Ангелы в грязи войны

Сережа Солнышкин

Ангелы в грязи войны

Комната, в которой ждали

Эпиграф: «Вода капала с потолка, но на полу было сухо. Потому что это были не капли, а слёзы.»

Станица Тиховская спала под бархатным южным небом. В доме Петренко пахло свежим хлебом и старой древесиной. Их сын, Алексей, вернулся. Не навсегда – всего на три дня. С фронта.

Мать, Мария, не могла наглядеться на его лицо, загорелое и исхудавшее, с новыми, чужими морщинами у глаз. Отец, Николай, крепко жал руку, сжимая в горле комок. Он был живой. Целый. Этого было достаточно.

После ужина, когда Алексей отказался от горилки («Ротация, пап, завтра обратно»), Мария, убирая со стола, вдруг замерла.

– Лешенька, – голос ее дрогнул. – Ты уж не сердись… Может, в зале, на диване? Или к нам?

Алексей устало улыбнулся. —Мам, да что ты. В своей хочу. Как прежде.

– Там… сейчас неспокойно, – она отвела взгляд, и в ее глазах мелькнул тот самый, детский, немой ужас.

– Крысы, что ли? – усмехнулся он.

– Хуже, – тихо сказал Николай. – Необъяснимое. Никто не спит. Кошмары. Как будто что-то… не пускает.

Алексей покачал головой. После окопов, свиста «градов» и вони горящей техники домашние «кошмары» казались жалкими. Его кредо было простым: «Сплю где упал».

Комната встретила его запахом пыли и… чего-то еще. Сладковатого, приторного, как запах увядших ландышей и влажной земли. «Показалось», – подумал он. Он погасил свет и рухнул на кровать, проваливаясь в тяжелый, беспокойный сон. Ему снилось, что он стоит по колено в ледяной воде, а с бархатного южного неба падают тяжелые, зеленоватые звезды.

Его вырвало из забытья не из-за холода. Из-за звука.

Кап.

Тихий, сочный, будто лопнувший пузырь. Он замер, не открывая глаз. В висках застучала кровь.

Кап.

Прямо над головой.

Алексей медленно поднял веки. В комнате стоял тот самый, мертвенный лунный свет, которого не могло быть – шторы были задёрнуты. Свет исходил от потолка. Прямо над кроватью, на белой штукатурке, набухала лужица темноты. Она пульсировала, росла, и из ее центра медленно вытягивалась капля. Непрозрачная, маслянистая, она светилась изнутри тусклым болотным светом.

Разум кричал: «Галлюцинация! Нервы!» Но по спине побежали мурашки – не от холода, а от древнего, животного инстинкта. Капля, размером с кулак, оторвалась и рухнула вниз с тихим, леденящим шлепком.

В тот же миг свет погас. А на его лицо и грудь обрушился ливень ледяных брызг. Они жгли кожу как иголки. В воздухе повис тот самый сладковато-гнилостный запах.

Он вскочил, нащупал выключатель. Свет резанул по глазам. Он стоял, дрожа, вцепшись пальцами в стену. Пол был сухой. Лицо и футболка – сухие. Только на коже еще жила память о ледяном ожоге.

– Кошмар, – прохрипел он. – Надвигается.

Он вышел, выпил воды, вернулся. Свет оставил включенным. Лег и уставился в потолок. Пусто. Сухо.

Шкр-шкр… Шкр-шкр…

Тихий, но отчетливый звук. Как будто кто-то босой переступает по сыпучему песку. Прямо над головой. На чердаке.

Алексей прислушался. Шаги были слишком ритмичными для крысы. Слишком человеческими. Они не умолкали, заполняя тишину навязчивым, сумасшедшим ритмом.

Он встал и вышел в коридор. Постучал в дверь к родителям.

– Пап? Ты шагов не слышишь?

Николай, сонный и встревоженный, выглянул. За его спиной встала Мария.

– Какие шаги, сынок? – ее недоумение было искренним. – Тишина гробовая.

Они не слышали. Это было только для него.

Вернувшись, он услышал шаги снова. Теперь они звучали наглее. Как насмешка. Ярость, знакомая по атакам, вскипела в нем. Он нашел тактический фонарь и полез на чердак.

