Империя мрака

Вячеслав Гот

Империя мрака

Пролог: Кровавый князь

Глава I. Тень над Трансильванией

1456 год. Замок Поэнати, Валахия.

Туман, густой и липкий, как запёкшаяся кровь, обволакивал холмы Валахии с наступлением сумерек. Он не рассеивался даже под утренним солнцем – словно земля сама дышала страхом. В этом краю, где горы смыкались с небом, а реки несли в своих водах пепел сожжённых деревень, даже вороны молчали. Их крики, казалось, были поглощены чем-то большим – чем-то древним, что проснулось вновь.

В полуразрушенной сторожевой башне замка Поэнати, затерянной среди лесов и болот, дрожащими пальцами старый монах выводил на пергаменте слова, которые, по его убеждению, могли спасти души будущих поколений. Его имя – брат Мирча – давно стёрлось из памяти братства. Он бежал из монастыря Скиту, спасая не только свою жизнь, но и правду. Правду, которую церковь предпочла бы сжечь, а народ – забыть. Но он знал: если не запечатлеть это сейчас, то легенда поглотит реальность, и из чудовища сделают героя. А из героя – святого.

Перо скрипело по пергаменту, как крик осуждённого на колу. Каждое слово давалось с болью. Не от холода – хотя в башне было ледяно, – а от воспоминаний. Он видел то, что не должен был видеть. Слышал то, что не должен был слышать. И теперь, в одиночестве, среди гниющих балок и крыс, он пытался вырвать из своей души ту тень, что преследовала его с тех пор, как он впервые увидел его.

«Его зовут Влад. Влад III, сын Влада Дракулы, князь Валахии. Но это лишь оболочка. За ней – не человек. Не зверь. Не демон, как полагают простолюдины. Нет. Это нечто иное. Сила, рождённая из боли, крови и клятвы, что была дана не Богу и не дьяволу, а чему-то… старше их обоих.»

Мирча сделал паузу, вытирая пот со лба. Его руки тряслись не от старости – ему едва перевалило за сорок, – а от ужаса, что не покидал его ни днём, ни ночью. Он слышал шаги. Не за дверью. Не снаружи. Внутри головы. Тихие, мерные, как будто кто-то шёл по коридорам его разума, проверяя, насколько глубоко проник страх.

Он снова взял перо.

«Я видел его в Тырговиште. Город, что стал кладбищем под открытым небом. Тысячи колов – лес из плоти и костей. На каждом – живой или умирающий. Некоторые кричали. Некоторые молились. Большинство просто смотрели в небо, ожидая, когда боль станет милосердием. А он… он ехал верхом между ними, как пастырь среди стада. Без гнева. Без жалости. С холодной улыбкой на губах. И в его глазах… там не было души. Только голод. Голод, что не утоляется ни кровью, ни властью, ни местью.»

Ветер ударил в ставни с такой силой, что одна из них сорвалась с петель и с грохотом распахнулась. Ледяной воздух ворвался в комнату, задув свечу. Мирча вскрикнул, инстинктивно прикрывая пергамент рукой, будто защищая его от невидимого врага. В темноте он услышал – не воображение, не шелест крыльев летучей мыши, а дыхание. Медленное. Глубокое. Ритмичное, как прибой у берегов ада.

Он не обернулся. Не мог. Знал: если посмотрит – увидит его. А тот, кого видят однажды в темноте, уже никогда не остаётся один.

«Говорят, он убил собственную жену, когда она бросилась с башни, поверив ложному слуху о его смерти. Говорят, он проклял Бога за то, что тот допустил падение его отца и позор его брата. Но я знаю больше. Я видел, как он стоял в руинах древнего капища, что скрыто под замком Поэнати. Там, где ещё до римлян приносили жертвы богу, чьё имя нельзя произносить. Там он заключил сделку. Не с дьяволом. С Тьмой. С Той, что ждёт под землёй, пока мир не истечёт кровью.»

