Полная версия
Царевич. Обреченный на смерть
Герман Романов
Царевич. Обреченный на смерть
Серия «Военная фантастика»
Выпуск 285
Иллюстрация на обложке Владимира Гуркова
© Герман Романов, 2025
© ООО «Издательство АСТ», 2025
Пролог
Иркутск
6 ноября 1993 года
– Раздавить «красно-коричневых»?! Как же вы, поганые твари, быстро перекрасились всем скопом!
Алексей прижал изуродованной левой рукой длинное древко, уцелевшими пальцами правой начал крепить к нему кумачовое полотнище, ловко орудуя иголкой, зажатой между двумя оставшимися на кисти, самыми важными пальцами – большим и указательным.
По телевизору продолжали с нескрываемым упоением рассказывать о том, как независимая Россия успешно идет по пути рыночных реформ под мудрым управлением Гайдара и Чубайса. Только проклятое коммунистическое прошлое этому прогрессу сильно мешает, а потому должно быть отринуто. И если надо будет, то силой раздавлено, как в недавние октябрьские дни, ведь все это хорошо помнят.
Целое шоу вышло, круглосуточно показывали – стрельба из танков по Верховному Совету, по сути парламенту, как ни крути… В центре Москвы. Вот она, настоящая демократия!
– Намек понятен – не ходите на митинг завтра, а то плохо будет! И ну на хрен – я ведь «изменник Родины», чего мне бояться!
Ему захотелось сплюнуть, но он едва сдержался – не поганить же собственное жилище. Уставился в мутное зеркало – в отражении увидел старика с изуродованным ожогами лицом и абсолютно седыми волосами. На багровом подбородке торчало несколько белых волосков, там, где не прошлось страшное пламя, лоб и уши защитил шлемофон, а глаза он успел прикрыть ладонью, которую обуглило.
Живой все же остался на той ненужной войне, ведь многие пришли домой в цинках. Надо радоваться, вот только девять лет его терзала обида, разрывая душу. Причина этой застарелой боли в коротком слове заключена. Хлесткое оно, как пощечина, – плен!
Двенадцать лет прошло, когда, окончив школу, поступил на общетехнический факультет педагогического института. Военной кафедры не имелось, а потому по окончании первого курса загремели все неслужившие парни в армию, чему, кстати, не особенно и печалились.
А с чего это горевать? В Афганистане революция, и наши там местным помогают советскую власть устанавливать, социализм строить – «интернациональный долг», в общем.
«Дорогой Леонид Ильич» упал в могилу, уронили ящик, так через месяц, аккурат перед новым, 1983 годом, пошел он в составе своего МСП за «речку» – в направлении на Герат. Тот еще азиатский городок, основанный самим Александром Македонским, а нравы будто застыли, неважно, каких пришельцев резать. Мятеж Турана Исмаила в 1979 году наглядно продемонстрировал – много о нем говорили старослужащие, исключительно матерно. Да уж, не знал он тогда, что есть город намного пакостней, и имя его, пусть не такое короткое, но острое, как клинок кинжала, что в спину втыкает убийца, – Кандагар.
Там он и сгорел на своей «маталыге», а первого душмана увидел, когда очнулся в зиндане. Как выжил – непонятно, ожоги какой-то дрянью ему мазали, чуть ли не ослиной мочой. А вот кисть левой руки духи отсекли, как и три пальца на правой – может быть, потому и не помер, гангрена дальше не пошла. А там вскоре Алексея освободили, причем родимая милиция, как ему потом тайком сказал оперативник, капитан из Челябинска, что в спецгруппе МВД «Кобальт» служил, – он и договорился с местным курбаши.
Вот только припомнили ему этот короткий плен – на дворе был 1983 год, а в стране новый генсек пытался приструнить проворовавшуюся партийную номенклатуру.
Нет, не «кровавая гэбня» мучила, все вопросы особисты закрыли еще раньше – какие тайны Родины может знать и выдать супостату обычный мехвод МТ-ЛБ из «доставки», к тому же ставший инвалидом?!
В душу плюнул зажравшийся товарищ, что сейчас совсем не товарищ, а чуть ли не совладелец городских энергосетей, – приватизацию провел успешно. Тогда сказал с нескрываемым презрением, раздув жирные щеки: «Побывавшим в плену не удостоверения о “праве на льготы” давать нужно, а срок отвешивать как изменникам Родины».
