Царь дверей

– Льйоуа! – лицо Вона выражало радость, хоть по нему сразу и не скажешь.

– Нихау, православный! – Лев обнял товарища, как родного. – А я-то думаю, чего это собак в округе не видать.

– Это кореыйцы едят собак.

– Да мне-то не гони. Вы и летучими мышами не брезгуете. – Лев снова приобнял товарища, но уже как товарища по соцлагерю. – Давай сигу лучше.

– Сяйка!

– Что?

– Сяйка, говорю.

– Кто?

– Да Сяйка. Кяк у Сехова – Сайка.

– Сам ты Сяйка, как у Сехова. – Лева добро смеялся – прикурить дай!

– Ни гойвна ни лоски – Вон оскалил бесконечный ряд зубов с пижонски прикушенной сигаретой между ними.

Вон родился в Томске, столице мало-сибирского академизма. Его мама приехала учиться по обмену, и даже не подозревала, что ее сторона бартера подразумевает отдать молодость в обмен на призвание – обрусеть. Вон был умным и здоровым мальчиком, талантлив во многом, добряк и не по-китайски великанист. Сибирское детство сменилось Гуанчжоуским отрочеством, постепенно перейдя в Уральскую юность. Вон любил маму, непохожих на нее женщин, светлое пиво и темные факты в своей биографии.

С Воном было очень легко дружить, потому что никто не чувствовал себя ему обязанным: во многом из-за того, что не понимал Вона. В его рту никак не появлялись шипящие, а азиатский манер интонирования (тон на постоянный подъем) превращал речь в комедийный номер из худших шовинистских пародий Аншлага времен туров по Волге.

– Мы осень рады вам в насей комнатуске! – Вон похлопал Льва по плечу.

– Я ненадолго, на самом деле.

– Сего так?

– Да, вчера чутка колесом укатился, и сегодня не до реп. У меня еще и гиг, оказывается.

– Классика!

– Нашлось! – вдруг возопил Лева.

– Сто?

– Ах… – Лева цыкнул – опять потерялось.

– Да, сто?

– Слово, которое смогло по-русски прозвучать у тебя во рту – «классика».

– Непорядок. Правильно не во рту, а в роте! – Вон комедийно стиснул брови.

– Вот опять!

– Сто?

– Сорвалось.

– А? – Вон в растерянности.

– Ты иногда – ну, чисто русский. Особенно с военщиной своей.

– А ты не завидуй.

– Где ты служил, напомни?

– Развьет бат епта, Ивановская дивизия.

– Дивизия невест?

– Иди в зопу. – Вон оскалился в доброй улыбке последнего китайского предупреждения и выплюнул сигарету в урну. – Где гиг?

– За синагогой нынче. – Лев тоже выплюнул окурок, и почти невидимым поворотом корпуса дал понять, что ему бы уже зайти внутрь.

– Сто замерз? Давай-давай. – Вон сделал машущее движение рукой от себя.

Лев отворил дверь и второй раз за день двинулся на встречу судьбе. Опять объяснения. А тут еще и место заколдованное. Концерт бы не пропустить. Но выпить надо.

Предбанник обдал музейным уютом: все застелено ковриками какой-то доисторической вязки, пара сундуков, выполнявших роль и скамеек, и какие-то случайные артефакты, вроде веретена, пулемета максим и венских стульев времен русско-японской войны.

В горнице было несколько дверей, каждая из которых могла непредсказуемо вести в туалет, архив, импровизированный бар, спальню или целый выставочный зал – и как только тот оригинальный Филитц сам не терялся в этих лабиринтах помещений.

Лева разулся и нырнул в дверь почти знакомую, ту, что вела до импровизированного бара. В мрачном помещении, затянутом расписными тканями в духе бедуинов буддистов и пропахшим ладаном, и пряностями – рассевшись кругом сидел десяток человек. Каждый самопогруженно играл на случайном инструменте – кто во что горазд, но очень складно. Экзальтированная женщина в центре изображала нечто вроде транс-танца, хотя непосвященный бы решил, что она пытается найти очертания своей фигуры или растянуть резинки от трусов на манер подтяжек. Леву приметили пара человек, которые в данный момент не играли соло.

– Блудный сын! Виват тебе, виват! – здоровенный мужик, внешне напоминавший Нептуна, вынырнул из темноты, раскинул свои широченные руки для объятий.

– Здравствуй, добрый человек.

– Неважно выглядишь, братец кролик. Поправить?

– Не откажусь, братец Лис. – оба, не обращая внимание на остальных в помещении, подошли к барной стойке, откуда Нептун выудил бутылку винообразной жидкости и наполнил ею кофейную кружку.

Глоток, еще глоток, и проверочно запрокинуть голову с кружкой на устах. Куда бы ее поставить? Совершенно нет места на стойке – грязная посуда со времен Филитца, тамбурин, чья-то сумка, японский магнитофон и чьи-то локти.

– Стою я проспиртованный и чувствую немой восторг. Или, скорее, забвение, а ко мне подходят блэкметаллисты и говорят: «А можно на сцене камерного, в качестве взаимного и поддерживающего друг друга творчества выступить?» А я думаю, о какой именно взаимности речь?

– А потом?

– А потом после деликатного объяснения я потерял сознание и оказался в Артхаусе, где очнулся в момент, когда меня отчитывала какая-то баба за то, что я плохо себя веду. А я слушаю это, смотрю на сиськи ее, и думаю – да, наверное, я не прав. Инсомния. Помноженная на сомнамбулизм, чего тут скажешь?

– Как говорил герой фильма «Последствия любви», у людей с бессонницей нет желания почитать книгу или послушать музыку. Они мечтают уснуть.

– Там точно так было?

– Примерно так. Там покудрявее и по-итальянски было.

Магнитофон с японской точностью. Записывал диалоги, музыку импровиза десяти и громкое глыкание рядом стоящего Льва. Перезапуск организма состоялся, отчаяние отступило, а сладкое смородиновое послевкусие напитка так освежило, что Царь зверей доверчиво поглядел на царя пучины морской и они оба поняли – Лева еще задержится.

Уральские раста-индуисты не ищут музыкантов по объявлению, поэтому любой прибивающийся к их компании представитель проклятой профессии, умеющий играть на чем-то кроме гитары и тамбурина – был на вес золота и получал внимание. Царь зверей – басист по профилю, и скрипач в фас, поэтому в подвале памятника уральского зодчества ему были рады всегда. И всегда наливали вторую рюмку А потом и третью, и двадцатую.

Вообще, Льву наливали часто, много и многие, поэтому трезвым его видела только классный руководитель дочери и случайный встречный на пути к опохмелу. Да и в те моменты он находился в сумраке и холоде души, которая была отправлена не Вальхаллу, а унылый нордический Хельхейм (не путать с вполне веселым баварским Кельхаймом).