Наследие Вондера: Возвращение к шоколадным вратам

Внезапно все его мониторы пошли чёрными волнами, а затем на них проступил детский рисунок, на котором корявыми буквами было выведено: «НАСТОЯЩЕЕ ВКЛЮЧАЕТСЯ ОТКЛЮЧЕНИЕМ».

– Сбой! – закричал Майлз, срывая с головы шлем. – Где мой планшет? Немедленно найти ошибку!

Но его крик замолк. Он увидел, что Эмма не бегает в панике, а сидит на полу и с интересом рассматривает маленькую, сложную машину, сделанную… целиком из леденцов. Шестерёнки, пружинки, винтики – всё было выточено из прозрачной карамели разных цветов. Машина тихо пощёлкивала и пахла мятой и старыми книгами.

– Папа, смотри, – сказала Эмма. – Она же живая.

Майлз, ведомый инженерным любопытством, наклонился. Он ткнул в одну из шестерёнок. Та провернулась, и из трубочки, сделанной из соломки, вылетел пузырь, внутри которого переливалась радуга. Майлз, человек, объяснявший всё логикой, вдруг понял, что эта конфетная машина работает по законам, которые ему неведомы. И это его не разозлило, а восхитило. Он сел на пол рядом с дочерью, забыв о виртуальном мире.

Так магия, нежная и настойчивая, нашла каждого из них. И никто не выбросил свой странный подарок. Все спрятали их подальше, как ключи от двери, которую когда-то захлопнули, но теперь снова услышали за ней тихий, зовущий звон.

ГЛАВА 4

РЕШЕНИЕ ДОВЕРИТЬСЯ

Неделя, последовавшая за находкой хрустального ключа, пролетела для Оливера в одном сплошном, звенящем ожидании. Каждое утро он просыпался с надеждой, что сегодняшний день будет не похож на вчерашний, и первым делом запускал руку под подушку, чтобы нащупать холодную, идеально гладкую поверхность кристалла. Он лежал там, завернутый в мягкий лоскут от старой рубашки, и кажется, даже в темноте от него исходил едва уловимый, мерцающий свет, окрашивая сны мальчика в золотистые тона. Воздух в их доме, обычно густой и неподвижный, словно желе из дешевого бульона, теперь, как казалось Оливеру, был наполнен неуловимыми ароматами. То ему чудился запах жареного миндаля, доносящийся со стороны всегда пустой черной печки, то тончайший аромат ванили, будто кто-то пронес по коридору только что распечатанный пакет с дорогим печеньем. Он ловил эти запахи, замирая, и сердце его начинало биться чаще, предвещая скорое чудо.

Больше всех изменился, как ни странно, дедушка Джулиан. Он не просто стал больше сидеть на кровати – он будто вернулся из долгого путешествия. Его глаза, прежде мутные и устремленные в одну точку, теперь были живыми, внимательными. Он часто смотрел в запотевшее окно, но взгляд его был направлен не на мокрые крыши соседних домов, а куда-то дальше, сквозь время и пространство. Пальцы его, длинные и бледные, часто перебирали край шерстяного одеяла, будто пересчитывая четки из давних воспоминаний. Оливер ловил на себе его взгляд – задумчивый, изучающий, полный какой-то тихой грусти и надежды одновременно.

В один из таких вечеров, когда за окном густели синие сумерки, а в комнате зажигалась единственная лампа под абажуром цвета выцветшей яичной скорлупы, Оливер не выдержал. Он подошел к кровати, бережно держа в руках свой сверток.

– Дед, – начал он, и голос его прозвучал громче, чем он ожидал, нарушая привычную тишину. – Мы ведь поедем? Правда, поедем? Он же ждет. Мы не можем его подвести.

Джулиан медленно перевел взгляд с окна на внука. В его глазах плескалось целое море противоречивых чувств.

– Боюсь, мой мальчик, – выдохнул он, и его голос был похож на шелест страниц в старом фолианте. – Я – старый, высохший лист. Что я могу дать этому миру? Что я могу дать ему, Вандерли? Я принесу туда только запах лекарств и пыли. Я испугался тогда, Оливер. Испугался счастья, как испугался бы слепой внезапного яркого света. Я увидел все эти чудеса и понял, что никогда не смогу быть их достоин. И сбежал. Зачем же теперь возвращаться? Чтобы снова увидеть свое отражение в этой шоколадной реке и испугаться его снова?