– Не царские хоромы…
Алексей обвел взглядом доставшуюся от бабушки (успела его прописать, иначе бы совсем жилья не было), вроде как считавшуюся по документам однокомнатной квартиру. Но на самом деле комнатенку в двухэтажном старинном доме, вернее трех, если подвал считать, окна которого выходили ниже тротуара, в специальном кармане, прикрытом сверху решеткой. Такого жилья в старом Иркутске много – сплошная застройка.
Стекла приходилось мыть каждую неделю – на них постоянно оседала грязь, да чистить «подоконник» – через решетку постоянно кидали всякий мусор, окурки, даже бутылки. Пару раз засоряли сток в канализацию, и во время ливня затапливало комнату. Зимой было совсем плохо – электрические лампочки горели постоянно, ибо через окошко свет совсем не проникал. Есть холодная вода, стоит раковина с краном, батареи на зиму включают, но плесень на каменных стенах извести не удалось. Плитка электрическая есть, мебель с посудой, полки с книгами. Правда, дощатая будка для «удобств» во дворе стоит, но сейчас похолодало, и вони там почти нет.
Алексей не огорчался, сестре родительская квартира нужнее – двое детей да муж-инженер в каком-то проектном бюро, полгода без зарплаты, таксует на своей «копейке».
– Так, что мы имеем? Почти не хрена; если пенсию не выплатят в срок, то положу зубы на полку, даром они железные.
Смотреть в зеркало расхотелось – губ не было, сожжены в уродливые шрамы, зубы блестят, потому что их закрыть невозможно. Он вообще ни разу в своей проклятой жизни с девушкой не целовался – до войны не успел, даже под руку не ходил в кинотеатр, посмотреть на Бельмондо, Алена Делона или Пьера Ришара, а после Афганистана от него все шарахаются, как завидят, и на другую сторону улицы переходят.
Из потертого кошелька были извлечены три большие купюры – одна пятитысячного номинала и две тысячных. К ним добавились маленькие бумажки – зелененькая, розовая и две синеньких, в дополнение пошла сторублевая монетка, размером с прежний рубль с единичкой. И все его деньги – ровно восемь тысяч, если не считать припрятанной на черный день купюры в десять тысяч рублей.
– Негусто, но завтра праздник. Наш день, не правящих ныне буржуев, пока недобитых – уже показали, кто они на самом деле. Этих приспособленцев и лицемеров стрелять надо было раньше, и не развалилась бы великая страна в угоду кучке мерзавцев!
Алексей уселся на колченогий стул, пододвинул пепельницу, извлек из пачки сигарету – приходилось сильно себя сдерживать в куреве. Пачка сигарет без фильтра «Астра», что раньше 25 копеек стоила, сейчас 300 целковых, а «Космос» вместо 70 копеек – 550 рублей. Ценники на иностранные сигареты убивали зрение наповал – на три тысячи потянет пачка «верблюда», что «Кэмел», – только для новых русских в малиновых пиджаках и с золотыми цепями. Хотя кишиневское «Мальборо» до перестройки купить можно было за полтора рубля.
У него пенсия 27 тысяч рублей – «царская», многие старики вполовину меньше получают, а они всю жизнь проработали. Цены за год взлетели до небес, раз в десять точно, и останавливаться на достигнутых рубежах не собираются. Зарплаты люди получают тысяч 50–70, если, конечно, не задерживают, как принято. Так что все выживают как могут, он сам дворником подрабатывает за 20 тысяч, сестре постоянно помогает, иначе Ленке совсем тяжко было бы. С продолжением учебы не заладилось – безрукий учитель труда в школе по нормативам не предусмотрен, а география не пошла.
– Ладно, потопали до магазина.
Одевшись, Алексей взял потертую холщовую сумку с ручками и с трудом поднялся по каменным ступеням вверх. Вышел на улицу, постоял, вдыхая морозный воздух. По засыпанной снежком дороге проехал троллейбус – «тройка» сейчас ходила очень редко, за час один раз. Проезд за 15 рубликов вместо 4 копеек кусался. Зато киловатт за 2 рубля, хвала губернатору, хотя по стране втрое больше.
Прошелся дворами, припадая на искалеченную ногу, и вышел к хлебозаводу – в ноздри ударил запах свежеиспеченного хлеба, желудок моментально недовольно заурчал, требуя свою долю. Встал в небольшую очередь у заводского киоска на проходной – там всегда продавали горячую выпечку. Стоял минут десять и стал счастливым обладателем двух кирпичей поджаристого, с румяной корочкой, еще горячего белого хлеба, облегчив кошелек на зелененькую купюру в пятьсот рублей.
