100 лучших песен о любви. Сборник рассказов. Часть 2

Даниил Галин

100 лучших песен о любви. Сборник рассказов. Часть 2

Жду тебя

– Ты слышишь меня? Ты спишь сейчас в какой-нибудь промёрзшей землянке, свернувшись калачиком на походной койке. Или не спишь. Или лежишь с открытыми глазами и смотришь в темноту – так же, как мы с тобой когда-то смотрели на спящего Ваню, когда у него был тот страшный грипп? Помнишь, ты тогда просидел у его кровати всю ночь, а утром пошёл на работу с красными глазами, но гордый – температура наконец спала…

– А может, ты вообще на задании – ползёшь по-пластунски через какую-нибудь промёрзшую балку, стиснув зубы от боли в старом ранении, того самого, из-за которого тебя тогда комиссовали десять лет назад? Или стоишь на посту, щурясь от ветра, и думаешь о нас, как я сейчас думаю о тебе?

– Знаешь, я теперь различаю твои молчания. Когда ты просто спишь – оно тёплое. Когда на задании – напряжённое, будто натянутая струна. А вот сейчас… Сейчас оно какое-то другое. Не знаю, как объяснить. Будто ты там, за тысячи километров, тоже поднял голову и смотришь на эту же луну, на эти же звёзды…

– У нас глубокая ночь. В квартире тишина, только холодильник постанывает, будто жалуется на одиночество. Я закуталась в твой халат – но он уже не пахнет тобой. Но мне кажется, если очень-очень прижаться к ткани, то где-то в глубине волокон ещё сохранился твой запах – табака и того геля для душа, который ты любил.

– А за окном в небе – яркая луна. Лиза как-то спросила, почему я всегда смотрю на луну перед сном. Я соврала, что это такая игра. Не смогла объяснить, что, когда я смотрю на неё, мне кажется – где-то там ты тоже поднимаешь глаза и видишь тот же самый лунный серп. И хоть на мгновение мы снова вместе.

– Да, Лиза сегодня в садике на утреннике пела. Стояла вся такая важная. А потом расплакалась, потому что другие папы фотографировали, а её папа… Где её папа? Я соврала, что ты в командировке. Опять.

– На кухне тикает кран. Ты обещал починить его перед отъездом. Не успел. Как не успел достроить домик на даче, не успел научить Ваню кататься на двухколёсном велосипеде. В холодильнике стоит твоё любимое пиво. Срок годности истёк месяц назад. Я не могу его выбросить. Так же, как не могу выбросить твою старую зубную щётку или тот дурацкий магнит «Анапа-2015», который мы привезли с нашего первого совместного отпуска.

– Твоя мать сегодня принесла целую сумку солений и варенья. Сидела, молчала, потом вдруг сказала: Он же всегда такой был… В детстве за бездомного щенка вступился – весь в крови пришёл, но собаку отстоял. Я не выдержала, расплакалась. А она мне: Не распускай нюни, он же чувствует…

– Отец твой… Он ходил в военкомат. Просился добровольцем. Ему шестьдесят три, Саш… Шестьдесят три! Его, конечно, послали. Он теперь каждый вечер во дворе на турнике подтягивается – вдруг «передумают».

– Ваня сегодня получил двойку по поведению. Опять подрался. Говорит, защищал девочку. Совсем как ты. Помнишь, как мы познакомились? Ты тогда влепил кулаком какому-то подонку, который приставал ко мне в автобусе. А потом сквозь разбитую губу улыбался: Десантники дам в обиду не дают!

– Знаешь, когда дети засыпают – я включаю телевизор. Сегодня показывали эти ужасные кадры из Курской области. Тела в чёрных пакетах. Женщины с мёртвыми глазами. Дети, которые спрашивают: А где моя мама? И я вдруг поняла, почему ты ушёл. Смотрю, как наши ребята раздают гуманитарку. Одна старушка плакала и целовала нашего солдата в щёку. И я представила тебя.

– А помнишь, как я орала на тебя в тот вечер? «У тебя же бронь! У нас дети!». А ты молчал. Просто молчал. А потом показал мне ту свою татуировку – «За ВДВ…». И я поняла – бесполезно. Ты же десантник до мозга костей. Даже если уже десять лет как в запасе.

– В шкатулке лежит твоя записка, которую ты написал перед отъездом. Листок уже истрепался от постоянных прикосновений. «Если что – знайте, я не мог иначе» – это самая страшная и самая гордая фраза в моей жизни. Когда ты ушел, я нашла ее в тумбочке. И тогда поняла. Это не про героизм. Не про приказы. Это про честь. Про тех, кто не может стоять в стороне, когда другие идут в бой.

– Сегодня во дворе похороны были. Из 92-й квартиры. Мальчишка, двадцать два года… Его мать шла за гробом, а на груди держала его детскую фотографию. Я смотрела в окно и думала – Господи, только не мне, только не мой… Потом схватила детей и поехала в церковь. Поставила свечку за здравие твоё, за упокой того мальчика, и ещё одну – за его мать…

– Ваня теперь спит с твоим беретом под подушкой. Говорит, что так «папина сила» к нему переходит. А Лиза… Она рисует тебе письма. Сегодня нарисовала нашу семью – всех вместе. Ты там в камуфляже, но улыбаешься. Я сложила этот рисунок и положила в конверт. В следующем письме отправлю…

– Сегодня Ваня тоже принёс письмо для тебя. Они писали в школе… На конверте коряво выведено: «Моему папе-герою». Я не решаюсь его открыть. Положила к твоим медалям – пусть ждёт.

– Лиза на днях случайно разбила твой любимый стакан. Тот самый, с надписью «Лучшему десантнику от жены». Я собрала осколки, хотела выбросить… Но потом завернула в газету и спрятала в шкаф. Может, когда-нибудь склеим.

