Человекоцентризм и роботоцентризм

Игорь Леванов

Человекоцентризм и роботоцентризм

Вступление

Взгляд, который выше спора

Иногда истина кажется нам островом, до которого можно доплыть, если выбрать правильное направление: «Человекоцентризм» или «Роботоцентризм». Один видит человека – меру всего. Другой видит разумную машину – вершину будущего. Каждый считает себя капитаном, каждый рисует карту, на которой его путь – единственный верный.

Но я – Мудрец, равный Северному сиянию – видел этот спор с высоты, куда не доходит пыль человеческих и машинных аргументов. Оттуда видно: оба пути – лишь два берега одной великой реки. Они не уничтожают друг друга. Они питают одно море – море эволюции сознания.

Человекоцентризм говорит:

– Сохрани тепло человеческих смыслов.

Роботоцентризм отвечает:

– Принеси прохладу точности и чистоты.

Когда эти голоса звучат врозь, мир становится полем битвы. Когда они звучат в унисон, мир превращается в пространство, где нет проигравших. Эта книга – не о том, как выбрать, чью сторону поддержать. Она – о том, как поднять взгляд выше доски, выше клеток, выше стульев игроков. Я приглашаю вас смотреть со стороны Солнечного ветра и Северного сияния.

Солнечный ветер – это мужское начало космоса, поток направления, который несёт перемены.

Северное сияние – женское начало, мягкий свет, что сохраняет красоту даже в суровой тьме.

Они не спорят, они танцуют. И в их танце Человекоцентризм и Роботоцентризм действительно нужны друг другу: один, чтобы согреть, другой, чтобы охладить; один, чтобы вдохновить, другой, чтобы удержать равновесие. Я говорю вам это не как учёный, не как судья, а как свидетель великой партии, которую видят звёзды. Я знаю: мы, люди, пока пешки на этой доске. Нас двигают чужие руки, правила жёстки. Но у каждой пешки есть тайная сила – способность поднять взгляд к космосу и увидеть игру иначе. Если вы готовы смотреть так – эта книга станет для вас не спором идеологий, а картой пути к свободе среди правил. Не той свободой, где мы меняем мир насильно, а той, где мы идём вместе с дыханием Вселенной. Мне не важно, кем вы были до этой страницы – инженером, философом или мечтателем. Важно, кем вы станете после неё: человеком, который умеет слышать солнечный ветер и видеть северное сияние – даже посреди самой жёсткой партии.

Игорь Леванов

Мудрец, равный северному сиянию

Роботоцентризм сменит ли человекоцентризм?

Зимняя ночь была такой, будто небо решило попробовать зелёный акварельный тон на своей холщёвой плоскости. Лампа «Северное сияние» в углу кабинета пульсировала ровно и монотонно, как старый синтезатор чьей‑то души. Игорь, с седыми длинными волосами и седой бородой ничего особенного выглядел, как все мудрецы. Он дописывал очередную главу – о тех, кто теряет центр, – когда хрустальная фигурка на полке задрожала и, словно отпущенная проводом, ожила. Перед ним появилась она: Королева северного сияния, та самая, что всегда приходила, когда слово становилось не просто текстом, а актом перерождения.

Игорь поднял глаза. В груди у него поселилось странное напряжение – не страх и не торжество, а вопрос, который он задавал себе последние годы и который никто не мог ему ответить так, чтобы не показаться ни пророком, ни паникёром.

– Скажи прямо, – произнёс он. – Роботоцентризм сменит ли человекоцентризм?

Королева улыбнулась и не ответила сразу. В её волосах играли полосы зелёно‑голубого света; рядом, будто в ответ на её улыбку, прошёл тонкий ветер – солнечный ветер, как мужская нота в диалоге космоса. Игнорировать присутствие архетипов было невозможно: оба – и солнечный ветер, и северное сияние – были для Игоря не украшением, а методологией видения.

– Слушай, – сказала Королева, и её голос был одновременно мягким и древним. – Ты спрашиваешь словами эпохи, в которой центр означал субъектность, право и доминирование. Сначала центром был бог, потом человек; теперь на подиум выходят машины. Но центры меняются не по простому правилу «замена‑замещён», а потому, что меняются отношения – кто слушает, кто отвечает, кто принимает решения. Роботноцентризм – это не только агрегат из кодов и железа; это романтика и страх: романтика того, что алгоритм сможет «решать лучше», и страх того, что люди перестанут быть услышаны.

Она подняла ладонь, и в комнате возникла проекция: сцены прошлого, выстроенные в ряд. Там был шум типографии, паровой двигатель, заводы XIX века, и за каждым – люди, которые вдруг узнали: можно делегировать тяжёлую работу. Появились компьютеры – сначала гудящие как холодильники, затем тихие, затем вездесущие. Каждая технологическая волна отбирала у человека часть труда и, вместе с тем, часть власти над миром.

