Выжить в Антарктиде

– Продолжаете играть в ваши игры? Ну ладно, – он вновь протянул к ней руку, но Анна отскочила.

К сожалению, Грач стоял на дороге в коридор, и бегство исключалось. Да и не было на ледоколе такого места, где бы она могла скрыться от него. Проблему приходилось решать иначе.

– Что вам известно о моих родственниках? – спросила она, сверкая глазами.

Владимир хмыкнул:

– Уж не на вашего ли дедушку вы намекаете? Если не ошибаюсь, Анатолий Иванович Поклюшкин входил в состав первой Комплексной Антарктической Экспедиции.

Анна резко отвернулась от него к широкому окну.

– Вот же дурак! – произнесла она. – При чем тут мой дедушка? Подумайте хоть немного тем, на что вы шапку надеваете!

– Что, не угадал? Но отчего же вы тогда так расстроились? Скажите-ка, Поклюшкин бывал в долине Драконьего Зуба?

– Вы грубый, самодовольный и не способный логически мыслить упрямец, – сказала Анна устало. – Корчите из себя сыщика, да только выглядите бледно.

– Не стоит меня оскорблять.

– У вас нет ничего на меня, – она снова взглянула ему в глаза. – Ни на моего деда. Ни на кого-то еще. Вы ничего про меня не знаете, и все ваши слова это блеф чистой воды. И повода задерживать меня у вас тоже нет. Так что дайте пройти!

Грач не сдвинулся с места. Егорова, сделавшая несколько шагов по направлению к выходу, вынужденно уперлась ему в грудь.

– Почему бы просто и спокойно не ответить на мои вопросы? – Володя адресовал сердитый взгляд ее макушке. – К чему весь этот надрыв? Вы не актриса, вы всего лишь еще одна охотница за сокровищами. Неужели так трудно в этом признаться?

– Да, конечно! – Анна запрокинула голову. – И случись что, вы не придете мне на помощь. Такие, как вы, никогда не поступятся принципами ради таких, как я.

Ее глаза цвета кофе с молоком оказались так близко, что Володя невольно вздрогнул – столько в них плескалось обиды и смертельного отчаяния. Как у загнанного в ловушку зверька, понимающего, что настал его последний час.

Однако загнанный зверь, даже самых крошечных размеров, может очень больно цапнуть – Володя помнил об этом, только не стремился ее добивать. Вопреки обстоятельствам ему захотелось вдруг все исправить – миром, лаской, участием. От внезапной смены ориентиров у него закружилась голова.

– Если вам требуется помощь, почему бы не попросить о ней? – спросил он, чувствуя, как почва стала уплывать из под ног. Он схватился рукой за переборку, впитывая ее мелкую вибрацию.

– А толку? Если вы хотите помочь, просто не мешайте! И тогда все будет хорошо.

– А если не будет?

– Вот тогда и арестуете меня! Я сопротивляться не стану.

– Какая странная речь. Значит, какую-то вы вину за собой признаете?

– Вы лучше к Патрисии приглядитесь. И к ее секретарю. Или кишка тонка с такими связываться?

Она оттолкнула его с прохода. Сил бы ей спихнуть его накачанную мускулистую тушу совершенно точно не хватило, но Грач сам отступил, прижимаясь боком к переборке.

– Может, все-таки поговорим откровенно? – после секундной паузы крикнул он ей в спину.

Но Анна уже проворно скрылась в плохо освещенном коридоре.

Вся эта ситуация Грачу страшно не нравилась. Разговор повернул куда-то совсем не в те дебри. Но упоминание французов заслуживало внимания, потому что Анна – девушка наблюдательная и наверняка знала больше, чем говорила. Вот только хотела ли она ему искренне помочь или просто отводила подозрения?

«Ладно, никуда она от меня не денется, – подумал он, потирая подбородок. – До того, как мы окажемся в оазисе, она точно неопасна. Ну а там буду за ней следить в оба. Одним подозреваемым больше, одним меньше…»

Грач полагал, что Егорова стремится в пещеру за каким-то особенным артефактом. Вряд ли ей требовался тот же «бублик», что и Долгову (хотя чем черт не шутит). Хранилище древних было большим, и наверняка в нем прятались и другие, не менее заманчивые штуки. Если это не миф, разумеется.

