Правила выживания

Милена Соколова

Правила выживания

Глава 1. Долг

Тьма в коридоре была не просто отсутствием света, она была веществом, живым и плотным, впитывающим звук и дыхание. Она пахла пылью, старым деревом и едва уловимым, сладковатым ароматом ладана – будто здесь когда-то была часовня, а теперь служили иной, мрачной вере. Сюзан шла медленно, ощущая каждый свой шаг по скрипучему, отполированному до зеркального блеска паркету. Ее туфли на низком каблуке – правила внутреннего распорядка запрещали каблуки, чтобы шаги были бесшумными – все равно отдавались гулким эхом в звенящей тишине. Она помнила каждый поворот этого лабиринта: вот здесь, у треснувшей мраморной вазы, она впервые увидела, как инструктор сломал палец провинившемуся стажеру, а здесь, под безликой картиной в позолоченной раме, Катрин как-то раз шепнула ей на ухо: «Не смотри им прямо в глаза. Они любят страх, как вино».

Катрин. Имя жгло изнутри, как раскаленный уголь. Всего две недели назад она прошла по этому же коридору – гордая, небрежно поправляющая прядь темных волос. Она была на три года старше, и когда двенадцатилетнюю Сюзан, оглушенную горем и страхом, привезли в лагерь среди бесконечных сосен, именно Катрин, тогда еще подросток, показала ей негласные правила выживания. Не дружба – дружба здесь была смертным приговором, слабостью, которую безжалостно выжигали, – а скорее шефство старшего, холодное, но спасительное уважение профессионала к потенциальному коллеге. «Держи нож вот так, чтобы не выскользнул, когда ладони вспотеют от страха. И никогда не дерись в гневе. Только ради цели». Теперь от Катрин остались лишь строчки в отчете, который зачитывали всему их набору: «Ликвидирована за непрофессионализм. Проявила слабость. Влюбилась в цель». Шепот в столовой был куда откровеннее: «Попыталась спасти того адвоката. Данхил устроил им романтичное свидание в аэропорту. Со смертельным исходом». Сюзан сжала кулаки так, что коротко остриженные ногти впились в ладони. Катрин не была слабой. Она на мгновение перестала быть машиной. И это оказалось страшнее любой ошибки.

«Не как Катрин», – пронеслось в голове навязчивой, заученной мантрой. «Никаких чувств. Только долг. Ты – инструмент. А инструмент не чувствует». Долг… это слово стало клеймом с того дня, когда в их уютный дом, пахнущий яблочным пирогом, вошли двое мужчин в безупречно строгих костюмах. Их голоса были медовыми, а глаза – плоскими и неживыми, как у рыб.

– Твой отец был героем, девочка. Он погиб, выполняя важную миссию. Тебе не о чем беспокоиться. Мы позаботимся о тебе. Ты отправишься не в приют, а в особую школу. Продолжишь его дело.

«Особая школа» оказалась казармой за колючей проволокой под напряжением, где стирали прошлое и лепили новую личность, как из глины. Ластик мистера Данхила стер ее детство, ее имя, ее улыбку. Осталась только Сюзан – идеальный солдат в красивой обертке.

Дверь в конце коридора была из черного дерева, массивная, без номерка или таблички. Безымянная, как все они здесь. Ручка – тяжелая, бронзовая, в виде змеи, кусающей свой хвост – была ледяной. Сюзан прикоснулась к ней, и по телу пробежала знакомая дрожь, та самая, что охватывала ее перед первым в жизни выстрелом. Она толкнула дверь.

Воздух в кабинете ударил в нос – густой, спертый, с примесью дорогого табака, выдержанного коньяка и удушающего аромата тропических орхидей, которые белели призрачными пятнами в кадках вдоль стен. Свет из окна, затянутого тяжелыми бархатными шторами, пробивался лишь узкими лучами, выхватывая из мрака детали: угрожающе нависающий над столом бюст не то Цезаря, не то какого-то генерала, груду разбросанных бумаг, массивную золотую лампу с зеленым абажуром. И в центре всего – черный кожаный блокнот, лежащий с пугающей точностью ровно посередине столешницы.

За столом, погруженный в тень, сидел он. Сначала Сюзан различила только блеск – массивное золотое кольцо с темно-красным камнем, похожим на запекшуюся кровь, лежащее на сомкнутых пальцах.

– Здравствуй, Сюзан, – голос был низким, бархатным, без единой нотки приветствия. Он был констатацией факта. Приговором. – Уверен, ты знаешь, кто перед тобой сидит.

– Здравствуйте, мистер Данхил, – Ее собственный голос прозвучал чужим, ровным и безжизненным. Годы дрессировки сделали свое дело. Тело подчинялось, даже когда внутри все сжималось в комок.

