Обрати на меня внимание

Марина Межидова

Обрати на меня внимание

Глава 1

Пролог

Нет сюжетов, которые не повторялись бы за многовековую историю человечества. Любое чувство уже воспето в сонетах, истерзано подвигами героев. Их лица всегда обращены к небу в надежде, что и их испытание будет замечено там, среди звёзд.

В минуты одиночества единственными свидетелями наших стенаний становятся небеса. Звёзды смотрят на нас из прошлого – из времени, когда ещё не было ни наших мыслей, ни нас самих. Мир от этого кажется чуть прекраснее: на земле есть боль, но на небе её нет.

В одну из тех ночей, когда тревога обнимала меня плотнее любого одеяла, мне приснился сон. В нём были мы – прежние. Я, напуганная, проверяющая веру на прочность. И ты – погружённый в себя, мрачный и молчаливый. Мы ехали в машине, пока водитель вёз нас куда-то вперёд. Но вдруг остановка. Ты вышел и покинул меня.

Я ждала. Сначала спокойно, потом тревожно. Сумерки растекались по дороге, время тянулось вязкой пустотой. Тогда я поняла: ты бросил меня в путешествии, которое так и не началось. Дорога продолжилась без меня. Я чувствовала себя зверем, вывезенным в лес – раненым, провинившимся, покусавшим хозяина.

А потом всё изменилось: в том же сне я увидела, как твоё путешествие превращается в сказку. Ты смеялся, был лёгким, беззаботным. Не со мной. Я не знала, где нахожусь сама. Мысли и чувства покрыла пыль из обиды и потери.

Проснувшись в ту ночь, я решила рассказать о событиях, которые навсегда лишили меня чего-то, но и подарили новое. То, что нельзя получить иначе, кроме как сыграв в жестокую игру, поставив на кон единственное – сердце.

«Ихор»

С детства мужчины внушали мне страх. Стоило лишь встретить их взгляд – и он темнел, а на лице появлялась та самая улыбка, от которой я чувствовала себя грязной, даже если просто проходила мимо. Любое слово, сказанное ими, звучало как проклятье и оставалось со мной на годы. Мне было одиннадцать, когда сосед сверху смерил меня взглядом и ухмыльнулся: «Какие ножки». А однажды девятилетний мальчишка сказал мне, восьмилетней девочке, что я вырядилась в велошорты, чтобы мне было проще раздвигать ноги. С тех пор я никогда их не надевала. Я помню жгучий стыд, который я ощутила, когда старшеклассник попытался заглянуть мне под юбку.

Мама не поверила мне, когда я говорила, что пожилой водитель маршрутки, приставал ко мне, к школьнице, целуя в щеку. «Тебе показалось», – сказала она. Эта фраза вросла в меня как часть моей женской судьбы, вплелась в мои Х-хромосомы. Это означало одно – закрой глаза на все, что считаешь безобразным. Меня учили не верить себе, но на всякий случай обходить мужчин стороной, как бешеных собак. Если крикнет – молчи. Если идёт за тобой – беги. Если унижает – терпи. С такой школой выживания трудно поверить в любовь.

Я никогда не пыталась ни с кем совпасть, но верила: однажды появится тот, кто похож на меня. Мы, конечно, узнаем друг друга без слов. По словам, по глазам, по голосу. Но мир только смеётся над такими надеждами и начинает играть с тобой. И вот в одно мгновение тебя подхватывает волна, а в другое ты уже под водой, захлебываешься и пытаешься предпринять попытки выжить. Будучи студенткой второго курса, совсем юной, не испытывавшей ни любви, ни тоски, я была рада любым чувствам, только не пустоте, с которой мне приходилось мириться долгие годы.

В юности, признаться, это и не пустота еще, а свободное место для чего-то увлекательного. Чистое пространство превращается в пустоту, когда ожидание не заканчивается встречей. Эту встречу я ждала давно. Образ, живший в моей голове, рисовал для меня идеального человека. В моих мечтах он был выше меня, но лишь настолько, чтобы любое прикосновение к нему не превращалось в подъем на Эверест. Цвет его глаз совпадал с моим, как и оттенок волос. Мы могли смотреть друг на друга как в отражение зеркала и всегда находить ответы. Как мечтательно и самозабвенно. Стендаль писал, что любовные мечтания не поддаются учету и что при первом впечатлении любовь порождают лица, указывающие на то, что в человеке есть что-то вкушающее одновременно и уважение и жалость. Наверное, и меня нельзя винить за надежды.