См бы Грач ни за что не купился на истории о спрятанных подо льдом сокровищах. Но вокруг уже столько народу ломилось в этот богом забытый оазис, что его скептицизм невольно дал трещину. Впрочем, что с этим делать и что делать с еще одной неуемной охотницей за плюшками, он не представлял.

18. На острове Кинг Джордж

Геннадий Белоконев

Геннадий чувствовал себя на подъеме. Ему редко удавалось настолько расслабиться, чтобы находить удовольствие в созерцании пейзажа или деталей нехитрого человеческого быта. Обычно его голова была полна забот, размышлений и планов. Он мог идти и, не глядя под ноги, мысленно надиктовывать себе текст будущей статьи. Или припоминать, как прошел тот или иной урок в школе, и прикидывать, что он сделал не так и что следует улучшить, дабы заинтересовать темой даже последнего лоботряса. Но ступив на землю станции Беллинсгаузен, Геннадий преобразился. Сопровождающего гида он как раз слушал вполуха, поскольку много читал о станции и сам бы легко мог выступить экскурсоводом, однако высвободившееся внимание потратил не на внутренние монологи, а на окружающий мир.

С борта судна российская станция показалась ему очень большой. Вдаль от воды убегали вверх по склону многочисленные домики, ангары, бытовки и цистерны. Однако после высадки оказалось, что на долю Беллинсгаузена приходится только половина. Остальное принадлежало соседям.

Встречавший их группу вежливый экскурсовод-чилиец сообщил, что его соотечественники работают с туристами и обслуживают все международные станции на острове. Экскурсия сначала проходила по территории чилийского поселка, а потом пассажиров с «Души океана» привели в гостевой домик на Беллинсгаузене, где для них были организованы перекус и посещение музея, расположенного в том же здании.

Геннадию показалось, что по сравнению с прямо-таки городским шиком чилийской Фрай, территория Беллинсгаузена была не слишком обихожена. Деревянные тротуары, дороги со следами колес и гусениц, ржавеющие ангары наводили на грустные мысли. Всему виной, конечно, вечная сырость, стареющее оборудование и скудное финансирование. Однако квалификация специалистов, работающих на станции, была, по признанию гида-чилийца, очень высокой. Русских тут все уважали.

Внутри гостевой домик напомнил Белоконеву его собственный дом: обшитые вагонкой стены, мебель родом из 80-х годов, много полок с книгами, симпатичные занавесочки на окнах и типичный кухонный гарнитур с белым холодильником, иконами над ним и веником, замотанным изолентой, в углу.

В гостевом доме их напоили чаем с баранками и конфетами и повели осматривать музей, расположенный в небольшой комнатке с окнами на покрытую снежными полосами скалу..

Увы, гид группе достался косноязычный. На дурном английском он уже второй час бубнил заученный текст. А уж в музее, под его бесконечные списки фамилий и событий, все окончательно заскучали, кое-кто даже потянулся к выходу, чтобы переждать тоскливую лекцию на улице.

Геннадий не мог этого вынести и вмешался.

– Товарищи, подождите! – несколько патетично произнес он, привлекая внимание, и смутился. Кажется, на него подействовали выставленные в музее коммунистическая атрибутика, флаги и старые пожелтевшие снимки, с которых глядели радостные советские лица.

– Не расходитесь, пожалуйста, – попросил он чуть тише. – Позволю себе вольность и вставлю пять копеек. Слушая сухие перечисления, трудно понять, зачем люди во все времена рвались сюда, в неизведанное. Терпели трудности, жили по полгода в холоде и темноте. Ради чего? Хотели славы и денег? Да они и сейчас приезжают сюда и живут, хотя уже давно никакого престижа и больших богатств полярникам не положены. Тогда почему? Что это за люди?

Геннадий чуть приостановился, проверяя, насколько хорошо ему удалось зацепить слушателей. Его и правда слушали с интересом, ожидая от него куда более живого рассказа, чем от гида.

– Вы позволите? – обратился Белоконев к чилийцу. – Ничего, что я у вас хлеб отбираю?

Чилийце заулыбался, он был вовсе не против, чтобы кто-то помог ему провести экскурсию.

– Спасибо, Хуан. Друзья мои, мне тут вспомнилась одна показательная история о советских летчиках, – Геннадий подбоченился, встал у стены с картой Антарктиды и обвел ее одухотворенным взглядом. – Их имена нанесены на карту в благодарность за их самоотверженность. Простите, что я тычу пальцем, просто не вижу указки… Однако смотрите: вот они, Кристальные горы! А вот вершины Перова, Бродкина, Афонина, Сергеева и Меньшикова.

