика, когда думали, что он не замечает. Смотрели, как на вождя. Как на богослужителя, что несёт их к победе. Но он видел в этих взглядах больше, чем они хотели показать. Там был страх. Там было ожидание чудовища, что идёт рядом с ними и ведёт их за собой.
Печать пульсировала.
Бум. Бум. Бум.
Каждый удар – как приказ. Каждый удар – новый шаг вперёд. И вместе с этим ритмом шли не только его ноги, но и тысячи других.
Эйрик стиснул зубы.
«Я не веду их. Я лишь иду сам. Это она ведёт нас всех.»
Дым врага уже виднелся впереди. Лагерь, знамёна, ряды шатров. Звуки рогов неслись над равниной. Там готовились, но страх уже поселился в их рядах. Воины противника знали, что идёт тот, кого называли «клинком славы».
И в этот миг печать радостно ударила сильнее. Она будто смеялась, требуя крови.
«Я не хочу этой крови…» – подумал он. Но ноги не остановились.
У дороги стояли крестьяне. Толпой, тесно прижавшись друг к другу. Мужчины сгорбились, женщины сжимали руки детей, старики молчали, опуская головы. Кто-то держал хлеб, кто-то – кувшин вина, кто-то просто стоял, не смея поднять глаз. Их лица были искажены – не почтением, а страхом.
Когда Эйрик приблизился, несколько человек одновременно упали на колени. Старуха вытянула вперёд глиняную миску с чёрным хлебом. Мужчина с бородой держал кувшин, но руки его дрожали так сильно, что вино плескалось на землю. Женщина прижимала к груди ребёнка, словно боялась, что тот попадёт под взгляд Эйрика.
Их дары были не благодарностью. Это был выкуп.
«Пройди мимо, не задерживайся, не оставь нам свою печать.»
Эйрик знал этот взгляд. Он видел его сотни раз. Люди всегда дарили ему хлеб, всегда приносили вино – и всегда смотрели с ужасом. Они знали: там, где он задержится, останется война.
Он уже собирался отвернуться, но заметил мальчишку. Худой, босоногий, с рваными штанами. Он не прятался за матерью. Он смотрел прямо на Эйрика. И в его взгляде не было ни ужаса, ни фанатичной веры. Только вопрос. Немой, но такой ясный: «Кто ты?»
На миг всё стихло.
Печать будто замерла. Её удары прервались, и Эйрик почти ощутил тишину в груди.
Но это длилось миг.
Следующий удар вернул холод, вернул шаги.
Он отвёл глаза.
Когда он прошёл мимо, толпа рассыпалась, словно боялась дышать одним с ним воздухом. Кто-то перекрестился, кто-то выругался, кто-то заплакал. И лишь мальчик продолжал смотреть ему вслед.
«Вот она, моя слава,» – подумал Эйрик. «Страх и слёзы.»
Печать отозвалась в груди коротким ударом. Ему почудилось, будто она усмехнулась.
Солнце поднималось выше. Дым лагеря врагов становился всё плотнее, запах гари и конского навоза бил в нос. Вдалеке слышался звон оружия и гул команд. Птицы кружили над полем, предчувствуя пир.
Эйрик взглянул на руку, сжимавшую меч. Она дрожала. Не от страха – от напряжения.
«Не я держу его. Это она держит мои пальцы.»
Эта мысль жгла сильнее клинка. Он ненавидел себя за эту слабость, ненавидел печать за то, что та делала его игрушкой. Но шаги продолжались. Войско шло.
И в этом марше не было ни радости, ни славы. Была только кровь, которой он не жаждал, но которую печать требовала.
Поле раскинулось перед ними, широкое и ровное, словно сама земля приготовила арену для битвы. На горизонте тянулся дым – там, где враг выстраивал свои ряды. Над их лагерем колыхались тёмные знамёна, слышались свист рогов, крики командиров, топот десятков ног. Они готовились встретить натиск, но тревога уже поселилась в их строях.
