Заразительный смех Диониса

Эдуард Чернов

Заразительный смех Диониса

18+

Рекомендуется для взрослых читателей.

Содержит сцены психологического напряжения, безумия, смерти, упоминания алкоголя, мифологического насилия и тяжелых эмоциональных состояний.

Он был просто студентом. Первокурсником, потерявшимся в длинных коридорах нового корпуса, с рюкзаком, набитым неразобранными конспектами и легкой нервной дрожью перед каждой новой парой.

Учебный год начался, как у всех: суета, поиск своей аудитории, первые, пока еще робкие знакомства с такими же испуганными и взволнованными однокурсниками. Он был приятным собеседником – не самым ярким, не заводилой, но с ним было легко. У него была тихая улыбка и привычка внимательно слушать, что в мире, где все стараются перекричать друг друга, было редким качеством.

Но чаще всего его можно было видеть разговаривающим с ней. Обычной студенткой с другого факультета. Ничего особенного, казалось бы. Никакого ослепительного сияния. Но они нашли общий язык с первой же случайной беседы в столовой о занудном преподавателе. Обнаружили, что смеются над одними и теми же глупыми мемами, что им нравится один и тот же забытый всеми сериал, что оба терпеть не могут оливки в пицце.

Сначала это были пятиминутки между парами. Потом – совместные походы в столовую. А затем незаметно для них самих это перетекло в вечера. Не свидания. Нет. Просто общение в интернете, которое начиналось с безобидного «Привет, как день прошел?» и затягивалось в водоворот.

Они могли писать друг другу часами. Обо всем и ни о чем. О сложной теме на паре, о глупом поступке друга, о внезапно нахлынувшей тоске или безумной идее. Диалог тек легко, без пауз и неловкости, словно они знали друг друга не месяц, а всю жизнь. Шутки сменялись откровениями, легкий флирт – серьезными разговорами о смысле бытия.

И вот уже на часах два, три, четыре ночи. Экран телефона – единственный источник света в темной комнате. Глаза слипаются, но пальцы все летают по клавиатуре. «Ладно, уже поздно, пора спать» «Да, точно. Спокойной ночи!» …И через пять минут: «Кстати, я тут еще вспомнил…»

Вечера затягивались до поздней ночи, а то и до самого утра, когда за окном уже розовела заря, а птицы начинали свой первый утренний спор. И уже не было смысла ложиться спать – через пару часов на первую пару.

Он ловил себя на том, что ждет этих бесед с нетерпением. Что проверяет телефон сразу после пробуждения. Что ее имя в мессенджере вызывало у него прилив странного, теплого возбуждения. Это было не просто общение. Это было опьянение. Опьянение вниманием, родством душ, возможностью быть понятым без единого слова.

-

В самом начале, когда боги Олимпа уже утвердили свой порядок, царствуя над небом, землей и морем, в недрах самой Земли, в ее темных, влажных утробах, зрела иная сила. Сила Хаоса, не усмиренного, а лишь временно спрятанного. Сила, что била ключом в источниках, шептала в ветвях деревьев, бродила в запахе гниющих плодов и в бурлящем соке винограда. Это была сила жизни, но жизни не в ее светлом, упорядоченном виде, а в ее первозданном, животном, пугающем аспекте – жизни, неразрывно связанной со смертью, с разложением, с безумием.

И эта сила потребовала воплощения.

Она не явилась мирно. Она взорвалась в мир, как вино из переполненного бурдюка. Ее матерью стала Семела, дочь царя Фив, прекрасная смертная, плененная красотой Зевса. Но Зевс, являясь ей в своем божественном облике, сжег ее дотла своим громом. И тогда, в последний миг, из пепла и пламени, из боли и смерти, Зевс вырвал нерожденного младенца – плод своей любви и своей же гибельной силы – и зашил его себе в бедро, чтобы донести до срока.

Это было первое чудо Диониса – рождение из смерти, из пепла, из мужского чрева. Он был дважды рожденный. Он был ненормальный с самого начала.

Его детство было бегством. Гера, ревнивая супруга Зевса, не могла смириться с появлением этого чуждого, опасного бога. Она наслала на него безумие, и он скитался по свету, странствуя, обучая людей виноделию, но и сея повсюду семена безумия, экстаза и разрушения. Его сопровождали сатиры – полуживотные, полубоги, олицетворение дикой, необузданной природы, и менады – женщины, сбросившие оковы цивилизации, погрузившиеся в состояние священного безумия.

Дионис не был богом вина в привычном смысле. Вино было лишь символом, лишь проводником. Он был богом экстаза. Богом выхода за пределы себя. Богом разрыва границ – границ между человеком и зверем, между разумом и безумием, между жизнью и смертью, между мужчиной и женщиной, между священным и профанным.