– И какой подвиг они совершили? – спросил Дима Сухов, которому из-за больной ноги принесли в музей стульчик, и он единственный сидел, расстегнув куртку и крутя шапочку в руках.

– Сами летчики вовсе не считали тот поступок подвигом, – заметил Белоконев, – для них это была обычная работа, за которую никто не требовал наград. Они спасли бельгийскую группу исследователей, застрявшую в горах в страшную бурю.

– Да, это благородный поступок, – тихо заметил отец Кирилла, адвокат Мухин. Мальчик согласно кивнул.

– Конечно. Но я что хочу сказать: вдали от официоза и бюрократии наши отцы и деды жили по чести и по велению души. Не только упомянутые летчики, но буквально все работали здесь не за страх, а за совесть и помогали любому попавшему в беду. Вне зависимости от страны и национальности. В Антарктиду ехали лучшие из лучших, потому что гнилых и подлых она не принимала. И я призываю отдать этим замечательным людям дань памяти. Здесь, в этом музее это более чем уместно. Итак, вы готовы услышать историю храбрых летчиков целиком?

– Да! – выпалил Кирилл.

Геннадий наслаждался заинтересованными лицами. Он обожал эти минуты. И в школе, когда класс вдруг притихал, очарованный очередным историческим очерком. И в библиотеке, где его изредка приглашали выступить перед пенсионерами. И на конференциях, куда он в последний год зачастил. В такие мгновения Геннадий ощущал себя на своем месте.

– Это случилось, правда, не на Беллинсгаузене, а на материке, в районе Кристальных гор в 1958 году, – начал он. – Группа бельгийцев вылетела со станции Бодуэн в горы для картографической разведки, но их самолет попал в снежный шторм и разбился. Пилот и его команда, к счастью, выжили и даже смогли радировать на базу о происшествии. С бельгийской станции им на помощь отправилась спасательная экспедиция. Они вышли на вездеходе, однако почти сразу из-за ограниченной видимости машина провалилась в ледяную трещину, и спасатели сами едва спаслись. Тогда снарядили вторую группу на собачей упряжке, но и они провалились в трещину – уже в другую. Шли часы, дни, об экипаже разбившегося самолета известий больше не поступало, а из единственной радиограммы не было даже понятно, есть ли среди них раненые. Но все отдавали себе отчет: без еды и тепла, в буран даже здоровые люди долго не продержатся. Что же делать? Вездеход угробили, санный поезд застрял в ледяной трещине, а больше никакого транспорта у бельгийской группы не было. Буря же продолжала бесноваться, и улучшения погоды в ближайшие дни не предвиделось.

Начальник бельгийской станции обратился по радио ко всем зимовщикам Антарктиды с просьбой о помощи, но никто не отважился, кроме русских. Австралийцы сказали, что готовы выделить топливо для подзаправки самолетов, но своей техникой не рискнут. Американцы сослались на то, что они слишком далеко и даже на самолете не смогут прибыть вовремя. А французы посетовали, что их единственный самолет не предназначен для полетов в сложных метеоусловиях. Только наши, посовещавшись, решили пойти на риск. Из Мирного они добрались до станции Бодуэн, взяли на борт дополнительные бочки с топливом и с гигантским перегрузом, при неуменьшающемся ветре и нулевой видимости вылетели в Кристальные горы. Надежных маячков тогда не было, высматривать самолет и следы крушения приходилось невооруженным глазом, высунувшись из обледеневшего окна кабины.

Наши летчики три дня искали выживших и наконец, когда горючего оставалось только на 4 часа поисков, увидели занесенную снегом палатку возле горы Сфинкс. Участок здесь был неровный, приземлиться невозможно, поэтому сесть пришлось аж за три километра и пробираться сквозь заносы к палатке пешком. К счастью, потерпевшие крушение оказались живы, хотя сильно обморожены и истощены. Вышли бельгийцы к своим спасителям со слезами на глазах, потому что к тому времени совершенно отчаялись и потеряли веру, что их найдут. Из припасов у них осталось лишь сто грамм изюма и тюбик какао с молоком – они сохраняли это на крайний случай.