Эйрик стоял впереди, и солнце падало на его лицо. Он не чувствовал тепла, не видел света – только холод в груди. Печать билась, как второе сердце, жадное и ненасытное. Каждый её удар отзывался во всём теле: шаги становились тяжелее, дыхание глубже, пальцы крепче сжимали рукоять меча.
Бум.
Бум.
Бум.
Ритм был неотвратим. Он сливался с гулом тысяч шагов за его спиной. Армия шла, ведомая не голосом командира, а этим безжалостным ритмом. Люди кричали его имя, но в их голосах слышалось не столько вдохновение, сколько безумие. Они были заражены печатью так же, как и он сам.
Эйрик поднял меч.
Железо вспыхнуло в лучах рассвета, и войско взревело, словно один зверь.
Враги напротив выставили щиты, опустили копья. Их крики слились в гул, но в этом гуле слышался страх. Они знали, кто идёт на них. Они знали имя того, кого называли «клинком славы».
Земля загрохотала.
Ряды сошлись.
Первый удар пришёл внезапно. Меч Эйрика рассёк щит, железо и плоть. Кровь брызнула ему в лицо, и печать в груди ответила ударом радости. Следом второй враг рухнул с рассечённой головой. Третий – с разрубленным плечом. Всё смешалось: удары, крики, звон стали.
Эйрик не думал. Его тело двигалось само. Мышцы работали быстрее, чем он успевал отдавать им приказы. Его шаги совпадали с биением печати. Его удары были её ударами.
Бум. Взмах. Крик.
Бум. Взмах. Кровь.
Ритм вёл его вперёд.
Воины вокруг падали и поднимались, гибли и кричали. Но он видел всё как сквозь мутную воду. Мир сузился до одного – печати, что толкала его вперёд, заставляла резать, ломать, крушить.
Он столкнулся с воином в рогатом шлеме, вооружённым тяжёлым молотом. Тот ринулся на него, обрушив удар. Земля задрожала, молот оставил в ней вмятину, но Эйрик уже шагнул в сторону. Его тело само скользнуло, клинок ударил в горло врага.
Голова отделилась от тела, кровь брызнула фонтаном. И печать запела в груди, гулко и радостно.
«Не я победил,» – мелькнула мысль. «Это её пир.»
Но мысль тут же утонула в следующем ударе.
Поле взорвалось звуками.
Щиты ломались, копья трещали, мечи скрежетали друг о друга. Крики боли и ярости переплетались в единый вой, и этот вой разносился по равнине, будто голос самой земли.
Эйрик шёл вперёд, и всё вокруг разлеталось в стороны. Его клинок находил слабые места так точно, словно сам воздух подсказывал, куда ударить. Враги пытались сомкнуть строй, закрыть бреши, но там, где он проходил, никакая стена не держалась.
Меч рассекал дерево и плоть, сталь и кость. Удары сыпались один за другим, и каждый из них совпадал с биением печати.
Бум. Взмах. Крик.
Бум. Взмах. Кровь.
Иногда он пытался остановиться.
Вот юноша – совсем мальчишка, с лицом, на котором ещё не успели пробиться волосы. Его руки дрожат, он держит копьё, как сломанную ветку, но всё же выставляет его против Эйрика.
Эйрик смотрит на него, и на миг ему кажется, что он может удержать руку. Что он способен остановить удар. Что печать не всесильна.
«Не надо. Пусть живёт…»
Но биение в груди взрывается новой волной, и меч сам идёт вперёд. Копьё ломается, тело падает, кровь пропитывает траву.
Эйрик отворачивается. В груди ноет пустота.
Следом бросается другой – высокий, с выцветшими глазами, старый воин, лицо которого покрыто сетью шрамов. Он идёт молча, но с решимостью. Его удар тяжёл и точен, но Эйрик уходит от него так легко, словно предвидит движение. Клинок скользит по груди врага, разрывая доспех и плоть. Тело валится наземь, и печать снова бьётся в восторге.