Мирча почувствовал, как по шее стекает капля – не пот, не дождь. Кровь. Он не знал, откуда она взялась. Возможно, из носа. Возможно, из глаз. Возможно, это была кровь его – того, кто стоял за спиной.

Он писал быстрее, почти судорожно.

«Он больше не человек. Он – воплощение страха, что правит Валахией. Он не спит. Он не ест. Он не молится. Он пьёт. И когда он пьёт, земля дрожит. Даже турки, что не боятся смерти, шепчутся в палатках, что лучше умереть от меча, чем попасть в руки Кровавого Князя. Потому что смерть от меча – это конец. А смерть от него… это начало чего-то худшего.»

Внезапно перо выскользнуло из его пальцев и упало на пол. Мирча почувствовал, как его тело сковывает ледяной паралич. Он не мог пошевелиться. Не мог кричать. Мог только дышать – коротко, прерывисто, как загнанная в угол жертва.

И тогда он услышал голос.

Тихий. Мягкий. Почти ласковый.

– Ты пишешь обо мне, брат Мирча?

Монах не ответил. Не мог. Но в темноте раздался смех – тихий, как шелест черепов в ветру.

– Пиши. Пусть мир узнает. Пусть боятся. Страх – единственная молитва, которую я принимаю.

Свеча вспыхнула сама собой. Пламя было не жёлтым, а тёмно-алым, почти чёрным. В его свете на стене отразилась тень – высокая, с острыми плечами, с глазами, горящими, как угли из преисподней. Но когда Мирча обернулся, за его спиной никого не было.

Только открытая дверь. И следы на пыльном полу – босые, глубокие, как будто шагал не человек, а нечто, чей вес превосходит плоть.

Мирча опустил голову на пергамент. Слёзы смешались с чернилами. Он знал: его хроника будет найдена. Возможно, через столетия. Возможно, завтра. Но тот, о ком он пишет, уже не нуждается в тайне. Он хочет, чтобы его боялись. Чтобы его помнили. Чтобы его звали.

Ибо имя его – Дракула.

А дракон, как известно, не умирает. Он лишь засыпает… чтобы проснуться голоднее.

Монах поднял перо. Его рука больше не дрожала. Страх уступил место отчаянию – а в отчаянии рождается последняя смелость.

«Если ты читаешь эти строки – беги. Не ищи его замок. Не повторяй его имя. Не верь легендам, что он мёртв. Он жив. Он всегда жив. И он ждёт… тех, кто осмелится заглянуть в бездну его глаз.»

За окном ветер стих.

Но дыхание – осталось.

Глава II. Дитя Дракона

1431 год. Замок Сигишоара, Трансильвания.

Ночь над Сигишоарой была необычной. Не от холода – хотя февраль в Карпатах всегда приходил с ледяным дыханием, – а от тишины. Даже волки замолкли. Даже ветер, что обычно выл в узких улочках города, будто пытаясь вырвать камни из стен, теперь лишь шелестел по черепичным крышам, как крадущийся шпион. Над замком нависла луна – полная, но странно тусклая, будто её свет поглощала невидимая пелена.

В башне Ордена Дракона, где герб с крылатым змеем вился над входом, как живой, раздавался крик женщины. Не от боли – хотя роды были тяжёлыми, – а от ужаса. Княгиня Евдокия, жена Влада II, чувствовала: то, что рождается в эту ночь, не от мира сего. Она видела сны – недели напролёт. В них младенец не плакал, а смеялся. Его глаза были чёрными, как бездна. А из его пуповины сочилась не кровь, а тень.

Внизу, в зале совета, Влад II Дракул стоял перед алтарём, на котором лежал меч и пергамент с клятвой. Его лицо было сурово, но в глазах – тревога. Сегодня он официально вступал в Орден Дракона, тайное братство рыцарей, созданных папой для защиты христианства от османской угрозы. Знак дракона – змей, обвивающий крест, – будет вышит на его плаще, вырезан на его мече, запечатлён в его имени. Отныне его будут звать Дракул – Дракон. А его сыновья унаследуют это имя как проклятие… или как судьбу.