Его культ был страшен и прекрасен одновременно. Это были ночные  безумства в лесу, где люди, под действием вина, музыки и танца, впадали в транс, теряли себя, растворялись в стихии. Они кричали, пели, танцевали до изнеможения, до крови, до потери сознания. Они разрывали на части животных – символическое разрывание самого себя, чтобы потом возродиться обновленными. Это был не просто праздник – это был ритуал смерти и возрождения, ритуал возвращения к истокам, к животной, первобытной сути.

Олимпийские боги боялись Диониса. Они видели в нем угрозу своему порядку, своей рациональности, своей власти. Он был богом неподконтрольным, непредсказуемым, разрушительным. Он не подчинялся законам. Он был законом – законом хаоса, законом жизни, бьющей через край.

Но они не могли его изгнать. Потому что он был необходим. Потому что без разрыва, без выхода за пределы, без безумия, жизнь превращалась в сухую, мертвую скорлупу. Без Диониса не было бы искусства, не было бы любви, не было бы истинной, животворящей страсти. Он был тем клапаном, который сбрасывал давление, чтобы система не взорвалась. Он был безопасным (или почти безопасным) выходом для темных, животных, безумных сил, живущих в каждом человеке.

Дионис – это не просто «бог вина и веселья». Он – архетип Разрыва. Он – напоминание о том, что под тонкой коркой цивилизации, под слоем разума и морали, в каждом из нас живет зверь, готовый вырваться наружу. Он – господин тех моментов, когда мы теряем себя – в любви, в творчестве, в гневе, в горе, в религиозном экстазе. Он – бог трагедии, потому что трагедия – это тоже форма катарсиса, очищения через страдание и выход за пределы себя.

-

Их первое официальное свидание в кафе было больше похоже на продолжение их ночных бесед, просто за столиком с двумя капучино. Не было неловких пауз, чтобы заполнить молчание. Не было напряжения или попыток произвести впечатление. Они просто говорили, и смех лился легко и непринужденно, привлекая взгляды других посетителей.

Поход в кино и вовсе стал их внутренней шуткой. Фильм оказался удивительно нудным, претенциозным и безнадежно затянутым. Уже через полчаса он поймал ее взгляд в полумраке зала – и увидел в нем то же самое скучающее веселье, что было у него самого. Они перешептывались, комментируя нелепые сцены, и давили смех в ладоши.

А после сеанса, выйдя на прохладный ночной воздух, их прорвало. Они стояли у кинотеатра и хохотали до слез, до боли в животе, вспоминая самые нелепые моменты, передразнивая главного героя и придумывая свои, куда более смешные, диалоги.

Не было ни разочарования из-за плохого кино, ни неловкого молчания, ни желания поскорее закончить этот вечер и уйти. Было ощущение, что они вдвоем превратили провальный фильм в самое веселое приключение месяца.

С ней не нужно было притворяться или стараться. С ней можно было просто быть. Молчать, смеяться над ерундой, говорить о серьезном – и все это было одинаково легко и естественно. Она была его отражением, его самым понятным и дружелюбным сообщником в этом еще незнакомом мире взрослой жизни.

Он не заметил, как наступила ранняя весна. Казалось, еще вчера мир был скован белым безмолвием, а теперь снег почти сошел, обнажив промокшую, темную землю. Но зима не сдавалась без боя. По ночам мороз сковывал лужи хрустальным ледком и сжимал землю в своем холодном кулаке. Днем же все превращалось в слякоть, и легкий, едкий запах талого снега смешивался с пылью с дорог, которую ветер гонял по голым тротуарам.

В один из таких дней, во время их очередного бесконечного онлайн-разговора, она внезапно предложила: —Слушай, а не хочешь в субботу ко мне? Познакомиться с семьей.

Он на секунду завис, хотя сразу же написал: «Конечно, с радостью!» Он напрягся. Родители. Это был серьезный уровень. Это значило, что он для нее не просто друг, с которым весело болтать ночами. Это было признание. И это было страшно.

– Правда, время странное, – добавила она. – Мама у меня рано встает, и чтоб никуда не спешить… нужно к девяти утра быть.

К девяти утра в субботу. Его внутренний студент, привыкший в этот день отсыпаться до полудня, тихо ахнул. Но та часть его, что была все больше ею опьянена, уже согласилась.

Он сказал «да», но легкое напряжение осталось. Родители… Это были те, кого она любила. Они были частью ее мира, ее истории. А он был всего лишь новым персонажем, который в этой истории появился недавно. Они не были обязаны любить то, что нравилось ей. Они могли увидеть в нем просто нескладного парня, который отвлекает их дочь от учебы по ночам. Они могли задавать неудобные вопросы. Они могли быть скучными, строгими, осуждающими.

В его голове пронеслись тревожные картинки: неловкое рукопожатие с суровым отцом, попытки поддерживать светскую беседу с матерью за завтраком, немой укор в их глазах.