Отошел: в проходе между серым корпусом лаборатории и хлебозаводом народ постоянно ходил, и было не совсем удобно куснуть у всех на виду буханку с угла. А так немного перекусил, посмотрел на главный корпус пединститута, на парящую широкую Ангару, никогда не замерзающую даже в лютые морозы. И зашел в магазин, что пристроился с левого угла на первом этаже высокого желтого дома, за которым высились маковки церквей…
– Однако, сходил за хлебушком раз, и без денег остался.
Алексей досадливо вздохнул – цены снова подскочили, хотя президент уже не клялся, что если они вырастут, то он ляжет на рельсы. Наверное, далековато живет от трамвайных путей и на электричке не ездит.
Быстро записал расходы: картошка – 640 рублей пара килограмм, пачка макарон 300, бутылка масла подсолнечного восемь сотен. Перловка, что в армии «резиной» или «шрапнелью» презрительно называли, всего 220 рублей. Лук репчатый по 570 – в магазине овощей никогда не продавали, а тут сподобились. Видимо, решили не злить народ и хоть чем-то наполнить пустующие полки. Продуктов почти нет, даже по карточкам раньше выбор намного больше был, а тут такое при торжествующем капитализме, вопреки всем обещаниям, что «рынок все сам сделает».
Однако прихватил импорта, самого ходового – иного не наблюдалось. Несколько пачек сухого сока «Зуко» (вечно голодные студенты о нем отзывались весьма одобрительно, порой именуя себя «зукины дети») пошли в дополнение к литровой бутылке спирта «Ройял». Емкость с золотой полоской стоила жалкие полторы тысячи, тогда как обычная бутылка с полулитром водки тянула всю тысячу сто.
Студенты из общежития недаром «буржуя» всегда берут – бодяжат водой, в которой растворяют для вкуса «зуко», и получают пять бутылок водки. А еще Алексей прикупил чудо-чудное – французскую колбасу за восемь сотен, запаянную в красочный пластик, в то время как отечественная, самая плохонькая, вдвое больше выходила. Решил поджарить ее кружками до румяной корочки и рюмочку ради праздничка тяпнуть…
– Да, везде царствует обман – нам бумажку красивую подсунули, а мы на нее и повелись! Продали державу за вот такое дерьмо!
Алексей ругался, поминая всех буржуев, которых пролетариат недорезал. Он был зол как никогда – так его еще не кидали!
Французская колбаса не поджарилась в скворчавшем масле – она в нем растаяла, превратившись в дурно пахнувший клейстер. В отчаянии Алексей вынес сковороду из комнаты во двор, поставил на снег. Покурил, успокоился – вылил жижу в жестяную собачью миску. Однако эту сизую остывшую массу голодный пес не стал жрать, фыркнул и отошел, хотя брошенный ему кусок хлеба умял мгновенно.
– Ладно, отварим картошку в мундире и с жареным лучком. А пока рюмочку «ройял зуко» опрокинем для пробы!
Алексей уже развел спирт согласно нормам и студенческим рекомендациям – получилось ровно пять бутылок с небольшим недоливом чуть желтоватой жидкости. Налил половину граненого стакана, который еще студентом украл у аппарата газированной воды. Стояли раньше такие на улице, кинул три копейки – и пей сладкую шипучку.
Осушил в три глотка – пошла хорошо, с «зуко» вышло не так омерзительно, как раньше. Потянулся за сигаретой, но тут перед глазами все поплыло, и он, теряя сознание, успел подумать: «И тут обман – отравили!»
Часть первая
Уд гангренный
Октябрь 1717 года
Глава 1
«Как мерзко, везде обман – денатурат разлили, народ травят, мерзавцы. И буржуи, забугорные твари, отраву продают нам, чтобы быстрее передохли русские люди!»
Мысли пронеслись в голове, но одновременно с ними накатила тошнота. Клубок чего-то очень горячего рванулся из желудка. Алексей, еще толком не придя в себя, успел повернуться на бок и, почувствовав рукой пустоту с края кровати, наклонился. Его мучительно вырвало, от сильного спазма содрогнулся всем телом.