– Он родился, – прошептал капеллан, входя в зал. – Мальчик. Здоров. Громко кричит.

Влад II кивнул, но не двинулся с места. Что-то в его сердце сжалось. Не радость. Предчувствие.

– А мать? – спросил он.

– Жива. Но… странная. Говорит, что ребёнок слушает.

В ту же ночь, когда первый крик младенца пронёсся над Сигишоарой, в лесах Карпат, за рекой Тырнава, старая женщина подняла голову от костра. Её лицо было изборождено морщинами, как кора древнего дуба. Волосы – седые, спутанные, украшены косточками птиц и засушенными корнями. Её звали Мара из Быстрицы, и народ боялся её больше, чем турецких рейдов. Говорили, она помнила времена, когда римляне строили дороги через эти горы, и даже раньше – когда здесь шептались боги, чьи имена стёрлись из памяти людей.

Она встала, подошла к краю обрыва и посмотрела на замок вдалеке. Ветер принёс ей запах – не дыма, не снега, а крови новорождённого. Но не простой. Эта кровь пела. Пела песню, что слышали лишь те, кто стоял на границе миров.

– Пришёл, – прошептала она. – Сын Дракона… и сына Тьмы.

Через три дня после рождения младенца Мара пришла в Сигишоару. Никто не остановил её. Стражники, увидев её, отступили, будто перед ней стояла не старуха, а сама смерть. Она вошла в покои княгини без стука, без поклона. Подошла к колыбели, где спал ребёнок, и склонилась над ним.

Малыш не плакал. Он смотрел на неё. Глаза его были серыми, как утренний туман, но в глубине – что-то двигалось. Что-то древнее.

– Ты слышишь их, да? – прошептала ведьма. – Те голоса под землёй. Те, что ждали тебя.

Ребёнок не ответил. Но его пальчики сжались в кулачок, и на губах мелькнула тень улыбки.

Мара подняла руку и провела по лбу младенца. На коже остался след – не царапина, а символ: перевёрнутый крест, обвитый змеей.

– Кровь его станет рекой, – произнесла она, глядя в глаза княгине, которая стояла в дверях, бледная как снег. – А тень – вечной. Он будет править не мечом, а страхом. Не законом, а болью. И когда придет его час, он выберет между Богом и Бездной… и отвергнет обоих.

– Кто ты?! – выдохнула Евдокия, дрожа.

– Тень твоего рода, – ответила Мара. – Та, что хранит память о тех, кто был до вас. И о тех, кто придёт после.

Она повернулась и вышла. Никто не последовал за ней. В замке воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим дыханием младенца.

Годы шли. Влад рос молчаливым, проницательным ребёнком. Он не играл с другими детьми. Не смеялся. Но часто исчезал в лесу, возвращаясь с пеплом на ладонях и странными словами на губах – на языке, которого не знал никто в замке. Его отец, ставший всё более озабоченным политикой и войной с Османами, не замечал странностей сына. Или не хотел замечать.

Но однажды ночью, когда Владу было семь, он подошёл к отцу и спросил:

– Отец… кто говорит со мной, когда я сплю?

Влад II замер. Взглянул на сына – и впервые почувствовал страх. Не перед врагом. Перед собственным ребёнком.

– Никто, сын мой. Это лишь сны.

– Нет, – тихо сказал мальчик. – Они зовут меня. Говорят, что я их князь.

В ту ночь Влад II велел запереть сына в комнате с иконами и святой водой. Но наутро дверь была открыта. А на стене, написанное пальцем в пепле, стояло одно слово:

«Жди».