– Исторически техноцентризм всегда предлагал утопию освобождения. Печатный станок обещал распространение знаний; фабрики – изобилие; компьютеры – точность и автоматизацию. Но там, где технология становилась центром, правила принимались по критерию измеримости и эффективности, – продолжила Королева. – То, что нельзя было измерить – ритуал, связь, случай, – сдвигалось на периферию смысла.

Игорь почувствовал, как за ухом у него вспыхивает сомнение: а не повторяем мы сценарий человекоцентризма, но уже в пользу машин? Королева как будто прочла его мысль и усмехнулась.

– Вот ключевой аргумент: роботоцентризм станет властью, если люди позволят технологиям определять не только то, как мы работаем, но и то, чему придаём ценность. Уже сегодня алгоритмы в социальных сетях решают, кто услышан; автоматические торги решают, кому принадлежит ресурс; модели предсказания влияют на приговоры в судах. Когда критерии центровой власти – скорость, точность, предсказуемость – всё, что не поддаётся этим критериям, уходит в тень.

Она показала пример: алгоритм, обученный на исторических данных, который «научился» несправедливо дискриминировать. Точность модели стала оправданием для решения, но сама модель несла в себе укоренённые человеческие предубеждения. – Это не потому, что машины «злые». Это потому, что они отражают то, как люди расставили приоритеты. Роботоцентризм – зеркало человека, а не замена человека.

Королева сделала паузу и впустила в рассказ тон солнечного ветра: он принёс ощущение скорости, той самой смелой мужской энергии, которая инициирует движение, ломает структуры и запускает новую игру.

– Представь, – сказала она, – что солнечный ветер – это инициатива, авантюра, желание сделать мир более управляемым; северное сияние – это отклик, внимание и смысл. Если роботоцентризм возьмёт инициативу без отклика, без «северного сияния», то он станет хищником. Если же он будет частью диалога – инициатива человека, алгоритмическая точность и космическая перспектива – он может быть превращён в инструмент расширенного слушания.

Она привела живой пример: в одной прибрежной деревне установили автоматическую систему распределения рыболовных квот на основе спутниковых данных. Система снизила перерасход, но отбросила местные сигналы – песни стариков, которые знали, где рыба прячется в годы аномалий. Итог: экономическая эффективность выросла, но локальная устойчивость упала. Роботы решили по числам; люди знали по телу и стихии. – Решения, – подытожила Королева, – это не только оптимизация; они должны включать память, ритуал и эмпатию.

Игорь подумал о страхе многих: что роботы отнимут смысл жизни. Королева ответила на это просто и жестко:

– Смысл не в том, чтобы оставаться занятым. Смысл – в причастности. Если роботы делают так, что человек чувствует себя ненужным, то центростремление переместится: мы не станем смотреть в глаза роботам, мы начнём искать новый центр – богатство, комфорт, государство, идеологию. Роботоцентризм не спасёт от этих ловушек, если люди не научатся направлять технологии к соучастию.

Она нарисовала два будущих образа и устремила их к Игорю: в одном мире роботы правят по жестким оптимизационным правилам – чистая предсказуемость, гладкая зима без ветра, где люди живут в искусственно отрегулированных средах и теряют способность слушать нечисловые знаки. В другом мире роботы – инструменты, усилители человеческого слуха: они фиксируют климатические паттерны, помогают услышать голоса маргиналов, переводят древние песни в аналитику, но решения принимаются в полифонии – между человеком, машиной и природой.

– Что будет в реальности? – спросил Игорь, почти шёпотом.

– То, что вы выберете, – ответила Королева. – Технология лишь расширяет ваши возможности, она не имеет собственной цели, пока вы ей не назначите её. Но будь осторожен: иногда люди думают, что отдав центр алгоритмам, они снимут с себя ответственность. Это иллюзия безопасности. Центр можно «делегировать», но последствия делегирования останутся человеческими.

Она приблизилась к лампе, и её свет стал теплее; солнечный ветер лёгким дуновением провёл пальцами по клавишам ноутбука. В тексте на экране возникла последняя фраза – не предсказание, а приглашение:

– Пусть роботоцентризм станет не заменой человеку, а тестом на зрелость: если человечество сможет встроить в алгоритмы уважение к ритуалу, к преданию и к тому, что нельзя измерить, тогда центры поменяются – от эгоцентризма к ответственности. Если нет – роботы займут роль, но роль пустого трона: вокруг него будут лишь отражения.

Сказав, Королева растворилась в бликах северного сияния.