– Но вы же были единственным, кто прошел! – горячо возразил Оливер, разворачивая тряпицу. Хрустальный ключ лежал на его ладони, и в тусклом свете лампы он заиграл всеми цветами радуги, отбрасывая на стены причудливые блики. – Он выбрал вас! Не Августа, не Веруку, а вас! Значит, вы были достойны! А этот ключ… он же живой! Чувствуете?

В этот момент дверь в комнату скрипнула, словно нехотя, и на пороге возникла миссис Пай. Она стояла, вытирая руки о передник, с лицом, на котором привычная усталость смешалась с нарастающей тревогой. За ее спиной в коридоре витал густой, наваристый запах тушеной капусты – запах их обычной, непритязательной жизни.

– Опять вы за свое? – тихо произнесла она, и в ее голосе звучала не злость, а безнадежность. – Оливер, сколько можно? Дедушке нужен покой, а не сказки. Твоя голова должна быть занята уроками, а не несбыточными мечтами. Реальность, сынок, она не в хрустальных ключах. Она – в этом. – Она сделала широкий жест рукой, охватывая и тесную комнату, и закопченную кухню, и весь их небогатый быт. – Она в том, чтобы починить протекающий кран и растязить копейки до следующей зарплаты. Волшебства не существует. Оно кончается, когда вырастаешь.

– Но, мама, посмотри же! – Оливер почти подпрыгивал от нетерпения, протягивая ладонь с ключом так, что свет от лампы упал на него прямее. – Это не сказка! Это настоящее! Дед же видел! Он был там!

Миссис Пай взглянула на сверкающий кристалл. И на ее лице, на мгновение, мелькнула тень того самого ребенка, которым она была когда-то давно. Тень, которая верила в Санту-Клауса и в то, что за шкафом живет домовой. Но тень тут же исчезла, смытая волной взрослой ответственности.

– Стекляшка, – твердо сказала она, но в голосе ее слышалась неуверенность. – Красивая, да. Нашел где-то. Выбрось, Оливер. Порежешься, еще инфекцию занесешь. Мечтать не вредно, вредно – жить в мечтах, забыв о настоящем.

– Марта, – снова произнес Джулиан, и на этот раз его голос прозвучал с неожиданной силой. Он приподнялся выше, опираясь на локти, и его глаза горели. – Это не стекляшка. И то, что я видел… это было реальнее, чем этот стул или эта лампа. Там трава была из зеленой помадки, Марта, и она таяла во рту. А лимонадную реку переплывала лодка из розового марципана. И запах… запах был такой, что голова кружилась от счастья. И я… я оказался слаб. Я не понял тогда, что мне подарили самый дорогой подарок – веру в чудо. И я его променял на… на это. – Он кивнул в сторону комнаты, на серые стены. – Может, этот ключ – это не шанс вернуться. Это шанс… попросить прощения. Не для меня, нет. Для него. И для него. – Джулиан посмотрел на Оливера, и в его взгляде была такая нежность и такая боль, что у Марты перехватило дыхание.

В комнате воцарилась тишина, полная невысказанных мыслей. Было слышно, как на кухне по капле падает вода из неплотно закрытого крана. Миссис Пай смотрела на отца – на его внезапно ожившее, одухотворенное лицо. Она смотрела на сына – на его горящие, полные безграничной веры глаза. И ее сердце, закованное в панцирь повседневных забот, дало маленькую трещину.

– И что же вы будете делать? – спросила она наконец, и голос ее дрогнул. – Куда вы пойдете? В чем поедете? У нас даже на билеты до соседнего города денег нет, не говоря уж о том, чтобы искать какую-то сказочную фабрику.

– В послании не было адреса, – тихо напомнил Оливер. – Только «Твоя очередь вести».