Время шло. Орден Дракона слабел. Османы наступали. А в душе мальчика, рождённого под знаком дракона, всё громче звучал шёпот из глубин земли. Он не знал, кто он – защитник христианства или наследник древней тьмы. Но однажды он выберет. И в этот день мир узнает, что Дракон не защищает.

Он пожирает.

Глава III. Годы в плену

1442–1448 годы. Османская империя.

Когда цепи сняли с их рук, Владу было одиннадцать. Его брату Раду – девять. Они стояли на мраморной площади дворца в Адрианополе, босые, в рваных одеждах, с лицами, выжженными солнцем и слезами. Их привезли сюда не как гостей. Не как союзников. А как заложников – живые гарантии верности их отца, Влада Дракула, перед лицом султана Мурада II.

Османская империя была не просто государством. Это был механизм, отточенный веками, где каждая деталь – от стражника у ворот до придворного поэта – служила одной цели: власти. И власть эта строилась не на законах, не на чести, а на страхе. Влад видел это с первого дня.

Он видел, как паша приказывает отрубить руку мальчику за кражу хлеба.

Как янычары смеются, наблюдая, как пленный христианин молится перед казнью.

Как султан, не поднимая глаз от шахматной доски, говорит: «Повесьте его на воротах. Пусть другие увидят цену предательства».

Всё здесь дышало смертью. Но не хаотичной, не дикой – упорядоченной. Смерть была инструментом. Как молот. Как плеть. Как меч.

Раду быстро приспособился. Он учил турецкий язык с жадностью, играл с сыновьями визирей, улыбался, кланялся, молился в мечети. Его глаза, некогда тёплые и доверчивые, стали гладкими, как лакированный камень. Он начал носить тюрбан. Пил кофе с мёдом. Шептал стихи Руми. Османы полюбили его. Назвали Раду Красивым.

Влад же молчал.

Он не учил стихов. Не кланялся. Не улыбался. Он наблюдал.

Каждую ночь он лежал на узкой циновке в общей комнате для заложников и слушал. Не шаги стражи. Не шелест шелков. А другой звук – глубже, тише, древнее. Шёпот, идущий не из улиц или дворцов, а из-под земли. Из тех самых глубин, что звал его ещё в колыбели.

«Ты видишь их игру, сын Дракона?» – звучал голос, холодный, как лезвие кинжала в полночь.

«Они думают, что власть – в мече. В золоте. В страхе. Но истинная власть – в крови. В той, что не течёт… а правит.»

– Кто ты? – шептал Влад в темноте, прижимаясь лбом к каменному полу.

«Тот, кто ждал тебя. Тот, кто помнит твоих предков – не тех, что носили короны, а тех, что приносили жертвы в пещерах, когда мир был моложе. Ты – последний из рода, что не боится тьмы. Прими меня – и ты будешь сильнее султана. Сильнее папы. Сильнее смерти.»

– Я христианин, – отвечал Влад. – Я – сын Дракона. Защитник веры.

«Защитник?» – голос рассмеялся, и смех его был похож на скрежет костей. «Твой отец уже предал тебя. Твой брат – уже их. А ты? Ты – ничто. Пока не выберешь.»

Влад молчал. Он отказывался. Каждую ночь. Каждый раз.

Но всё изменилось в 1447 году.

Посланец пришёл в сером плаще, с лицом, скрытым под капюшоном. Он принёс письмо. Не от отца. От валахских бояр.

«Влад Дракул убит. Предан. Его тело брошено в болото под Бухарестом. Его голова – на кольях у городских ворот.»

Влад не заплакал. Он не закричал. Он просто остановился. Как будто внутри него что-то перестало биться.

В ту же ночь он подкрался к окну Раду. Его брат спал, обняв подушку, на лице – улыбка. На шее – золотая цепь, подарок от самого султанского сына Мехмеда. Раду не спрашивал, как умер отец. Он даже не выглядел опечаленным. Он принял новую жизнь. Новую веру. Нового господина.

– Ты предал нас, – прошептал Влад, стоя в тени.