Он не улыбнулся. Лишь слегка пошевелил пальцами, и свет лампы вдруг вспыхнул, залив желтоватым сиянием часть стола. Теперь она видела его руки – бледные, с длинными пальцами и тщательно ухоженными ногтями. Руки пианиста или хирурга. Но эти руки никогда не дарили жизнь, только отнимали ее.

– Твои наставники предоставили лестные отчеты, – Данхил открыл блокнот. Страницы, испещренные аккуратным почерком, зашуршали, словно сухие листья. Звук был оглушительным в тишине. – Говорят, ты метко стреляешь. Хладнокровна. Но отчеты – это просто бумага. Бумага горит. Как и репутации. – Он поднял на нее свой взгляд. Его глаза были бледно-серыми, почти прозрачными, как лед. В них не было ни тепла, ни любопытства. Только холодная оценка. – Ты знаешь, что случилось с Катрин?

Сюзан едва заметно вздрогнула, но лицо ее осталось каменным. «Не показывай слабость. Не показывай».

– Мне сообщили о ее непрофессионализме, – четко выдавила она.

– Непрофессионализм… – он растянул слово, смакуя его. – Красивое слово для обозначения глупости. Она позволила сердцу затмить разум. Сердце – ненадежный орган, Сюзан. Его лучше удалить, прежде чем оно убьет тебя. – Он вернулся к блокноту. – Вот, нашел. Твое первое задание. Не подведи меня. Не заставляй меня… расстраиваться.

Он достал из ящика стола конверт. Он был не из бумаги, а из плотного, похожего на кожу материала, угольно-черного, без единой надписи. Протянул его через стол. Его пальцы на мгновение коснулись ее ладони. Прикосновение было сухим и холодным, как прикосновение змеи.

– Я выполню задание, мистер Данхил, – Сюзан взяла конверт. Он был тяжелым, будто внутри лежал не листок, а кусок свинца.

– Надеюсь, – в его ледяных глазах вспыхнул тот самый огонек, о котором ходили легенды. Огонек азарта и жестокости. – Потому что за невыполнение я буду не просто расстроен. Я буду огорчен. А когда я огорчен… люди исчезают. Бесследно.

Она кивнула, резко развернулась и вышла, не оглядываясь. Дверь закрылась за ней с тихим, но окончательным щелчком. Только тогда она прислонилась лбом к прохладной, шершавой стене коридора, пытаясь заглушить бешеный стук сердца. Дрожащими пальцами она разорвала конверт. Внутри лежал один-единственный лист. Ее глаза пробежали по строчкам:

«Миссия: ликвидация объекта «Банкетный зал». Адрес: Индошин стрит, 278/3. Время: до 23:59. Способ: закладка взрывного устройства…».

Дата стояла сегодняшняя. Времени на раздумья не было. Как не было и выбора. Она никогда его и не имела, с того самого дня, когда умер отец. Лагерь, тренировки, смерть Катрин – все это было лишь подготовкой к этому дню. К этому долгу.

Сюзан скомкала листок в кулаке, ощущая, как бумага впивается в кожу. Потом глубоко вдохнула, выпрямила плечи и пошла прочь по коридору. Ее шаги теперь были твердыми и быстрыми. Ровный стук каблуков отбивал новый ритм. Ритм машины, которую включили и запустили. И остановить ее мог только один человек. Тот, что сидел в кресле за тяжелой дверью из черного дерева.

Глава 2. Личина

Комната в общежитии была такой же безликой, как и все здесь: стерильно-белые стены, узкая железная кровать с серым одеялом, шкаф-купе с зеркальной дверцей, в которой Сюзан избегала ловить собственный взгляд. Но сегодня на кровати лежало нечто, нарушающее унылую гармонию казенщины. Платье.

Оно было алого, ядовито-роскошного цвета, того самого, что кричит о себе даже в полумраке. Шелк, тяжелый и прохладный на ощупь, переливался под светом одинокой лампочки, словно живой. Рядом, на полу, стояли туфли-лодочки на немыслимо высоком, тонком каблуке того же оттенка, а на тумбочке сверкала скромная, но явно дорогая бижутерия – искусственный жемчуг и стразы, которые при свете сошли бы за настоящие бриллианты. Сюзан медленно провела рукой по ткани. Шелк шептал ей о другой жизни, о мире, где такие платья носят на балах, а не на заданиях, где они – символ праздника, а не предсмертный наряд.

«Поносить хотя бы пару часов…» – мелькнула в голове крамольная мысль. Она тут же прогнала ее, суровой внутренней командой, выученной до автоматизма. «Оружие не любуется своим чехлом. Чехол – это часть маскировки. И только».