«Не я это сделал. Она.»
Он начинает видеть поле иначе.
Не враги и союзники, не люди и оружие. Всё превращается в хаос.
Сотни тел движутся по воле печати, и он понимает: её жажда не ограничивается им одним. Она тянется сквозь него к остальным. Его армия заражена так же, как он.
Люди за его спиной кричат его имя.
– С нами Эйрик!
– С нами победа!
Их голоса сливаются, множатся, и армия ревёт.
Но он чувствует лишь холод.
«Не со мной. С ней. Вы идёте за ней, не за мной.»
Он замечает лица врагов. Одни полны страха, другие – отчаяния, третьи – слепой злобы. Но все они умирают одинаково быстро, одинаково бессмысленно.
Кто-то падает с перерубленной рукой. Другой корчится, задыхаясь в собственной крови. Третий пытается ползти по траве, пока клинок не настигает его.
И тогда Эйрик понимает: здесь нет смысла.
Эта война не ради земли. Не ради славы. Не ради народа.
Она ради самой себя. Ради крови. Ради печати, что пьёт её через него.
Он вдруг чувствует, что может идти так бесконечно. Его тело не знает усталости. Его удары не замедляются, дыхание не сбивается. Но это не его сила. Это её сила. И она не остановится, пока всё поле не станет красным.
На миг в этом хаосе он снова видит мальчика с дороги – худого, босоногого. Нет, не самого его, а образ, видение. Те же глаза, полный немого вопроса: «Кто ты?»
И в этот миг Эйрик чуть не роняет клинок.
Но печать не даёт ему остановиться.
Он идёт дальше.
Строй врагов колебался, как перегруженный мост. Ещё миг – и он рухнет. Эйрик видел это не глазами полководца, а как зверь чувствует дрожь добычи. Печать в груди билась чаще, будто подгоняя: «Ещё. Ещё.»
И рухнуло.
Сначала один из противников бросил щит и побежал. Затем другой выронил копьё. Паника пробежала по рядам, и уже десятки людей обращались в бегство. Их крики были не боевыми – в них звучала голая, отчаянная мольба о спасении.
Но бегство обернулось бойней.
Воины Эйрика, захваченные яростью, гнались за ними, как стая волков. Их удары падали в спины бегущих, и каждый новый крик смерти становился для них ещё одной искрой безумия. Никто не знал жалости. Никто не щадил.
Эйрик шёл впереди.
Он видел, как противники падали один за другим, как кровь впитывалась в землю, как тела образовывали груды. Его клинок не знал остановки, и печать пела от восторга.
Но внутри росла пустота.
Каждый раз, когда его меч находил цель, он понимал: это не его победа. Это не его жизнь отнята, не его воля реализована. Всё принадлежало ей – печати.
Он видел союзников рядом, их лица искажались в звериные маски. Они кричали его имя, но в их глазах было не уважение. Там было то же безумие, что билось в его груди.
«Они заражены мной. Нет – ею.»
Он вспомнил деревню, что они проходили утром. Женщин, что закрывали глаза, мужчин, что падали на колени, ребёнка, что смотрел прямо в него. Взгляд мальчика вдруг встал перед ним так ясно, будто он был здесь, среди тел.
«Кто ты?»
Эйрик замер.
На миг его клинок опустился. В ушах стих гул, и он услышал только своё дыхание.
Но печать ударила так сильно, что он едва не рухнул. Его тело снова рванулось вперёд, и клинок обрушился на спину бегущего врага. Тот упал лицом в грязь, и кровь растеклась вокруг него тёмным пятном.
Эйрик зажал зубы до боли.
Сражение уже не было сражением. Это была резня. Люди валялись на земле, ползали, умоляли о пощаде, но печать не позволяла ему остановить ни себя, ни свою армию.
Один враг встал на колени, бросил оружие и протянул руки. Эйрик видел – тот сдаётся, молится о милости. Он хотел отвернуться. Но печать сжала его грудь. Рука поднялась, и меч опустился, рассёк голову надвое.