«Повезло – желудок был почти пустой, оттого не помер, а блевал желчью, пусть долго и мучительно. Фу, как мне хреново – голова сильно болит, живот. Надо же, не помню, как до кровати добрался и лег».
Снова затошнило, но Алексей немалым трудом унял порыв. Мозг уже сбросил оцепенение – мысли потекли быстро, без всякого напряжения, даже в висках молоточки перестали колотить.
«Лежать нельзя, надо попытаться встать. Есть активированный уголь, нужно принять, но вначале напиться и промыть желудок – вывести токсины. Да убрать на полу, подставить тазик – самому же этой гадостью дышать. И бутылки в раковину слить – еще кто-нибудь на эту отраву позарится, так до смерти ведь дело дойдет!»
Алексей рывком сел на кровати и открыл глаза – где-то минуту ничего не мог разглядеть, все плыло в каком-то тумане. Пришлось тряхнуть головой – помогло, будто навели резкость.
– Охренеть…
«Где это я?!»
Это была не его комната, в которой он прожил пять долгих, мучительных лет. Натуральные бревенчатые стены, щели заткнуты чем-то похожим на мох, потолок из досок, порядочно грязных и почерневших. На самодельном столе – массивный подсвечник, в нем горит толстая свеча, судя по всему даже не парафиновая, а сальная. Копоть буквально летала в воздухе – он отметил маленькие черные лохмотья в ярком пламени.
«Не понял! Это явно не больница!
Это куда меня привезли?!
Похоже на зимовье в тайге – окно из кусочков стекла собрано. Оп-па-па – попал, тут меня и порешат, как я все бумаги подпишу».
Внутри заледенело – о таких случаях ходили слухи. Бандиты выискивали одиноких пенсионеров, тех, кто не имел родственников и на свою голову приватизировал жилье. Пытками заставляли переписать, даже оформляли дарственные, а потом убивали жертву.
«Со мной такой номер у них не прокатит – я не оформил документы, все отойдет государству.
Или они в сговоре с чиновниками?!
Тогда плохо мое дело – присвоят комнату. И сестра ничего не сделает: жилплощадь государственная, подвал в центре Иркутска в двадцать квадратов – лакомая добыча. Убьют, как подпись свою поставлю!»
Алексей почувствовал, как у него вспотело тело, стало немилосердно жарко. Отбиться и удрать не сможет, куда там инвалиду, что полторы руки имеет и еле ходит, хромая.
«Мне нужен нож – при удаче хоть одному гаденышу брюхо вспорю и потроха наружу выпущу. Не зазря пропаду хоть!»
Комната поплыла перед глазами, когда Алексей встал на ноги. Он был бос, ступни сразу ощутили холод дощатого пола. По лицу неприятно поползли капли пота, машинально вскинул левую руку – иной раз ему снилось, что кисть цела, и сейчас возникло такое же ощущение. Однако прикосновение не обрубка, а вполне живых пальцев к лицу ошеломило, и он бессильно рухнул на топчан, оторопело разглядывая уже обе ладони.
– Офигеть! Это сон!
У него имелось две руки с узкими ладошками, длинные тонкие пальцы – и все без малейших следов ожогов.
– Этого не может быть!
Алексей языком облизал пересохшие губы и тут же вскочил – он почувствовал гладкую кожу, а не рубцы, и зубы во рту были нормальные, какие природой положены, а не стальные мосты протеза.
– Я вижу сон, иначе бы меня давно инфаркт тряхнул…
Сомнамбулой Алексей поднялся с топчана и провел пальцем по пламени свечи. Зашипел котом, которому на хвост наступили, сунул палец в рот – боль была настолько явственной, что любой человек сразу бы проснулся. А потому сразу же уселся на топчан и посмотрел на красное пятнышко ожога, что хорошо было видно на белой коже.
– Это кто меня так приодел?
И только сейчас Алексей обратил внимание, что его привычный тренировочный костюм с отвисшими коленками на штанах превратился в кальсоны с рубашкой, но не из хлопка, а из льняной ткани, жесткой, скорее серого, а не белого цвета.
Да и постель была застлана точно такой же простыней, причем вместо матраса была шкура, скорей всего медвежья. Роль одеяла играло покрывало из очень плотной ткани, теплой и мягкой – шерсть пальцы ощутили сразу. А вот подушка вполне себе обычная, только размером вдвое больше – птицы извели на нее немало.
– Нет, я не понял – что это за шутки?