Раду открыл глаза. Взглянул на брата – и не узнал.

– Я выжил, – ответил он. – А ты? Ты всё ещё мечтаешь о мёртвом отце и мёртвой земле?

Влад ушёл. В ту ночь он впервые не отказался от голоса.

Он вышел в сады дворца, где фонтаны журчали, как слёзы. Опустился на колени у чёрного пруда, где отражалась луна, искажённая водой.

– Что ты хочешь взамен? – спросил он.

«Твою веру. Твою душу. Твоё имя.»

– И что я получу?

«Власть. Не такую, как у султана. Не такую, как у короля. Власть над жизнью и смертью. Ты будешь тем, кого боятся даже демоны. Ты будешь пить кровь врагов и строить трон из их костей. Ты будешь править не годами… а веками.»

Влад поднял глаза. В отражении воды он увидел не мальчика. А тень – высокую, с острыми плечами, с глазами, горящими алым.

– Я принимаю, – сказал он.

И в ту же секунду луна погасла.

Не закрылась тучей.

Просто погасла.

Когда на следующее утро стража пришла за ним, Влад стоял у окна, одетый в чёрное. Его лицо было спокойно. Но в глазах – пустота, в которой отражалась вечность.

Он больше не был заложником.

Он стал охотником.

И первая его добыча – будет Валахия.

А потом – весь мир.

Глава IV. Возвращение с мечом и колом

1456 год. Тырговиште, Валахия.

Он вернулся не на коне. Не с армией.

Он пришёл в тишине, как приходит чума.

Первым его шагом по родной земле стал не вход в княжеский дворец, а прогулка по улицам Тырговиште. Город, некогда цветущий, теперь пах плесенью и страхом. Бояре, убившие его отца, правили здесь как короли, деля между собой земли, налоги и чужие жизни. Они думали, что Влад мёртв – или сломлен.

Они ошибались.

В ту же ночь, когда он ступил на землю Валахии, исчезли трое бояр. Не убиты. Не арестованы. Просто исчезли. Наутро их нашли – пронзённых колом у ворот города. Не вниз головой, как обычно казнили предателей, а вверх ногами, чтобы страдания длились дольше. Чтобы каждый, кто проходил мимо, слышал их хрипы и знал: князь вернулся.

Правление Влада III началось не с указов. Не с реформ.

Оно началось с крови.

Он не различал виновных и невинных. Для него все были виновны – в трусости, в молчании, в предательстве. Вор, укравший хлеб? – кол. Купец, поднявший цену на соль? – кол. Боярин, посмевший возразить? – кол, самый высокий, самый острый, самый медленный.

Дороги Валахии превратились в аллеи ужаса. Лес из кольев тянулся от Тырговиште до Брашова. На каждом – человек. Живой. Умирающий. Мёртвый. Некоторые висели днями, пока вороны не выклевали им глаза. Дети плакали, проходя мимо. Жёны молились. Мужчины молчали – потому что знали: следующий можешь быть ты.

Но Влад не наслаждался этим.

Он совершал ритуал.

Каждую ночь, когда луна скрывалась за тучами, он выходил из дворца один. Без стражи. Без оружия. Только в чёрном плаще, с лицом, скрытым капюшоном. Он шёл между кольями, как священник между могилами. Останавливался у каждого, касался лба умирающего и шептал:

«Sanguis meus, sanguis tuus. Mors mea, mors tua. Regnum meum – per sanguinem aeternum. »

Слова были не на латыни. Не на греческом. Не на языке людей. Это был язык Тьмы – тот, на котором молились древние жрецы, когда ещё не существовало ни Рима, ни Иерусалима. Язык, забытый даже дьяволами, потому что он старше падения.

И с каждой смертью, с каждой каплей крови, пролитой на землю Валахии, Влад чувствовал, как в нём растёт сила. Не человеческая. Не божественная. Иная. Его тело перестало стареть. Его раны заживали за час. Его сердце билось всё медленнее – пока не стало биться лишь раз в день, на закате.