Мне было девятнадцать лет, и я терпела специальность, на которой училась лишь потому, что не платила за обучение ни рубля. Я мечтала стать писательницей, но уже второй год становилась журналисткой, и только потому, что это отдаленно походило на то, чем я хотела заниматься на самом деле. Я стала с недоверием относиться к судьбе, когда спустя год после моего поступления, в вузе открылась новая специальность «Писательское дело». Проделки свыше, не иначе.

Конечно, о своих разочарованиях я никогда никому не рассказывала, потому что в доме нас было трое, и каждый молился о чем-то своем, а за пределами дома я была одна, даже когда с кем-то. Порой приходя домой, я понимала, что в нескольких комнатах мне совершенно некуда себя приткнуть. Так моя жизнь томилась в ожидании встречи с образом. Не сказать, что все мое существование было ради этой самой встречи, но знать, что будущее приближает этот день, для юной девушки стало важным.

Это был конец осени. Листья удобряли землю и термометр ежедневно отбирал у нас по градусу тепла каждый день. Я любила это время года: любила октябрь за его золотые оттенки, любила даже ноябрь, за тишину и спокойствие. Тишины отнюдь не было в стенах моего вуза. Закончилась агитация в рамках конкурса «Преподаватель года». В день голосования всем номинантам было запрещено появляться в вузе, но веселый шум и скопление людей вокруг одного из участников конкурса подсказали, что кто-то нарушил правило.

– А за себя можно голосовать? – засмеялся он, наблюдая за тем, как студенты ставили галочки напротив имен. Тогда-то моя первая и далеко нелестная мысль о нем и промелькнула в моей голове. Придурок.

Я стояла в стороне и смеялась над его нелепыми фразочками, которые цепляли, пожалуй, всех, кто находился на этаже. Я не могла оценить по существу искрометный юмор нового преподавателя. Он стал раздражать меня с первых секунд, а с тех пор, как начался этот дурацкий конкурс, и вовсе вообразил себя солистом бойзбенда.

По правде сказать, я не уверена, что в его поведении было что-то предосудительное, просто все эти маленькие глупые шутки, которые он бросал направо и налево выводили меня из себя. Он упивался вниманием, и я продолжала наблюдать за тем, как люди цеплялись за его очарование. Его звали Габриэль и его французское происхождение помогало ему, как ни странно, преподавать французский язык. А я, не имея к этому предмету никакого отношения, была спокойна на счет дальнейших с ним пересечений где-либо, даже несмотря на то, что он все же относился к моей кафедре. Последнее, кстати, стало основной причиной агитации на моем факультете, дескать голосуйте за нашего родненького Габриэля. Внимание ему льстило настолько, что он выглядел довольным почти всегда.

Теперь я понимаю, что прошло много лет с тех пор, как я в последний раз видела его таким беззаботным и легким. Может быть, он все же вел внутри себя борьбу, о которой я так и не узнала ничего, и эта самая борьба впоследствии что-то с ним сделала, ожесточила его. Впрочем, все знать не дано никому. Иногда мужчины строжатся, чтобы придать себе зрелости и солидности, оттого теряя энтузиазм и ребячество очень рано. Но мне приятно иногда вспоминать того парня, окруженного толпой студентов.

От таких никто не учит бежать или защищаться, а потому я смеялась. Габриэль с первой секунды действовал на меня как щекотка. Мне казалось, он безоружен. Было ли это ошибочное суждение или мы сами вверяем другому человеку свои слабости, сложно сказать. Но в стороне мне пришлось оставаться недолго. Куда бы я не смотрела в тот момент, везде отражался он: в зеркалах и на идеально вымытой напольной плитке. Он напоминал мне Нарцисса, отражавшегося в ручье, любующегося своим отражением. С этой мыслью мое веселье только усилилось. Я сторонилась льстецов и жутко гордилась этим, что, вероятно, делало меня не лучше их.