Дверь скрипнула. Луч света вскрыл пыльную тьму. Паутина, балки, хлам. И пол, густо засыпанный керамзитом. Он прошелся – хруст оглушал. Никого. Никаких следов. Осмотрел крышу – сухо, ни единой щели. Он запер чердак, подперев дверь ломом.

Вернулся. Тишина. Выключил свет. И через минуту…

Шкр-шкр… Шкр-шкр…

Это сводило с ума. Эта невидимая пытка была хуже открытого боя. Он пошел на кухню, нашел пакет муки. Снова на чердак. Рассыпал белое, чистое поле прямо над своей комнатой. Любое движение оставит след. Любое.

Он вернулся, сел на кровать и ждал. Шаги не прекращались ни на секунду. Он представлял, как на белой муке появляются отпечатки. Через час он ворвался на чердак.

Луч фонаря ударил в муку. Она лежала девственно чистым, нетронутым саваном. Ни следа. Ни царапины.

Холодный ужас, настоящий и беспомощный, сковал его. Рациональный мир рухнул. Здесь было что-то, что не подчинялось законам физики. Что-то, что пришло за ним.

Он спустился вниз, как в тумане. Дверь в его комнату была приоткрыта. Он толкнул ее и замер.

Воздух струился ледяными волнами. Тьма в углу, у окна, была гуще и плотнее всей остальной. Она сгущалась, принимая форму.

Он медленно поднял фонарь.

В луче света стояла она.

Лера. Его Лера. В том самом легком платье, в котором он видел ее в последний раз. Но лицо было бледным, с синевой у висков. Глаза – огромные, темные, полые, как колодцы. В них плавала невыразимая тоска. Платье было порвано и запачкано землей. На шее болталась та самая бижутерия из ракушек, что он привез ей с моря. В спутанных волосах застрял засохший цветок иван-чая.

– Лешенька… – ее голос был шелестом осенних листьев. – Я ждала… Так долго ждала… Почему не пришел? Ты обещал… вернуться… ко мне…

– Лера… – его голос сорвался. – Милая… Я не знал… Я был там…

– Жду… – ее силуэт сделал шаг вперед. Холод стал физически давить на грудь. – Наша комната… Здесь мы мечтали… А они приходят… чужие… спят в нашей постели… дышат нашим воздухом… Я их гоню! Чтобы они не мешали МНЕ ЖДАТЬ!

Ее шепот перешел в ледяной визг. Тени зашевелились. На потолке снова засветилось зеленое пятно.

– ЛЕРА! – закричал он, заливаясь слезами. Он бросился не к выходу, а к ней. – Очнись! Ты умерла! Помнишь? Та авария… Машина… Тебя нет! Ты ушла! Я не смог тебя уберечь, прости! Отпусти себя!

Призрак замер. Ее пустые глаза расширились. Капля на потолке перестала расти.

– У…мерла? – в ее шепоте была детская растерянность. – Но… я же здесь… Я жду…

– Нет! Твое тело в земле. Ты должна идти. Идти к свету. Я любил тебя. Люблю. Но ты должна отпустить. Отпусти меня. Отпусти эту комнату.

Он видел, как в ее глазах боролись память и отрицание. И вдруг – прорыв. Мука осознания.

– Авария… – выдохнула она, и в голосе появился отзвук чего-то живого, горького и бесконечно печального. – Темнота… и пустота… Да… Я помню. Я умерла. Я не дождалась…

Зеленый свет погас. Ледяной холод отступил, сменившись легкой прохладой ночи. Ее образ стал прозрачным, стал растворяться в лунном свете.

– Прости… – прошептала она, и на ее бледных губах дрогнула улыбка. Печальная и прощальная. – Я не хотела… пугать… Я просто… любила…

– Я знаю.

– Буду… твоим ангелом… – голос был уже едва слышен. – Хранителем… Обещаю… Живи, Леша… Живи за нас обоих…

Она протянула руку, и он почувствовал легчайшее дуновение, как прикосновение мотылька. И она исчезла. Не с исчезновением, а с угасанием. Стала частью тишины.

Алексей стоял на коленях, рыдая. В комнате пахло только пылью и старым деревом.

Утром за завтраком он был бледен, но спокоен.