Обратный путь до самолета вновь пришлось брести в буран. Следы занесло снегом, спасатели и спасенные едва не заблудились, потому что радиосвязь в этой местности была неустойчивой. Однако оставшиеся на борту механик и второй пилот проявили смекалку, они догадались включить двигатели и выпустить несколько сигнальных ракет. Вот по гулу двигателей и ракетам группа и смогла разыскать свой самолет.

Доставили бельгийцев домой на станцию, и тут обнаружилось, что спасенный пилот – это никто иной, как принц де Линь, брат короля Бельгии.

– Круто! – восхитился Кирилл. – Неужели принц был полярником?

– Да, полярником и летчиком, – подтвердил Белоконев. – В благодарность за спасение бельгийцы по праву первооткрывателей дали имена русских героев нескольким горным вершинам в Кристальных горах. А гору Сфинкс переименовали в гору принца де Линя – так оно теперь и значится на всех антарктических картах.

Рассказ Белоконева всем очень понравился, и туристы шли к поджидавшему их автобусу – «Иванбасу», как называли тут этот вместительный автомобиль на огромных колесах – повеселевшие и бодрые.

В автобусе Анна подсела к историку и попросила поделиться еще какой-нибудь интересной историей. Хотя до гостиницы им было ехать всего минут десять, Геннадий не отказал себе в удовольствии поведать девушке и примкнувшему к ней Кириллу еще несколько захватывающих приключений.

Увлекшись, Геннадий продолжал рассказ, даже когда автобус остановился и туристы стали выбираться наружу. То и дело оглядываясь на слушателей, историк совершенно не смотрел под ноги. В дверях он предсказуемо запнулся и полетел со ступеней вниз.

Анна ахнула, но, на счастье Белоконева, второй охранник Долгова, Дима Ишевич, как раз случился поблизости и поймал незадачливого рассказчика. Он буквально подхватил его на руки, словно ребенка, и осторожно поставил на землю.

– Ох, спасибо, спасибо, – благодарил его Белоконев, тряся лохматой головой. При этом очки с него слетели и рухнули прямо в грязь, шапка тоже, даже сумка с фотоаппаратами соскользнула с плеча, и Диме пришлось вылавливать все это из лужи, обтирать носовым платком и возвращать хозяину.

– Я такой иногда неуклюжий, – смутился Геннадий, принимая мокрую шапку из кролика, в которой сегодня щеголял целый день. Он даже не задался вопросом, откуда Дмитрий взялся да еще встал так удачно, ведь на экскурсии Ишевича не было: с Долговыми по поселку ходил Грач.

– Ничего, все в порядке, – вежливо сказал Дмитрий, отряхивая его сумку от налипшей грязи. Взяв Паганеля под локоток, охранник повел его по широкой лестнице к дверям отеля, следя, чтобы тот больше нигде не навернулся.

Геннадий изогнул шею и с неожиданным интересом вгляделся в лицо провожатого:

– Простите, молодой человек, а мы ведь с вами встречались раньше…

– Конечно, – улыбнулся Ишевич, – на ледоколе.

– Ах, ну да. Вы же служите вместе с Владимиром. Вы его помощник.

– Так и есть, – Дмитрий усмехнулся.

– Действительно, так неловко, – Геннадий смутился. – Я часто что-то путаю. Как вас зовут?

– Дима.

– Спасибо, Дима. Я вам очень благодарен за помощь.

– Не за что, – Ишевич вторично сверкнул улыбкой.

– Дима, скажите, а Юра с вами? – окликнула его Вика, заметившая телохранителя и потому чуть приотставшая от основной группы. – Вы же с ним на ледоколе оставались, верно?

– Да, но Юра немного задержится. Он к ангарам направился, договаривается о доставке снаряжения.

– Понятно, – девушка чуть погрустнела.

– Никуда твой рыцарь не денется, – обронила Анна, протискиваясь мимо Завадской к стеклянным дверям отеля, где ее уже поджидал Сергей.

– Он к ужину подойдет, – уточнил Ишевич.

Вика поблагодарила за информацию и встала в очередь на оформление, приготовив паспорт.

– А чем закончилась история с зимовкой на Полюсе Недоступности? – спросил Кирилл, дергая Белоконева за полу куртки, едва тот пристроился у стойки.

– Киря, ты где! – несколько истерично окликнула мальчика его мать. – Иди ко мне немедленно! Мы уже уходим в номер.