Он всегда был и одновременно отсутствовал. Даже в комнате, куда он еще не вошел, он уже занимал больше места, чем все остальные. О нем постоянно говорили или мне только так казалось.

Таким образом, Габриэль стал размытой фигурой в моей жизни, а я любила определенность во всем, и чем меньше я понимала о нем, тем сильнее настраивалась против него. Я привыкла в некотором роде к откровенному проявлению раздражительности, так что, возможно, не исключено, что я пару раз закатила глаза, наблюдая за его сольным концертом.

– Надо проголосовать, – поторапливал нашу компашку мой одногруппник Даня. – Все! Голосуйте за Габриэля, слышите? Давайте поддержим, он ведь наш!

Даниил был отличный парень. Простой, веселый, добрый. Он располагал к себе, и мы живенько побрели голосовать. По ошибке или нет, я отдала свой голос другому кандидату на звание преподавателя года. Так что, может быть, Габриэль все же раздражал меня чуть больше, чем я полагала?

***

К началу зимы все уже давно забылось. Я усердно работала над своей зачеткой, с большим удовольствием посещала пары и участвовала в университетских мероприятиях. Тогда все это во мне вызывало немалый интерес, в том числе и академический, а потому вскоре стали ходить слухи о том, что я могу быть приглашена на специальный прием для отличившихся студентов. Конечно, я была в предвкушении, и пришла домой с этими новостями в чудесном расположении духа.

Ужин в моей семье проходил всегда по-разному, не менялось только суетливое отношение моей матери к готовке. Она пыталась накормить и согреть всех, кто попадал в поле ее зрения, но меня особенно. Возможность обрадовать ее подпитывала все мои начинания, а потому моя комната была увешена грамотами, дипломами и обставлена кубками. Тогда все получалось само собой: и первые места в литературном конкурсе, и предложения о специальных проектах с иностранцами, и публикации моих статей в газетах и журналах. Я знала себя хорошо и другие меня тоже знали, а потому необходимости «искать себя» никогда не возникало. Я знала кто я и чего я хочу.

Напротив меня за столом – портрет отца. Немой, но всегда присутствующий. Он располагается там с тех пор, как я появилась на свет, и его участие в моей жизни было ровно таковым. Конечно, я не могла не любить отца, но о том, что такое бывает узнала годами позже. Он всегда говорил, что мы с ним больше друзья, чем родитель и ребенок, но, как правило, это работает до тех пор, пока не провинишься. Со мной такое не случалось, и я проскочила многие вещи, включая некоторое бунтарство в подростковом возрасте, и мы могли быть вполне довольными положением вещей в нашей жизни.

– А ты не помнишь ее? Ой, да кем она только не гуляла, – за столом активно осуждали общую знакомую, о которой я слышала за всю жизнь от силы раза полтора.

Так было всегда: сначала молитва за столом, затем сплетни и осуждение, затем снова молитва, но уже на сон грядущий. А другие богобоязненные семьи разве живут не так же? Впрочем, ничего нового я для себя почти никогда не слышала. Все то же шипение на тех, кто смеет отходить от правил. Я не была трусливой ни в чем, но жутко боялась разочаровать Бога. Мне казалось, что с небес на меня иногда посматривает кто-то жутко правильный, тот, кто понимает меня только когда я веду себя хо-ро-шо. Для меня существовала прямая связь между родителями и Богом. Я была уверена – если я веду себя неправильно, Бог будет наказывать меня молчанием, как делали все взрослые. Он перестанет меня слышать и тогда я точно останусь совсем одна. Поэтому я не сплетничала, не злилась, не обвиняла никого в своих неудачах, кроме себя, училась на «отлично» и была прилежной во всем. Ну, и вишенка на торте – я контролировала все, до чего могла прикоснуться хотя бы мысленно. Наверное, все описанное выше послужит моим психологическим портретом, но знание героя в лицо во многом помогает понять его мотивы и поступки.