Она села за туалетный столик – простой, с потертой столешницей – и снова достала из кармана тот самый черный листок. Буквы плясали перед глазами: «…оставить сумочку на первом стуле… путь отхода через задний двор…». Инструкции были простыми, почти примитивными. Но за этой простотой скрывалась чудовищная сложность – остаться незамеченной среди сотни глаз, не выдать ни единой эмоцией внутреннюю бурю. Она перечитала текст еще раз, впитывая каждую запятую, каждый пробел, пока слова не отпечатались в памяти намертво. Потом поднесла листок к зажигалке. Огонь жадно лизнул уголок, пополз вверх, пожирая доказательства. Сюзан смотрела, как бумага скручивается в черный пепел, оставляя на пальцах едкий запах гари. Так горело ее прошлое. Теперь горело и ее ближайшее будущее.

В дверь постучали. Тихо, но настойчиво.

– Кто там?

– Это комната Сюзан? – женский голос прозвучал устало и чуть хрипло.

– Да.

– Это Вероника. Меня прислали. Чтобы привести тебя в порядок.

Сюзан открыла дверь. На пороге стояла невысокая, полноватая женщина лет сорока с пятью. В одной руке она держала профессиональный кейс с косметикой, в другой – полиэтиленовый пакет, из которого торчали щетки и фены. Ее лицо было испещрено сеточкой морщин, а в глазах стояла та самая усталость, которая не смывается ничем. Сюзан видела ее мельком в коридорах – она гримировала всех девушек перед выходами «в свет».

– Здравствуй, Вероника. Проходи.

– Здрасьте, детка, – женщина прошла в комнату, окинула ее быстрым, привычным взглядом и вздохнула. – Ну, приступим. Времени в обрез, а работы… – она оценивающе посмотрела на Сюзан, – работы, милая, над тобой непочатый край.

Фраза прозвучала как пощечина. Сюзан, всегда считавшая себя как минимум симпатичной, почувствовала укол обиды. Она – бревно, из которого предстоит вырубить куклу. Вероника расстелила на столе чистую салфетку, стала выкладывать кисточки, спонжи, баночки и палитры с красками. Движения ее были точными, выверенными, как у хирурга перед операцией.

– Садись, красотка. И не вертись.

Последующие четыре часа стали для Сюзан разновидностью пытки. Она сидела недвижимо, глядя в свое отражение в зеркале, пока Вероника творила чудеса. Сначала – густой крем, скрывающий синяки под глазами от бессонных ночей. Потом – тональная основа, ложащаяся идеальным, фарфоровым слоем, маскирующая малейшие недостатки. Пудра, румяна, тени… Каждое прикосновение кисточки к коже было легким, но Сюзан чувствовала его как электрический разряд. Она закурила одну за другой несколько тонких сигарет, выпуская дым колечками в потолок, стараясь не смотреть на то, как ее настоящее лицо постепенно скрывается под маской безупречной светской львицы. Она думала о Катрин. Надевала ли она такое же платье? Гримировала ли ее эта же женщина с усталыми глазами? Чувствовала ли тот же холодный комок страха под грудью?

– Все, красотка. Можешь смотреть. Готова.

Сюзан медленно повернулась к зеркалу и ахнула. В отражении на нее смотрела незнакомка. Темно-каштановые волосы, уложенные в элегантную, слегка небрежную прическу, казались гуще и блестели, как шоколад. Глаза, искусно подведенные темными тенями, казались огромными и глубокими, в них плескалась загадка. Подушки губ, подкрашенные помадой цвета спелой вишни, дразнили соблазнительной полнотой. Это была она, но прошедшая через волшебный фильтр гламура и роскоши.

– Ну что? Нравится? – Вероника стояла сзади, смотрела на свое творение с плохо скрываемым профессиональным удовлетворением.

– Я… я себя не узнаю, – честно выдохнула Сюзан.

– В этом-то и смысл, детка. Теперь снимай халат, помогу тебя облачить.

Процесс облачения в платье был похож на ритуал. Прохладный шелк скользнул по коже, обтянул бедра, плотно сел на талию. Туфли изменили походку, заставили держать спину прямо, двигаться плавно и величаво. Когда на шее щелкнула застежка колье, а на запястье – браслет, Сюзан посмотрела в зеркало окончательно. Перед ней стояла женщина, готовящаяся на бал. Холодная, прекрасная, недоступная. Идеальное оружие в идеальной упаковке.

– Спасибо, Вероника. Ты – волшебница, – сказала Сюзан, и в ее голосе прозвучала неподдельная благодарность.