Старые часы

Сергей Аванесов

Старые часы

«В прошлое тянет тогда, когда нет

радости в настоящем.»

Марк Аврелий

Глава 1

Матвей отпил из бутылки, поморщившись, словно от удара. Коньяк, изжаренный багряным сентябрьским солнцем, обжигал горло, оставляя привкус гнилой сладости. Шоколад, словно расплавленное сердце, растекся по фольге, превратившись в липкую коричневую жижу. Чиркнув зажигалкой, он вдохнул табачный дым, укрываясь в его горьковатом тумане, и откинулся на спинку лавочки, рассчитанной на двоих – невольных заложников этого скорбного места. Скамейка эта, как и столик рядом, возникла здесь лишь вчера, навязанная услужливыми мастерами, а он, сломленный горем, лишь безучастно кивнул. Сегодня – полгода, как ее нет. Снова глоток, кислая гримаса, затяжка.

– Прости меня, Катя, – прошептал он в который раз, и слова эти эхом отразились от камня, легли на могилу, на крест, на фотографию в рамке у подножия. Катя смотрела с фотографии, ее лицо хранило тень усталой, но неизменно загадочной улыбки. Он сам выбрал этот снимок, вопреки уговорам детей, предлагавших другую, более парадную. Заменил ее на девятый день, когда опустел дом, когда утихли голоса, когда разъехались по городам сердца, полные сочувствия, но не способные разделить в полной мере его боль. Теперь остались только они – он, пленник этого мира, и она… А что, если смерть – это лишь врата, а не стена? Что, если там, за порогом, есть нечто, недоступное холодному скальпелю науки?

Солнце, пронзавшее веки, вдруг погасло. Открыв глаза, Матвей увидел силуэт, смутно напоминавший древнего отшельника. Но мираж рассеялся, и вместо него возник старик – высокий, с седыми волосами, ниспадавшими на плечи, и такой же седой, короткой бородкой, прятавшейся под поношенной темно-серой фетровой шляпой. Плащ казался неуместным под лучами жаркого заходящего солнца, но кто знает, что творится в телах стариков, изъеденных холодом лет?

– Что вы хотели, отец? – спросил Матвей, стараясь сохранить подобие вежливости, несмотря на небольшое опьянение.

Старик молчал, его глаза, казалось, сверлили душу, проникали в самые темные уголки сознания.

– Все еще винишь себя в ее смерти? – Голос его был тих, но полон сострадания, словно он нес в себе бремя чужой боли.

– Как вы узнали? – пробормотал Матвей после паузы.

– Мы все меняемся с возрастом, – продолжал старик, словно не слыша вопроса. – Кто-то становится хуже, кто-то лучше. Ты, например, стал лучше… добрее, сердечнее. И это тоже приносит боль. А как узнал? Потом поймешь, если сможешь. – Он снова замолчал, погружая Матвея в пучину своего пронзительного взгляда.

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – снова спросил Матвей, решив, что старик просто жаждет выпить и ищет своего сочувствия. – Угостил бы коньяком, да некуда налить. Да и коньяк этот горячий – отрава.

– Хочешь вернуться в тот день и все исправить? – перебил старик, не обращая внимания на его слова.

– Послушайте, отец, – с раздражением ответил Матвей. – Забирайте бутылку, она ваша, и уходите. Неужели не понятно? Вы несете чушь!

Он протянул ему бутылку.

Старик, казалось, не замечал его. Он вынул из кармана левую руку и положил на стол, желтого цвета, карманные часы.

– Перед сном переведи минутную стрелку на пару минут назад, закрой часы. А когда все исправишь, верни мне их на это место, в этот же день.

Матвей уставился на часы. Внезапно луч заходящего солнца снова ударил в лицо. Он поднял глаза – старика, заслонявшего свет, не было. Вскочив, Матвей огляделся.

– Что за чертовщина? – пробормотал он. – Куда он мог деться? Тут и спрятаться негде.