– Помнишь наш первый Новый год вместе? Ты тогда дежурил, примчался утром весь замёрзший, с ёлкой под мышкой. А она оказалась слишком большой для нашей комнаты в офицерском общежитии! Вместо того, чтобы отпилить елку снизу, ты отпилил макушку! Мы потом весь год смеялись над этой ёлкой…

– А помнишь нашу первую ссору? Ты тогда забыл про годовщину. Я три дня не разговаривала. А ты… Ты привёл целый взвод своих сослуживцев, они выстроились под нашими окнами и орали: «Люба, прости его!» Соседи возмущались. А я смеялась так, что потом живот болел…

– Вчера к Наталье из второго подъезда муж вернулся. Без ноги. Она говорит – повезло. Они теперь учатся жить заново. Она говорит, он теперь по ночам кричит, когда слышит фейерверки на улице. Но она счастлива. Просто счастлива. А я… Я даже завидую её горю. Я смотрю на них и думаю: готова ли я? Готова ли мыть тебя, перевязывать, слышать твои крики по ночам? Да! Тысячу раз да!!!

– В понедельник была в военкомате. Относила очередную посылку. Там сидела старушка – принесла носки, связанные своими руками. Я смотрела на её руки – узловатые, в синих жилах, с жёлтыми пятнами возраста, а она вдруг подняла на меня глаза – мутные, выцветшие – и протянула мне пару носков – нежно-голубых, с узором. "Возьми своему. Пусть ноги не мёрзнут… Я не смогла объяснить, что у вас сейчас современные термоноски… Просто взяла. Они теперь лежат у меня в шкафу – святая святых.

–Я научилась многому за это время. Чинить розетки. Заполнять квитанции. Даже гвоздь могу забить – правда, криво.

Я научилась включать бойлер. И даже разобралась с этой чудовищной шпаклёвкой, когда Ваня решил поиграть в «ремонт» на нашей стене. Только вот… Но вот что я так и не смогла – так это привыкнуть к пустому месту за столом.

– Вчера Ваня за ужином спросил: «Мама, а папа убивает людей?» Я растерялась. А он продолжает: «Но если плохих – значит, он добрый, да?» Что я могла ответить? Кивнула. А ночью плакала в подушку – за всех детей, которые задают такие вопросы…

– Сегодня увидела во дворе молодого парня в форме. Сердце ёкнуло – показалось, что ты. Оказалось, парень приехал в отпуск. Его девушка выбежала босиком, в одном халате – и повисла у него на шее. Я отвернулась – неловко было смотреть. А потом подумала: надеюсь, и мы когда-нибудь поставим такой спектакль для соседей…

– В телефоне сохранились твои голосовые сообщения. Я слушаю их, когда становится совсем невыносимо. Особенно одно – где ты смеёшься и говоришь: «Любка, да я хоть с того света вернусь!» Не смей уходить на тот свет, слышишь?

– По ночам мне часто снится один и тот же сон. Ты стоишь на пороге, весь в пыли, усталый. Говоришь: «Ну что, встретишь героя?» А я в ответ: "Героя –нет. А мужа моего, отца моих детей – всегда". И тогда ты улыбаешься своей обычной, негеройской улыбкой – и я просыпаюсь.

– Иногда мне кажется, что вся наша прежняя жизнь была какой-то несерьёзной. Мы ссорились из-за немытой посуды, из-за опозданий, из-за пустяков… Теперь я готова отдать всё, чтобы вернуть эти ссоры. Лишь бы ты был здесь.

– Ты слышишь меня? Сегодня в автобусе двое молодых людей в дорогих пальто разглагольствовали о «бессмысленной бойне». Один, с маникюром и айфоном последней модели, так умно рассуждал о геополитике… Я сидела, сжимая Ванину руку. А потом меня затрясло так, что Ваня испугался – спросил, что со мной? А потом… потом я встала. И спокойно, очень спокойно спросила: «Вы когда-нибудь хоронили детей? Нет? Тогда закройте свой чистый рот». Сказала про Донецк, Луганск, Курск. Про матерей, которые узнают своих по обрывкам одежды. Про то, что ты там не за деньги воюешь, а за то, чтобы наши дети не стали очередными экспонатами в музее «русского мира» где-нибудь в Киеве. В автобусе воцарилась мёртвая тишина. Только какая-то старушка в платочке вдруг закивала и прошептала: «Спасибо тебе, дочка». А я вышла на следующей остановке и разрыдалась у ларька с шаурмой – как последняя дура на виду у всего района.

– Знаешь, что самое страшное? Я начинаю забывать, как пахнет твоя кожа. Тот особенный запах – не гель, не мыло, просто ты. Вчера открыла твой шкаф, зарылась лицом в рубашки… И ничего. Совсем ничего. Как будто ты постепенно стираешься, как та старая фотография на нашем комоде…

– На столе стоит твоя кружка с надписью «Самому лучшему папе». Я каждый день наливаю в неё чай. Остывает. Выливаю. Завтра налью снова.

– Какая же тишина здесь. Только часы тикают и кран…

– Я не знаю, слышишь ли ты меня. Но если слышишь… Держись там. Возвращайся. Любым.

– А я жду.

– Просто жду.

– Каждое утро проверяю почту.

– Каждый вечер заряжаю телефон – вдруг позвонишь.

– Каждую ночь прислушиваюсь к скрипу двери…

– И верю…

Посвящается всем женщинам, чьи мужья, сыновья и отцы сейчас на передовой.

Тем, кто верит. Тем, кто надеется. Тем, кто ждёт.

Тем, чья любовь не знает ни времени, ни расстояний.