Кража из дома Божия

Алексей Добротворский

Кража из дома Божия

Усадьба Вавилова

Старый дом помещика Вавилова стоял на окраине городка, словно забытая всеми декорация из давно сыгранного спектакля. Большой сад, заросший яблонями и грушами, давно уже разросся в диком беспорядке: ветви клонились к земле, трескались под собственным весом, плоды падали и гнили прямо в траве, и только дети, пробравшиеся сквозь ржавую решётку ограды, находили там сладость и радость.

Ограда была добротная, чугунная, с двумя кирпичными столбами по сторонам ворот. На них – странные фигуры: крылатые бородатые мужи с телами животных. Вечером, когда солнце садилось и красный свет ложился на их бороды и крылья, старухи, проходившие мимо, крестились и шептали молитвы, а ребятишки, наоборот, задерживались и бросали камешки, проверяя – не оживёт ли каменный страж.

После смерти старого Вавилова дом пустовал. Его сын промотал всё, что досталось по наследству, и уехал за границу, не оставив ни распоряжений, ни даже письма. Городок жил своей жизнью – базар, лавки, трактир, воскресные службы, – но на окраине, за заросшим садом, стояла эта тяжёлая, мрачная тень прошлого.

Вечерами, рассказывали, в окнах дома виднелся свет. Одни утверждали, что то хозяйничает нечистая сила, другие шептали про тайные сборища картёжников или беглых каторжников. Городовой, человек флегматичный, лишь махал рукой: «Пустяки! Дом пустой. Детвора шалит, свечку зажгут – вот вам и свет». Но даже он сам, возвращаясь ночью из караула, избегал смотреть на окна усадьбы.

В самом саду царила тишина особая – не городская, не деревенская, а какая-то глухая, настороженная. Словно сам воздух пропитался тайной и чьим-то дыханием. Иногда слышался хруст ветки, словно кто-то крался. Иногда – протяжное карканье вороны, застрявшей на вершине высохшего вяза.

Дом внутри был не менее странен. Пыль лежала толстым слоем на мраморных подоконниках, паутина тянулась от люстры к углам, но в некоторых комнатах всё выглядело так, будто хозяева вышли ненадолго: кресла были отодвинуты, посуда оставлена на столе, даже книги раскрыты. И эта двойственность – запустение и одновременно присутствие – тревожила всякого, кто случайно заглядывал внутрь.

Обычно же туда никто и не заходил. Только бесшабашная ребятня лазала за яблоками, да пару раз бродяги пытались устроиться ночевать. Но бродяги уходили наутро бледные, с глазами, в которых застыл настоящий страх. И больше туда не совались.

Горожане привыкли к тому, что усадьба стоит себе, мрачная и ненужная, как старая рана. Но с некоторых пор стали замечать, что в доме поселилась какая-то новая жизнь. По ночам у ворот видели фигуры мужиков в тёмных кафтанах. На дороге попадались оброненные окурки, а у забора – свежие следы сапог.

И хотя никто не решался сказать это вслух, все понимали: дом облюбовали люди недобрые, и лучше держаться подальше.

Пир в усадьбе

Усадьба Вавилова давно не знала такого шума. Под старым потолком, где паутина свисала тяжёлыми гирляндами, плясали тени – огонь свечей и керосиновых ламп метался по стенам, оживляя облезшие обои, зеркала с тёмными пятнами и портреты давно умерших людей.

Среди этого мрака собралась вся шайка. Главарь их – Валтас, прибалт лет сорока, крепкий, всегда небритый, с хмурым лицом и тяжёлыми глазами. Он сидел в кресле, которое когда-то принадлежало самому Вавилову, – с золотыми подлокотниками, резным орлом на спинке. В кресле он выглядел не то царем, не то судьёй, и, пуская из трубки густой сладкий дым, словно взвешивал на весах каждое движение, каждый взгляд своих людей.

По обе стороны длинного стола сидели его подручные. Яшка – шустряк, плут, вечно с ухмылкой и насмешкой, – он раздобыл это кресло для Валтаса и теперь крутился возле него, как собачонка. Стриженный – сухой, молчаливый, со странным блеском в глазах, будто всегда о чём-то своём думающий. Федька-Кафтан – здоровяк с медвежьей спиной и коротким умом: больше дрался, чем говорил.

Сегодня они пировали. Неделю назад шайка совершила дерзкое ограбление – монастыря. Валтас долго отговаривал отца своего – старого вора по кличке «В ухо донос», – но тот настоял. Странную кличку он получил за проступок, в самом начале своей криминальной карьеры, когда по незнанию нашептал подставному полицейскому, изображавшему бандита, все планы шайки.

Ночью вломились, сторожа зарезали, забрали всё: золотые оклады икон, подсвечники, кубки, даже кадило мастера Заборского, весомое, тяжёлое, из чистого золота.

Трофеи принесли в усадьбу. Теперь кубки стояли прямо на столе, и в них, вместо святого вина, плескалась водка. Под сводами старого дома не молитвы звучали, а хриплые песни, гогот, треск гитары, да звон смеха уличных девок и визг цыганских плясунов.