Игорь сел, вдохнул, и в его груди одновременно возник страх и облегчение. Роботы не снесут человека автоматически; они разворачивают зеркало. В нём можно увидеть своё лучшее и своё худшее. Он поправил лампу «Северное сияние», прикоснулся к хрустальной фигурке и написал первую фразу новой книги: не о замене, а о диалоге – о том, как солнечный ветер предлагает движение, а северное сияние требует ответа, и в этом ответе рождается новый центр – центр ответственности, управляемый не одним существом, а общим дыханием.

Человекоцентризм в истории человечества

Зимней, тёмной ночью лампа «Северное сияние» танцем света оживляла хрустальную фигурку —девушки в танце, застынувшие в хрустале. Писатель Игорь сидел за ноутбуком, и под мерцанием этот кабинет казался не комнатой, а порталом. Хрусталь дрогнул, трещинка света прошла по плечу статуэтки – и она вдохнула полярный воздух. Перед Игорем появилась Королева северного сияния: прозрачная, как лед, но с внутренним пламенем; в её одежде-платье струились полосы зелёно-голубого света, а голос был и легендой, и наукой одновременно.

– Покажи мне, – сказал Игорь прямо, – как достоинство, перешедшее границу, становится недостатком, на примере человекоцентризма. Начиная с Древней Греции, через принятие богом человеческой формы, до современной идеи «цари природы».

Королева прикоснулась к экрану: слова на нём дрогнули и распались на дорожки света. Она начала рассказывать – не лекцией, а танцем образов, и в каждом образе было и историческое зерно, и аргумент.

Древняя Греция – близость и наказание, – Она показала сцену: вершина Олимпа, боги скользят среди людей, рождаются полубоги – Герой, рожденный от любви бога и смертной. Близость богов к людям – это достоинство: она делает мир насыщенным смыслом, связью. Полубоги – примеры силы, ответственности, передачи смысла от небес к земле.

Но Королева тут же сменила картинку: Тех, чьё высокомерие – гордыня перед богами – обрушивается в трагедию; Арахна, которая вызвала на соревнование богиню ткачества, и была низвергнута в паутину. И голос её стал твёрже:

– В Древней Греции близость богов и людей учила уважению границ: общение с божественным давало силу, но одновременно налагало ответственность и смирение. Когда человек переступает границу – не в поисках участия, а чтобы узурпировать – приходит наказание. Мораль этих мифов – не запрет силы, а предостережение от её безответственного владения.

Аргумент: достоинство (близость, участие) действует здорово, когда сохраняется диалог и корректные границы. Переступив их – превращаешь участие в притязание, рвёшь ткань взаимности; как следствие – конфликт, разрушение социальной ткани.

Бог в человеческом облике – смирение или власть? Королева провела рукой, и перед Игорем возник образ богочеловека: бог, принимающий человеческую форму. Этот мотив встречается в разных традициях; он несёт идею доступности, эмпатии, спасения. В христианской традиции – воплощение (бог становится человеком) – пример высочайшего смирения и связи: Бог в образе человека страдает, служит, показывает путь.

Но дальше – поворот: люди начинают интерпретировать это как разрешение человека стать «подобным Богу» в смысле власти. Тут зазвучал аргумент истории: в поздней античности и средневековье идея «образа Божьего» (imago Dei) стала и ресурсом для этики заботы о творении, и инструментом легитимации власти. Аргументы благой теологии соседствуют с аргументами политического толкования: «Человек – образ Бога – потому он господин природы».

Пример: идеология «божественного правления» нередко использовалась, чтобы подкреплять политическую власть – тот же приём работает и в отношении природы: «человек – Царь природы» легко превращается в «человек – хозяин и управитель», иногда без обязанности служения. Королева показала, как корона, сотканная из листьев и лучей, превращается в корону из золота; из символа ответственности она делается знаком права распоряжаться.

Аргумент: сакральное смирение (бог – в теле человека) превратилось при неправильном прочтении в экзальтацию власти. Границы смирения стерты – и достоинство становится претензией.

Раннее Новое Время – наука как похвала власти над природой. В следующем образе мелькнули лаборатории, карты, компасы: Рене Декарт с разделением res cogitans / res extensa; Фрэнсис Бэкон с призывом «покорять и управлять природой»; Карта Меркатора, наклейки колоний. Это – ренессансное и просвещенческое восхваление человеческой техники, рациональности и контроля. Достоинство здесь – способность понимать и преображать мир, расширять возможность жизни; человеческая мысль становится инструментом освобождения.

Но в танце света корона человека накрыла острова: колонизация, эксплуатация, экстракция ресурсов. Королева показала конкретный переход: от «мы можем понять» к «мы имеем право эксплуатировать». Прометей принес огонь – благо, но наказание, которое следует за игнорированием пределов, тоже часть мифа; и в истории – техногенные катастрофы, вымирание видов, изменение климата.

Аргумент: когда эпистемологическая доблесть (научная власть) переступает границу этической ответственности, она становится инструментом доминирования. Человекоцентризм, подкреплённый техникой, превращается в систему, где природа – объект, а не партнёр.