– Ну как? – спросил Николай.

– Спал, – тихо сказал Алексей. – Кошмары ушли. Навсегда.

– А… что это было? – робко спросила Мария.

Алексей посмотрел в окно, в бездонную синеву неба.

– Это была Лера. Она пришла попрощаться. Теперь ей покойно.

Он не стал рассказывать всё, допил чай. Впереди была дорога обратно, на передок. Но теперь он знал – за его спиной будет незримое, холодное, но бесконечно преданное крыло. Крыло ангела, который не смог дождаться, но нашел способ быть рядом.

продолжение…

Ангел с острыми краями

Эпиграф: «Одни ангелы встречают нас у врат Рая. Другие – спускаются в Ад, чтобы проводить сквозь него живым.»

Дорога на передовую была похожа на возвращение в знакомый, но оттого не менее чужой и страшный сон. Тот же запах гари, солярки и нервного пота. Тот же гулкий грохот, ставший саундтреком этого ада. Но теперь внутри него что-то изменилось. Сквозь вязкий ужас войны и вечную усталость он стал ощущать тонкую, как паутина, связь с чем-то иным.

Словно за его спиной стояла незримая тень, безмолвная, но внимательная.

Их четвертая группа снова работала на островах. Форсирование Днепра, «серая» переправа под покровом рассвета. Лодка скользила по «мёртвой воде», а Алексей, прижав к груди намокший АК, ловил себя на мысли, что не чувствует прежней животной тревоги. Было холодное спокойствие. И странное ощущение, будто кто-то невидимый смотрит через его плечо на искалеченный лес на берегу.

«Птицы» смерти жужжали над головой, миномётные разрывы кричали о боли. Они шли по тропе, петляющей между протоками и болотами. И в самый критический момент, когда группа выходила на открытый участок, у Алексея внезапно свело ногу – старый окопный ревматизм. Он споткнулся и рухнул в грязь, за секунду до того, как очередь из крупнокалиберного пулемёта прострочила ту самую тропу, по которой он только что шёл. Леша застыл, вжимаясь в землю, сердце колотилось о рёбра. И снова – то самое чувство: лёгкий, ледяной ветерок у виска, будто чья-то рука отвела пули.

«Ведёшь, что ли?» – прошептал он в пространство, отплёвываясь от грязи.

Ответа не было. Только где-то на краю сознания, сквозь грохот боя, ему почудился знакомый, сладковато-горький запах увядших ландышей.

Ночь. Их «крепость» на острове – опорный пункт, вырытый в сырой земле. Алексей дежурил у амбразуры, всматриваясь в тёмную протоку. В кармане его кителя лежал потрёпанный блокнот. Иногда он выводил в нём строчки. Не письма домой, а что-то вроде дневника, обращённого в пустоту.

«Опять эта вонь – гарь и смерть. После того, как в комнате попрощался, думал, станет легче. А стало… пусто. И в то же время – нет. Чувствую тебя. Как будто ты где-то рядом, за шторой из этого ада. Спиной чувствую твой взгляд».

Писать было странно. Он обращался к ней, к Лере, как к живому собеседнику. К тому, кто единственный мог понять эту грязь и этот абсурд, потому что сам был по ту сторону.

«Зачем ты здесь? – выводил он корявым почерком. – Тебе же должен быть покой. Или… ты действительно мой ангел-хранитель?»

В такие моменты он чувствовал её особенно остро. Не как страшный призрак, а как тихую печаль где-то за спиной. Как будто она читала эти строки вместе с ним и плакала о нём, о всех, кого перемолола эта мясорубка.

Однажды их группа попала в засаду. Бой был яростным, коротким и очень жестоким. Алексей, укрываясь за обгорелым стволом дерева, вёл огонь, когда увидел, как с соседней высоты боевик наводит гранатомёт. Уйти не было времени. Мысль о том, что это конец, пронзила его острой, физической болью. И в ней было лицо Леры – не искажённое ужасом, а какое он помнил при жизни, улыбающееся.

И тут он её УВИДЕЛ.

Не полноценный образ, а мимолётную тень в воздухе, искажение пространства перед самым дулом гранатомёта. Мгновенную вспышку того самого болотного света, что когда-то видел на потолке своей комнаты.