Люди за его спиной завопили от восторга.
– Слава Эйрику!
– Он непобедим!
Эти слова били по нему сильнее стрел.
«Они не видят, что я раб.»
Враги бежали во все стороны. Поле заполнялось телами, травой, сломанным оружием. Солнце стояло высоко, его свет падал на кровавое месиво, делая его ещё ярче.
Эйрик поднял глаза. Перед ним раскинулось море мёртвых и умирающих. Его армия, окровавленная, с лицами, искажёнными звериной радостью, собирала остатки добычи.
А печать билась в груди, довольная и сытая.
Поле стихало.
Крики умирающих становились всё реже, звуки стали тише. Остался только хрип раненных, стук шагов по окровавленной земле да рваное дыхание уцелевших. Ветер гонял по равнине дым и запахи – железа, пота, крови.
Армия Эйрика подняла победный крик. Люди обнимались, поднимали мечи к небу, звали друг друга по именам, смеялись сквозь слёзы. Они смотрели на него с восторгом, будто он и правда был богом, спустившимся на землю.
– С нами Эйрик!
– Слава клинку славы!
Голоса множились, сливались в гул, что катился по полю сильнее любого рога.
Эйрик стоял среди тел.
Его клинок был тяжёлым, руки дрожали, дыхание рвалось из груди. На нём не осталось чистого места – всё было в крови, в грязи, в пыли.
Он поднял взгляд и увидел перед собой поле.
Там лежали сотни. Враги, его собственные воины, кони, обломки оружия, щиты. Всё смешалось в одну картину. Земля была чёрной и красной. Лица мёртвых застыли в гримасах ужаса и боли.
Печать билась в груди, как в экстазе. Её удары были тяжёлыми, пьяными. Она пела, довольная пиром.
«Она ликует. А я?»
Он чувствовал пустоту.
Не радость победы, не облегчение, не гордость. Ничего. Только холод внутри.
Его люди кричали его имя, славили его. Они верили, что он ведёт их. Но он знал: он – не вождь. Он – сосуд. Всё, что случилось, принадлежало не ему, а печати.
Он посмотрел на ближайшего воина. Тот, с окровавленным лицом, смеялся и поднимал меч к небу. В его глазах горело безумие. Эйрик понял: это безумие не его. Это безумие печати, что перетекло в этих людей.
«Я не их спаситель. Я их проклятие.»
Он шагнул вперёд и едва не споткнулся о тело ребёнка-воина. Лицо было совсем юным, глаза ещё распахнуты, будто он всё ещё ждал удара. Эйрик отвернулся, но образ остался перед ним.
И вместе с ним вернулся взгляд того мальчика из деревни. Немой вопрос: «Кто ты?»
Эйрик не нашёл ответа.
Он опустил меч.
Толпа воинов продолжала реветь его имя. Но он стоял молча.
Солнце поднималось выше, освещая поле. Для его армии это было утро победы. Для него – утро рабства.
Печать молчала теперь, сытая и спокойная. Но в её тишине он слышал угрозу. Она ждала следующего поля. Следующего пира. Следующей войны.
Эйрик закрыл глаза.
И внутри себя прошептал:
«Когда я сделаю шаг сам? Когда моя рука поднимет клинок не по её воле, а по моей?»
Ответа не было.
Глава 2. Освобождённые и раб
Деревня встретила их тишиной.
Ни колокольного звона, ни радостных песен, ни восторженных криков. Только шаги солдат и скрип повозок разносились по узким улицам. Деревянные избы стояли в ряд, крыши под тяжестью копоти и времени прогнулись, окна – тёмные, настороженные, будто сами стены смотрели на Эйрика и его воинов.
Жители собрались у входа. Мужчины стояли впереди, женщины прижимали к себе детей, старики опирались на посохи. Они не кричали, не приветствовали победителей. Они молчали. В глазах их читалось не облегчение, не радость, а глухой, вязкий страх.