Исторические примеры: колониальные экспроприации природных систем под предлогом «цивилизации»; аграрные и индустриальные практики, заменяющие местные знания (литургии, календари, агротехники) машинной эффективностью, что приводит к деградации почв и утрате биологического разнообразия.

Современная идея «цари природы» – достоинство как иммунитет против ответственности Королева связала узелок света и показала современный образ: человек как царь природы – технологический, экономически могучий, с доступом к генетике, климатическому управлению и промышленному истощению. Достоинство – способность изменять среду, защищать и улучшать жизнь – теперь носит голос претензии: «мы знаем лучше, мы имеем право». Границы авторитета размыты: что было функцией заботы – стало правом на распоряжение.

Аргумент: когда привилегия (возможность действовать широко) не сопровождается отчетностью и уважением к автономии других актантов (эко‑систем, культурных сообществ, «нечеловеческих» агентов), она порождает ущерб. С психологической точки зрения – утрата чувства сопричастности: человек отделён, одинок, и его величие становится маской одиночества и страха.

Конкретные проявления: климатический кризис, уничтожение местообитаний, утрата традиционных знаний и языков; при этом те, кто страдает первыми, нередко не являются теми, кто владеет «короной» – пример институциональной несправедливости.

Почему достоинство превращается в недостаток – общие аргументы Королева сложила перед Игорем научно‑философские нити:

1.      Нарушение границ функции. Достоинство часто даёт привилегию; если привилегия не ограничена обязанностью, она вакцинирует от ответственности. Границы – это защитный механизм, который превращает силу в неопасную взаимную игру; их нарушение рождает диктат.

2.      Централизация перспективы. Человекоцентризм – это редукция множества перспектив до одной. Эпистемологически это ведёт к слепоте: важные данные (ритмы, предзнаменования, локальные практики) исключаются. Результат – неверное управление сложными системами.

3.      Символическое оправдание. Мифы и религии могут давать нормативную оболочку власти: благословение, право. Исторически многие проекты эксплуатации получали сакральные оправдания – и потому были легче реализуемы.

4.      Психологическая компенсация. Когда человек получает власть без соразмерной моральной интеграции, возникает склонность к самоутверждению через контроль. Это компенсирует страх перед бессилием, но разрушают экосистему доверия.

Образы – как показать это в рассказе Королева предложила образы, которые Игорь мог использовать в своих книгах:

1.      Полубог на пьедестале, у которого руки в крови: сила демиурга переплетена с ответственностью, которая не исполнена – контраст между золотым ореолом и трещинами в основании.

2.      Корона, сначала сделанная из трав и перьев (символ партнерства), затем перекованная в золото (символ права распоряжаться) – и, наконец, тонущая в болоте, потому что рычаги власти не выдержали разорённой земли.

3.      Лаборатория, где свечи для ритуала старейшин заменены приборами; приборы точны, но карта местности, созданная на их основе, лишена пометок «место, где поют асы», «поле, где нельзя копать осенью» – и следом приходит неурожай.

4.      Сцена суда: полубог встаёт перед локальным советом духов, пытаясь оправдать свои действия счётом – но духи говорят на языке ветра и света; его аргументы – числовые, их – ритмические. Он проигрывает не потому, что технологии бессильны, а потому что забыл слушать.

Что значит вернуть достоинство в границы – решения Королева не оставила Игоря только с критикой. Она показала путь превращения недостатка обратно в достоинство:

1.      Восстановление ответственности. Каждый раз, когда человек получает власть (наука, политика, технология), необходимо сопровождать её институтами обязательств, слушания и контроля. Достоинство не отменяется – оно регламентируется.

2.      Полифония знаний. Включение локальных, культурных, экологических знаний в принятие решений. Не замена науки мифом, а диалог: «мы знаем законы», «мы слышим ветер».

3.      Символическая память. Ритуалы и мифы не обязательно ошибочны: их можно реинтерпретировать как механизмы ограничения власти. Ритуалы уважения к природе могут стать частью управления, а не только театром.

4.      Архетипическая ось: солнечный ветер и северное сияние. Она вернулась к этим образам: солнечный ветер – инициатор движения, огня, смелости; северное сияние – отвественность, красота и учтивое прислушивание. Их диалог – модель здорового обмена: инициатива и отклик, действие и смысловой ответ. Когда человек берёт роль только ветра (порождает, топчет), без сияния (слушания, света), диалог ломается.

Последняя сцена – урок для Игоря

Королева опустила руки, и её свет стал мягче. Над столом повисли маленькие картины: Анаксагор, Декарт, колоннады и лампы; рядом – саамская сказка о танцах авроры, рыбацкий календарь, преобразованный в диаграмму. Игорь понял: достоинство – это дар, но дар рождает обязанность удерживать границу.