– Я за ужином дорасскажу, – пообещал школьный учитель, – сейчас надо размещением заняться, переодеться.

– Ладно, но обещайте, что сядете поблизости от нашего столика, – сказал Кирилл. – К счастью, тут всего одни ресторан для всех, и мы не будем ужинать по очереди.

В номере Геннадий первым делом проверил багаж, доставленный с ледокола. Ноутбук, документы, записная книжка – все было на месте. Белоконев умылся, сменил запачканные брюки на чистые и решил убедиться, что, падая, не разбил свою камеру. Он подошел к тумбочке и взялся за сумку, но стоило ее приподнять, как на пол, прямо ему под ноги слетел белый конверт.

– Господи! – воскликнул Геннадий, потрясенно на него взирая.

Он наклонился, подбирая послание. Знакомые слова: «Геннадию Белоконеву, срочно», – лишили его последних сомнений.

Аноним последовал за ним в гостиницу с корабля. Более того, он заранее знал, в какой номер поселят историка, и оставил там очередное указание. Владимир Грач предупреждал, что так и будет.

Белоконев сжал конверт в кулаке, не отваживаясь вскрыть.

– Где Володя? Мне немедленно нужно найти Володю! – пробормотал он и кинулся вон из номера.

⁂Юрий Громов

Несколько лет назад, ступив на землю Антарктиды в первый раз, Юра был навсегда очарован ею. Он тогда оказался на Берегу Правды, у моря Дейвиса, и все для него было в новинку. Скатившись со скрипучего трапа на запорошенный снежной пылью припай, он замер, втягивая ноздрями ледяной, до странности иголчатый воздух. Его поразили невиданный яркий свет, собачий холод (как ему тогда показалось) и полное отсутствие запахов.

Юра у тому времени уже достаточно попутешествовал в холодных краях и знал, что лед везде имеет свой запах. На Москве-реке он пах бензином и протухшей рыбой; в дремучем лесу на заснеженном озере источал запах хвойной свежести; в Арктике пах солью, йодом и медвежьим жиром, а на Алтае – стылым туманом с привкусом кедровых шишек. Но Антарктида не пахла ничем.

Нет, на станциях обязательно присутствовали человеческие ароматы – еды, солярки, – но стоило немного отойти от поселка, как оставалась только морозная чистота ничем не приправленного озона. В теле от нее моментально приключалось что-то вроде кислородной эйфории.

Именно тогда Громов и понял, что очень правильно выбрал себе профессию. Если бы он не стал гляциологом, то загадка ледяного царства Антарктиды, живущего по своим неизведанным законам, заставила бы его сменить сферу деятельности.

Юра давно считал, что вода, превратившаяся в лед – это самое коварное чудо природы. И самое таинственное. А уж льды Антарктиды – о них вообще нужно говорить отдельно. Почему-то здесь, на этом странном континенте, встречается то, что не встречается нигде больше. Например, «столб смерти» – такое готическое название специалисты дали феномену, открытому в Антарктиде в 1974 году. Он представляет собой торнадо, вдруг рождающееся в доли секунды. Его хобот состоит из воды более соленой и более плотной, чем окружающий океан, и, главное, очень холодной – холоднее льда. Этот ледяной «столб смерти», разрастаясь, уходит с поверхности ко дну, мгновенно замораживая все на своем пути. Рыбы, попавшие в ледяную ловушку, не успевают уплыть и замерзают[12].

А еще здесь встречаются «ледяные цветы», расцветающие на поверхности океана в летние месяцы. Это поистине невероятное зрелище: сначала на матовой зыбкой поверхности появляется один причудливый прозрачный цветок, потом еще несколько, и вскоре весь открытый участок воды превращается в фантастический луг[13].

Процессами льдообразования в оазисах и на побережье Громов как раз и занимался в свои предыдущие приезды. Погружаться с головой в изучение этого волшебства ему было очень интересно. Первая научная статья, опубликованная им по мотивам антарктической работы, касалась так называемых «ледяных цунами». Выглядели они достаточно колоритно: словно замершие на лету морские волны, бегущие по скалистому плато. Конечно, волна не может замерзать за доли секунды, форма их формировалась столетиями, лед то таял и тек, то намерзал по новой. Но чтобы выяснить данный механизм и объяснить его, Громову понадобилось несколько месяцев наблюдений и экспериментов.