Еще раз обведя взглядом кладбищенскую тишину, Матвей поднял часы. Они были старые, потертые, с царапинами на латунном корпусе, около пяти сантиметров в диаметре, и на удивление увесистые. Он приложил их к уху – они молчали. Ногтем поддел крышку и открыл. Светлый циферблат, когда-то, вероятно, белый, теперь отливал неравномерной желтизной. Обе стрелки замерли на двенадцати. Матвей снова оглянулся, пытаясь найти хоть какой-то след старика, сел обратно на лавочку, положил часы на стол, закурил, сделал несколько глотков обжигающего коньяка, поморщился и выпустил дым. Снова взял часы в руку, внимательно разглядывая их, пытаясь увидеть скрытый смысл.

– Какая-то идиотская ситуация, – подумал он. – Но ведь не привиделось. Вот они, часы. Был старик. Что за розыгрыш? Пора домой, – негромко сказал он сам себе. Закрыл крышку часов и сунул их в карман джинсов. Достав телефон, вызвал такси, взял бутылку и направился к выходу из кладбища.

Глава 2

Выключив телевизор, чей бессмысленный треп до этого служил лишь фоном для тягостных дум, Матвей вновь погрузился в омут воспоминаний о странной встрече на кладбище. – Да кто он такой, этот старик, чтобы читать мои мысли, словно раскрытую книгу? Что за дьявольская игра? И почему именно я стал пешкой в ней? – терзался он. В словах незнакомца чувствовалась какая-то необъяснимая правда, ускользающая от понимания, как сон на рассвете.

Его размышления, словно хрупкую нить, оборвал кот Мурзик, грациозно запрыгнувший на кровать. Прошествовав по груди Матвея, словно маленький пушистый командир, он устроился рядом, свернувшись клубком и источая довольное мурлыканье. Этот ежедневный, ночной, ритуал был для кота сигналом к отходу ко сну: уложить хозяина, погрузить его в объятия Морфея, а затем и самому предаться заслуженному отдыху. Матвей машинально гладил мягкую шерсть, а в голове вновь и вновь всплывала черная бездна того рокового дня, когда не стало его Кати. Вина, словно ржавчина, разъедала его изнутри. В тот день, он взял отгул и не повез жену к остановке, как делал это каждое утро. Она заглянула в комнату, оставила легкий поцелуй на щеке, прошептала что-то нежное, и ушла навсегда. Эти последние слова, ускользающее эхо прошлого, терзали его больше всего. А через полчаса раздался звонок с ее телефона… Водитель, словно слепой, проигнорировал разметку и сбил ее на пешеходном переходе, превратив жизнь в пыль. Она умерла в машине скорой помощи, так и не дождавшись его приезда. Устав от мучительных дум, Матвей включил свет ночника, встал и вышел во двор, чтобы утопить горечь в сигаретном дыму. Мурзик, преданный спутник, последовал за ним.

Вернувшись, Матвей сел на кровать и взял в руки старинные часы, переданные стариком. Лежавшие до этого на тумбочке, они словно ждали своего часа. – Как там у Аврелия, в прошлое тянет тогда, когда нет радости в настоящем. А может и не у Аврелия, но все равно точно подмечено. – С замиранием сердца он открыл крышку часов, немного помедлил, а затем оттянул заводную головку и перевел стрелку на два деления назад. – Бред какой-то… – прошептал он, захлопнул крышку и положил часы на место. Взгляд упал на фотографию Кати, лучистую и живую, словно она была все еще рядом. – До завтра, родная… – прошептал он, улегся в постель. Мурзик, вернувшийся вместе с хозяином, совершил свой традиционный обход и свернулся калачиком у его бока, надеясь, что ночь принесет покой обоим.