И тогда Джулиан медленно, очень медленно протянул свою дрожащую, исхудавшую руку. Его пальцы сомкнулись вокруг хрустального ключа. Он взял его из ладони внука, и странное дело – его рука перестала дрожать. Он сжал кристалл, закрыл глаза и глубоко-глубоко вздохнул.

И все присутствующие почувствовали это одновременно. По комнате пронесся ветерок. Не холодный сквозняк из щели в окне, а легкий, теплый, ласковый ветерок. Он пах не капустой и не пылью. Он пах ванилью и горячим шоколадом, сдобной выпечкой и марципанами. Он пах надеждой.

– Может, адрес и не нужен, – прошептал Джулиан, открывая глаза. В них стояли слезы, но это были слезы облегчения. – Может, дорога сама найдет тех, кто действительно готов сделать первый шаг.

Миссис Пай смотрела на них – на отца и сына, объединенных одной тайной. Она видела, как годы спадают с плеч Джулиана, и как глаза Оливера сияют ярче любой лампы. И она сдалась.

– Хорошо, – выдохнула она, и сама удивилась тому, что в ее душе вместо страха появилось странное, щемящее чувство ожидания. – Хорошо. Поезжайте. Только… – голос ее сорвался, – только будьте осторожны. Оба. И… возвращайтесь. Обязательно возвращайтесь.

Решение было принято. Оно повисло в воздухе, сладком от неведомо откуда взявшихся ароматов, как обещание новой главы. Оливер понял, что его старая жизнь с серыми стенами и тикающими часами осталась позади. Впереди, за порогом их дома, ждала дорога, и он был абсолютно уверен, что она приведет их прямо к вратам, за которыми пахло детством и чудесами.

ГЛАВА 5

ШЕПОТ ПРОШЛОГО В ЗЕРКАЛЕ НАСТОЯЩЕГО

Тем временем, в других уголках города, где жизнь была упакована в красивые, но душные обертки успеха, происходили свои, невидимые постороннему глазу, бури. Волшебные послания, доставленные столь причудливым образом, не просто лежали без дела. Они стали теми самыми камешками, которые, упав в гладь застоявшегося пруда повседневности, расходились кругами, нарушая идеальное, но безжизненное отражение.

В империи мистера Гаса Глоттона, которая простиралась на три этажа и пахла дорогим кофе, жареным миндалем и властью, сам император переживал не лучшие свои дни. Его кабинет, расположенный на самом верху, над главным залом ресторана «Сладкое королевство», был отделан темным дубом, а тяжелые бархатные шторы защищали от назойливого дневного света. Воздух был густым от аромата сигар и трюфельного масла. Сам Гас, развалившись в кресле, похожем на трон, с отвращением contemplровал тарелку с только что поданным ему десертом – многослойным безе с крем-брюле и золотой крошкой. Это было новое блюдо шефа, которое должно было стать хитом сезона.

– Несъедобно, – хрипло проворчал он, отодвигая тарелку так, что фарфор звякнул о столешницу. – Сухо, приторно, без души. Выбросить. И шефа – вместе с ним. Чтобы завтра его не было.

Его секретарь, бледный молодой человек, подобострастно закивал и поспешил убрать доказательство кулинарного провала. Гас тяжело вздохнул и потянулся к ящику стола, где под кипой контрактов лежала та самая, теплая на ощупь, карамельная ягода. Он вынул ее и положил на ладонь. Рубиновый огонек внутри пульсировал ровно, словно второе, маленькое сердце. Запах костра и простого хлеба, который она источала, был таким ярким, что перебивал все ароматы его империи.

В дверь кабинета постучали.

– Войдите! – буркнул Гас, не прятая ягоду.

На пороге стояла его дочь, Софи. Она была похожа на свою мать – хрупкая, с большими, слишком серьезными для ее возраста глазами. В руках она несла поднос с чашкой чая.

– Ты не пил весь день, папа, – тихо сказала она. – Я принесла тебе мяты.

Гас кивнул, и его взгляд упал на ее руки – тонкие, бледные пальцы, на одном из которых был надета самодельная фенечка из ниток. Его сердце сжалось от внезапной боли. Когда он в последний раз просто гулял с ней? Не по ресторанам, не на официальных приемах, а просто гулял?