Антарктида была для него хороша не только феноменами и простором для исследовательских работ. Суровые условия и отбор увлеченных делом людей – от ученого до простого механика породили особый микроклимат взаимоотношений, мужское братство. В шутку они величали себя «орденом Белого Магнита». Как-то Юра спросил своего коллегу, который праздновал уже девятую зимовку, как быстро тот возвращается к нормальной жизни после длительной командировки. Сам Громов, честно сказать, с трудом вошел в привычную колею после первого антарктического года, и ему было интересно услышать, как обстоит с этим у других.

Они со Степанычем стояли на палубе корабля, только взявшего курс на север, домой. Стояла холодная лунная ночь, позади были месяцы напряженной работы, впереди – долгое плавание через Индийский океан и Суэцкий канал к Черноморскому побережью. По ходу следования ледокола вздымались высокие грозные айсберги, рождающие ассоциации с воротами в новый-старый, хорошенько забытый мир.

Степаныч долго не отвечал, смотрел на лунную дорожку, потом поскреб в задумчивости шею и изрек:

– Если бы не жена и дочка, я бы, наверное, и вовсе тут поселился. Скверно дергаться туда-сюда. Здесь все просто – там тяжело. Но в семье отогреваешься, приспосабливаешься ко всем этим бюрократическим нелепицам и отчужденности. Где-то спустя полгода уже не забываешь закрыть в квартире дверь на замок, и лица домашних обретают объем и краски. Антарктида же наоборот слегка выцветает и делается плоской, но все равно манит, зараза! – он повернул голову и усмехнулся: – А ты, Громыч, у нас холостой. И коль это была твоя вторая зимовка, значит, будет и третья, и четвертая. Антарктида холостых глотает с потрохами. Некому за ваши души с ней бороться.

Юра сам это чувствовал и был уверен, что вернется к «Белому Магниту» очень быстро, только с накопившимися делами разделается, разгребёт данные и дневниковые записи. Год, от силы два – и снова здравствуй, Антарктида! Но судьба распорядилась иначе. Умерла мама. Вовремя подать заявку не удалось, и второй сезон был пропущен, хотя как раз отплытие решило бы проблему навалившейся тоски и неприкаянности. К счастью, появился Вовка Грач со своим странным предложением, и Громов уцепился за протянутую соломинку.

В глубине души Юре казалось, что и Володькой двигало какое-то похожее чувство. У него, Юрки, была зимовка, а у военного Грача – армия, где тоже все не так, как на гражданке. Оказавшись временно на обочине, они никак не могли вписаться в обычную скучную жизнь, и Антарктида показалась им спасительным вызовом. Вот и вляпались они на радостях в авантюру по самое не балуйся…

⁂

Пока туристы, покинувшие борт ледокола, осматривали станцию и музей, Юра помогал разгружать багаж. Грач оставил ему в помощь второго телохранителя Диму Ишевича, но, в принципе, и без него все было бы нормально. Погрузка-разгрузка шла быстро и без осложнений.

Юра таскал из пропахшего авиационным топливом вертолетного нутра тюки с вещами на склад. Со своим грузом они с Димой разделались быстро, потом помогали остальным – просто так, за компанию, которая подобралась дружная и приветливая, Юра с ними отдыхал душой. В отдалении скрипели подъемные краны, люди сообща решали возникающие проблемы без криков и мата, и было полное ощущение, что он вернулся в прошлое, к своим товарищам из «ордена Белого Магнита». Вернулся надолго, а не на несколько часов.

Один из вертолетчиков, Саня Петрушецкий, прозванный Петрушкой за рыжеватые волосы и неунывающий нрав, оказался старым знакомым. С ним Юра не раз «летал на купол», и сейчас, так неожиданно встретившись, они долго обнимались и хлопали друг дружку по спине.

– Ха, турист! Ну, даешь! – орал Саня, сверкая задиристой улыбкой. – Вот убил, так убил! Хоть тушкой, хоть чучелкой, лишь бы к нам, так, Громыч?

– И не говори, Петруха, но без вас плохо, веришь?

– Верю! Как пить дать, верю! Сам тоже сюда зачастил. Только теперь я на «курорте» кости бросил.

– Неужто изменил Мирному?

– Я там уже все книжки в библиотеке перечитал, все фильмы пересмотрел, – полушутя, полусерьезно пояснил Петрушецкий. – Да и надо же людей новых посмотреть, себя показать. Ну а ты-то что делаешь?