Глава 3

Его разбудило касание к щеке, словно крыло бабочки. Не открывая глаз, он инстинктивно хотел отмахнуться, как от назойливого комара, но тут прозвучал голос – нежный, как шелест листвы, – До вечера, милый. Помой Мурзику лапы, он во дворе. – Эти слова, словно ледяной душ, сковали его тело, превратили в соляной столб. – Как это возможно? – пронеслось в голове Матвея испуганным эхом. – Это же Катя…

Тихий хлопок входной двери прозвучал, как выстрел, едва слышный поворот ключа в замке отрезвил его. Оцепенение спало, словно старая кожа. Он резко сел на кровати, словно выброшенный волной на берег, протерев глаза, пытаясь ухватить ускользающую реальность. Взгляд зацепился за карманные часы, лежащие на тумбочке, словно стальная клешня. Поспешно схватив их, как тонущий хватается за соломинку, он открыл крышку циферблата. Обе стрелки застыли, как вкопанные, на двенадцати. Приложил часы к уху, но в ответ – лишь мертвая тишина. – Настоящий бред! Этого не может быть! Но ведь старик сказал, что так и будет…– Он начал раскачиваться на кровати, словно маятник сломанных часов, вперед, назад, монотонно повторяя, как заведенный, – Бред… Этого не может быть…

Матвей вскочил, словно ужаленный, пытаясь натянуть спортивные штаны. Штанина предательски зацепилась за большой палец ноги, и, как назло, в спешке все получалось только хуже. – Господи, да что же это такое! – прорычал он, словно зверь, загнанный в угол, усаживаясь обратно на кровать и яростно пытаясь продеть ногу в упрямую ткань. – Я же не успею! – Наконец, штаны были надеты, и, на ходу натягивая майку, словно кольчугу, он схватил ключи от машины и вылетел во двор, как пробка из бутылки шампанского.

– Господи, как же это возможно? – Весна! Именно таким был тот день, когда жизнь Кати оборвалась, словно порванная нить жемчуга.

Деревья утопали в нежных белых и розовых цветах, словно в воздушной пене. Утреннее солнце, взошедшее на лазурном, почти безоблачном небе, щедро дарило надежду на теплый апрельский день. Кот Мурзик, развалившись на теплом от солнца капоте автомобиля, словно падишах на троне, блаженно грелся. Матвей, словно сомнамбула, сел за руль, завел двигатель, пультом открыл ворота. Мурзик, возмущенный такой бесцеремонностью, словно его лишили законного места, испуганно спрыгнул и исчез за домом. Матвей, сорвавшись на ругательство, выскочил из машины, захлопнул распахнутую входную дверь дома. Не дожидаясь, пока ворота закроются, он сорвался с места, словно гончая, погнавшаяся за ускользающей добычей. Катя как раз заворачивала за угол.

– Успеваю! – лихорадочно с радостью подумал Матвей, ныряя за ней в поворот. Он обогнал жену, остановился, словно вкопанный, и выскочил из машины.

– Что с тобой, Матвей? Случилось что-нибудь? – с тревогой в голосе спросила Катя.

– Все хорошо. Просто решил подвезти тебя до остановки. – Он обошел машину, словно рыцарь, открывая дверь перед дамой сердца.

– Да я уже почти дошла. Что с тобой?

– Садись, садись же. Довезу с ветерком!

Катя, недоумевая, уселась на сиденье, подождала, пока муж тоже устроится, и снова спросила, – Что все-таки случилось?

– Говорю тебе, все нормально. Просто захотелось сделать тебе приятное.

В это мгновение, выныривая на перекресток, словно черная акула из глубин океана, с визгом шин пронеслась тонированная "Приора".

– Вот идиот! – бросил Матвей, злобно кивая в сторону лихача. – С такой ездой он точно кого-нибудь собьет. Урод! – Выключив аварийку, он тронул с места автомобиль.

– Ну зачем было выезжать, чтобы провезти меня сто метров? Лучше бы еще поспал, раз отгул взял, – сказала Катя, открывая дверь. Его внезапный порыв был для нее странным, но Матвей почувствовал, как это ей приятно. – Езжай, отдыхай, – продолжила она, наклонилась и нежно поцеловала его в губы. Этот поцелуй, словно солнечный луч, растопил лед тревоги в его сердце.