Недоумение переросло в ошеломление… Зловредные бандиты исчезли – криминальному элементу не под силу творить чудеса. Убить – да, это они могут, а вот заново вырастить ладонь – тут даже медицина бессильна. Да и не сон это – боль ведь вполне реальная.
– Может быть, я в сказку попал?! Маг или чародей решил меня излечить и сотворил сразу две руки, чтобы контраста между ними не было?
Версия оказалась почти убедительной – любой взрослый человек читал в детстве сказки и помнит, как в сопливой юности мечтал полетать на Сером Волке или чтоб Конек-Горбунок предложил послужить ему честно, как хозяину. Особенно хорошо волшебную щуку выловить и как дурак Емеля сказать: «По щучьему велению, по моему хотению». Или как в кинофильме, где мальчишка коробок с волшебными спичками нашел: сломал одну – и желание моментально исполнилось.
– Скорее всего, это добрая сказка.
Алексей усмехнулся и покачал головой, ему никак не верилось, что такое возможно. Он тронул ладонью грудь – там что-то касалось кожи. Потянул ворот и достал крестик, причем очень массивный и тяжелый.
И эта находка его сильно удивила – он не был верующим, потому православный крестик никогда не носил. А тут прямо ювелирное изделие из желтого металла с блестящими камушками. Судя по тяжести, скорее всего из золота, а ограненные стеклышки явно не от пивной бутылки.
– Бриллианты?! Но почему красные? Рубины вроде бы алого цвета, если мне память не изменяет. Дорогая вещица!
Алексей хмыкнул – он держал на ладони перед лицом драгоценный крестик, что висел на обычном гайтане – веревочке. А должна быть цепь золотая, толщиной в палец, чтобы соответствовать моменту.
– Новые русские удавились бы от такого великолепия – с меня бы его живо содрали. Или купили – миллиона за три, хотя стоит дороже. Таких денег мне бы надолго хватило!
Алексей немного помечтал, потом мотнул головой, отгоняя мысли. И встал с топчана, подошел к окну, за которым царствовала ночь. Ему захотелось посмотреть на свое отражение, благо видел, как на темном стекле играет пламя одинокой свечи.
– Это не я! Странно, почему я даже не удивился?!
На стекле отразилось лицо, пусть смутно, но этого хватило. На него смотрел совершенно иной человек – лицо узкое, без малейших следов ожогов, а потому приятное. А если учесть черные волосы до плеч, а не те седые, что у него были, то новый образ ему понравился.
– Спасибо тебе, неизвестный колдун, ты настоящий маг, волшебник и чародей. А судя по драгоценному крестику и моим холеным рукам, я царевич или королевич…
Алексей обвел взглядом бревенчатую комнату, стол и приставленную к нему такую же лавку, поправился:
– Нет, королевичи живут в замках, а не избах. Я царевич!
Обозначенная роль ему понравилась – царевичи в сказках герои, а не дураки, им полцарства положены и Василиса Прекрасная в жены. И это здорово – он теперь сможет целоваться…
Глава 2
«Стану как в сказке жить, мед-пиво пить, во дворце, слуги во всем угождать будут, в ноги кланяться! Стой! Ты о чем, мерзавец, теперь мечтаешь – над людьми измываться?! Забыл уже, как сам жил?!»
Алексей одернул себя мысленно – действительно, нехорошо как-то получается. Он ведь искренне разделял коммунистические идеи, а тут размечтался, как новый русский: как бы народ заставить себе служить и тиранить его, обдирать как липку.
– Стыдись, – буркнул он себе под нос и встал с топчана.
Огляделся – и удивился несказанно.
– Это не изба.
Подозрения усилились – в углу у топчана выступала кирпичная стенка, обмазанная и в побелке. Прикоснувшись рукой, убедился, что теплый камень. Хмыкнул – печь, и топится она по-белому, на то похоже. Дым ведь, зараза такая, во все щели пролезет, как их ни заделывай, и потолок был бы не в пятнах копоти, а в саже.
– Странно, моей одежды нет, на полу домотканый коврик, такой у бабушки был в комнате, свеча, стол и лавка, топчан… И все?! А где моя одежда? И чем лужицу поганую подтереть?!
Алексей огляделся – ничего похожего на половую тряпку не имелось. Зато узрел под топчаном большой горшок с крышкой, похожий на ночной. Не поленился и достал – так и есть, параша. Пованивало от емкости – видимо, не мыли после употребления толком.