– Садись, рыбка, – неожиданно для себя сказал он, и его голос смягчился.

Софи удивленно взглянула на него, но послушно присела на краешек кожанного дивана.

– Пап, – начала она, глядя в свою чашку. – Мне сегодня снился сон. Будто мы с тобой попали в огромный сад, где вместо яблок на деревьях растут мармеладки. И ты не был… ну… начальником. Ты был просто папой. И мы бегали и смеялись.

Гас сглотнул комок в горле. Он сжал в кулаке карамельную ягоду, и она ответила ему волной тепла.

– Это… это не совсем сон, Софи, – с трудом выдавил он. – Было одно место… очень давно. Похожее.

– Фабрика мистера Вондера? – прошептала девочка, и ее глаза загорелись таким огнем, которого Гас не видел в них никогда. – Ты поедешь туда? Возьмешь меня? Пожалуйста! Я буду очень-очень хорошей! Я ничего не буду трогать без спросу!

Она смотрела на него с такой надеждой, что у Гаса перехватило дыхание. Он видел перед собой не дочь успешного ресторатора, а маленькую девочку, которая просит его о самом простом и самом важном чуде. Он вспомнил свое отражение в шоколадной реке – толстое, перепачканное лицо жадного ребенка. Страх сдавил его горло. А если он снова опозорится? А если она увидит его не героем, а неудачником?

– Софи… это не место для… развлечений, – попытался он найти отговорку. – Это серьезно. Опасно даже.

– Но ты же вернулся оттуда тогда, – не сдавалась Софи. – И сейчас вернешься. Я помогу тебе. Мы будем командой.

Ее слова, простые и искренние, растаяли его защиту лучше любого огня. Гас посмотрел на портрет себя самого – упитанного, самодовольного – висевший на стене. А потом на живое, трепетное лицо дочери. И понял, что его выбор предрешен.

– Хорошо, – прошептал он. – Поедем. Но только… будь готова ко всему.

В хрустальном дворце Пенелопы Пек царила гнетущая, вылизанная до блеска тишина. Воздух был пропитан ароматом застывшего воска и дорогих духов. Сама Пенелопа, облаченная в шелковый халат цвета розовой пудры, расставляла по полкам новые трофеи своего сына – кубки за победы в конкурсах, в которых он, как она знала, не хотел участвовать. Ее движения были резкими, отточенными.

Лео сидел у окна в гостиной, залитой искусственным светом люстры, и смотрел на дождь, стекающий по стеклу. Он держал в руках старую книжку со сказками.

– Лео, сколько раз я говорила – не порть зрение! – голос Пенелопы прозвучал, как удар хлыста. – У тебя новый планшет с диагональю идеальной для чтения!

– Здесь картинки другие, мама, – тихо ответил мальчик, не оборачиваясь. – Они… теплые.

Пенелопа фыркнула и подошла к нему. Ее взгляд упал на книгу. Это была та самая, с пожелтевшими страницами, которую она читала ему, когда он был совсем маленьким и болел. На столе рядом лежала та самая хрустальная капля рафинада. Она переливалась в свете лампы, и от нее пахло мокрым асфальтом и детством.

– Выбрось эту дрянь, – сказала Пенелопа, но без привычной твердости.

– Она пахнет тобой, мама, – Лео поднял на нее глаза. В них не было упрека, только глубокая, недетская печаль. – Настоящей тобой. Когда ты смеялась и не боялась испачкать платье.

Пенелопа почувствовала, как что-то сжимается у нее внутри. Она вспомнила. Вспомнила, как они бежали под дождем, и она, солидная дама, сняла туфли и бежала босиком по лужам вместе с ним, своим маленьким сыном.

– Мы… мы были другими, – выдохнула она, садясь рядом.

– А сейчас мы какие? – спросил Лео. – Мы как эти кубки. Красивые, холодные и пустые внутри.

Его слова попали точно в цель. Пенелопа посмотрела на свое отражение в огромном зеркале – идеальная женщина с идеальной жизнью. И вдруг это отражение показалось ей самым ужасным кошмаром. Она взяла хрустальную каплю. Она была прохладной и гладкой.