Он больше не спал.

Он ждал.

Однажды к нему пришёл монах – тот самый, что позже станет братом Мирчей. Он осмелился подойти к князю в поле, где сотни кольев поднимались к небу, как искажённые молитвы.

– Господин, – дрожащим голосом сказал он, – вы убиваете невинных. Это грех. Бог вас осудит.

Влад медленно повернулся. Его глаза были не серыми, как раньше, а чёрными, с алым отсветом в глубине, будто в них горел уголь из преисподней.

– Бог? – прошептал он. – Тот, кто позволил убить моего отца? Тот, кто молчал, пока мой брат становился игрушкой турок? Нет, монах. Я больше не верю в Бога.

Я верю в кровь.

Он подошёл ближе. Монах почувствовал, как воздух вокруг стал тяжёлым, как будто дышать стало труднее.

– Ты хочешь спасти их души? – спросил Влад, указывая на колы. – Тогда молись. Но знай: каждая капля их крови – не просто месть. Это жертва. И однажды… она откроет мне врата, за которыми нет ни смерти, ни суда, ни света.

Монах упал на колени. Не от благоговения. От ужаса.

– Кто вы? – прошептал он.

Влад улыбнулся. Впервые за годы – по-настоящему.

– Я – Дракула.

Сын Дракона.

Господин Тьмы.

И скоро… я стану вечным.

В ту ночь монах бежал. Он не оглянулся. Не молился. Он бежал, пока не упал в реку и не потерял сознание. А когда очнулся – знал: он должен записать всё. Пока ещё может. Пока он не пришёл за ним.

А Влад стоял среди мёртвых.

Ветер несёт запах разложения.

Но он вдыхал его, как благовония.

Потому что в этом запахе – его будущее.

И в тишине ночи, под чёрным небом, он поднял руки к звёздам и прошептал последнее заклинание перед Великим Переходом:

«Per sanguinem, in tenebris, ego renascor. Non homo. Non daemon. Sed Dominus. »

(«Через кровь, во тьме, я возрождаюсь. Не человек. Не демон. Но Владыка.»)

Где-то в глубине земли что-то проснулось.

И оно жаждало.

Глава V. Пир среди мёртвых

1459 год. Тырговиште, Валахия.

Послы прибыли на рассвете.

Три турецких эмиссара, облачённые в шёлк и золото, с гордыми лицами и холодными глазами, въехали в Тырговиште под звон серебряных уздечек. За ними – отряд янычар, чьи мечи не были обнажены, но чьи взгляды говорили яснее любого клинка: «Ты вассал. Ты платишь. Ты повинуешься».

Султан Мехмед Завоеватель, некогда детский друг Раду и тайный враг Влада, прислал ультиматум:

– Ежегодная дань – удвоена.

– Тысяча валашских юношей – в янычары.

– Влад лично – в Стамбул, чтобы подтвердить верность.

Они ожидали страха. Колебаний. Хотя бы вежливого отказа.

Они получили приглашение на пир.

Когда солнце село, послы, облачённые в парадные одежды, были препровождены за городские ворота – не во дворец, а в поле. То самое поле, что народ теперь называл Долиной Теней.

Их кони заржали, встав на дыбы. Янычары схватились за мечи. Послы замерли.

Перед ними простирался лес.

Но деревья были не из древесины.

Они были из плоти.

Тысячи кольев поднимались к небу, как искажённые шпили ада. На каждом – человек. Турки. Валахи. Пленники. Предатели. Некоторые уже мертвы, с пустыми глазницами и ртами, раскрытыми в беззвучном крике. Другие – ещё живы. Их груди вздымались судорожно. Руки дёргались. Губы шептали молитвы на десятках языков.