– И это все?!
Алексей прикусил губу – диспозиция ему перестала нравиться. Либо это опочивальня, но тогда зачем в ней стол с лавкой? Или просто комната, но тогда возникает закономерный вопрос: куда делись одежда и обувь? Ведь перед сном ее складывают на стул, то есть лавку, а те же тапки стоят рядом с кроватью. А тут ничего нет от слова совсем, даже на стене нет, а ведь гвоздь вбить в бревно проще простого.
Подошел к двери, сбитой из толстых плах, толкнул – не открылась, стояла как каменная стенка.
– А может, я под замком? Взяли и посадили под арест?! Но тогда почему окно решеткой не забрано и креста дорогого меня не лишили?! Может быть, просто дверь в пазы плотно входит и нужно сильнее толкнуть?
Придя к такому выводу, Алексей тут же приложил достаточные усилия, навалившись плечом. Дверь стала отползать по миллиметру, и он, вдохновившись результатом, удвоил натиск.
– Ой, мать…
За дверью что-то бухнуло, послышались слова, напоминавшие ругань. Еле слышно произносились слова и весьма недовольным тоном, напоминавшим бухтение, но, несомненно, на русском языке, ругань на котором всегда одна и та же. Объяснял ему один знающий человек, что русский мат аналогов не имеет. А дело в том, что все европейские языки в плане ругани построены на оскорблениях, проклятиях и богохульствах, и лишь русские всегда поминают процесс сотворения человека и все связанные с ним проблемы, включая разнообразные связи, в том числе и родственные.
– Сей час, царевич, прикорнул я малость!
«Надо же, не ошибся – я на самом деле царевич. Это я удачно перевоплотился – было бы хуже в тюрьме очутиться».
Алексей отступил на несколько шагов и уселся на топчан. Дверь открылась, и в комнату вошел мужчина лет тридцати, волоса длинные, рыжеватые или шатен – все же в комнате стоял сумрак. Одет в старинное иностранное платье – кафтан темно-серого сукна, под ним камзол, белый галстук, коротенькие штанишки красного цвета, серые чулки или гетры. На ногах солидные полуботинки с большими пряжками – все как в фильмах про Петровскую эпоху, а посмотрел их Алексей немало. «Юность Петра» и «Россия молодая», да и другие тоже.
– Вот, испей кваса, царевич. Здесь, в Режице, его помнят, как делать, не забыли. А то чухна да немчины здешние только глаза умеют пучить, дрянь всякую пьют, а квас не ставят. Вот, испей, Алексей Петрович!
«Надо же, он мое имя с отчеством знает. Значит, не Иван-царевич я, это только в сказках имя одно, как Бова-королевич. Точно, колдун постарался. А это слуга его, вон как мне угождает!»
Жидкость оказалась холодненькой, с пузырьками, щипала язык, вкус с небольшой горчинкой.
– Из репы квас ставят, этим летом хлебушко у них не уродился. Тут пашен добрых нет, а на болотах что вырастишь?! Ничего, как приедем, батюшка царь тебя приветит, а я в баньке тебя отпарю, с веничком, а квас у нас не чета этому, хлебный дух от него – страсть!
«Странно, а ведь голос у него дрогнул в конце, когда про царя заикнулся, вильнул как-то нехорошо, сбойнул. А так всегда делают, когда лгут. И глаза отвел в сторону».
– А к батюшке мы в Москву едем или в Киев?
Брякнув про последний город и увидев заметно округлившиеся глаза слуги, выругал себя, вспомнив уроки истории в шестом классе. Хотя учительница постоянно мямлила, но многое рассказывала верно, да и фильмы исторические смотрел, и книги читал – по программе требовали. Два экзамена сдал на четверки – по истории и литературе.
«Дурак, в Киеве ведь только князья были, а в Москве вроде цари. Глупость сморозил. Надо в сторону разговор увести».
И сразу спросил, видя, как слуга начал открывать рот, опередил:
– А ты чародею служишь, волшебнику, что меня сюда перенес и тело новое дал?! Как тебя зовут?
Слуга от таких слов прямо присел, будто ноги разом ослабли. Глаза уже не то что округлились – из орбит вылезли, а челюсть отвисла, как у собаки. Деревянный ковш выпал из его рук – хорошо, что пустой был, – только звук от падения по комнатенке прокатился.