Запах был невыносим: гниль, испражнения, кровь, смешанная с медом и специями – последние ароматы жизни, уходящей в землю. Мухи жужжали, как хор падших ангелов. А в этом кошмаре, посреди всего, стоял длинный дубовый стол, накрытый белоснежной скатертью. На нём – бокалы из горного хрусталя, блюда с жареным фазаном, виноград, мёд, вино в кувшинах, инкрустированных серебром.

За столом, в высоком кресле из чёрного дуба, сидел он.

Влад Дракула.

Он был одет в княжеский пурпур, но плащ его был подбит вороньими перьями. На шее – цепь из серебряных черепов. В руке – бокал с тёмной жидкостью, густой, как смола.

– Добро пожаловать, – сказал он, и его голос был тише шелеста червей под землёй. – Садитесь. Пир только начинается.

Послы не двинулись. Один из них, старший, по имени Халил-паша, с трудом выдавил:

– Это… это безумие! Ты оскверняешь законы гостеприимства! Ты…

– Я? – Влад усмехнулся. – Я лишь показываю вам цену неповиновения. Эти люди – ваши союзники. Ваши шпионы. Ваши данники. Они думали, что могут торговать с Валахией, как с рынком. Теперь они – часть моего двора.

Он поднял бокал.

– Пейте. Вино – из виноградников, политых кровью турецких солдат. Мясо – от фазанов, выкормленных на червях из их глазниц. Всё здесь – ваше наследие.

Янычары стояли, как статуи. Их лица были каменными, но в глазах – страх. Первобытный, животный. Потому что они понимали: перед ними не человек. Это – явление.

Послы, дрожа, сели. Ели. Пили. Молчали.

А вокруг них стонали умирающие.

А над ними кружили вороны.

А под столом ползали крысы, обгладывая пальцы тех, кто упал с кольев.

Влад не ел. Он смотрел.

Его глаза, чёрные, как безлунная ночь, скользили по лицам послов, будто впитывая их ужас.

И вдруг он почувствовал… странность.

Сердце его, обычно бьющееся раз в час, теперь едва шевелилось.

Он поднёс руку к свече – и не увидел тени.

Он вдохнул – и не ощутил запаха гнили, только сладость крови.

Он посмотрел на умирающего турка в десяти шагах – и услышал пульс его последней минуты.

В ту ночь, среди мёртвых и умирающих, Влад впервые осознал:

Смерть больше не властна надо мной.

Он не боялся её. Он превзошёл её.

Он был не живым. Не мёртвым.

Он был между – и потому сильнее обоих миров.

Когда пир закончился, послы поднялись, чтобы уйти. Их лица были бледны, как мел. Один из них вырвал на улице всё, что съел.

Влад проводил их до ворот.

– Передайте Мехмеду, – сказал он мягко, почти ласково, – что я не плачу дань.

Я беру.

И когда они уехали, он вернулся в поле. Подошёл к самому высокому колу, на котором висел предатель-боярин, всё ещё живой.

– Скоро, – прошептал Влад, касаясь его лба. – Скоро я не буду нуждаться даже в тебе.

Он поднял лицо к небу. Луны не было. Только звёзды – холодные, далёкие, безразличные.

Но он знал:

Он уже не один.

Где-то в глубине его крови, в тишине между ударами сердца, что больше не было человеческим, проснулось бессмертие.

И оно голодало.

Глава VI. Проклятие крови

1460 год. Подземелья замка Поэнати, Валахия.

Легенды гласили, что под замком Поэнати, в самом сердце Карпат, зияет рот земли – пещера, ведущая не в ад, не в преисподнюю, а в нечто старше. Туда не ступала нога христианина. Ни мусульманина. Ни язычника. Потому что то, что там обитало, не нуждалось в поклонении. Оно требовало жертвы.

Влад знал об этом месте с детства. Ещё мальчиком он слышал шёпот из глубин, когда бродил по развалинам замка. Теперь, став князем, он вернулся – не за властью, не за местью.