Лунница

Серафима Сколл

Лунница

"Произнеси ее имя трижды и она придет."

Глава 1. Серафима

Я всегда была трусихой. Еще в первом классе большое количество учеников, бегающих по коридорам и создающих атмосферу хаоса, пугали меня. Прячась у стены, я прижимала ладони к ушам и ждала, пока волна людей утихнет.

– Почему я именно сейчас вспомнила об этом?

Я выдыхаю пар на стекло и кончиком пальца рисую сердечко. Кривое и неуклюжее, оно тут же тает. Провожаю его взглядом, будто прощаюсь с чем-то важным.

Моя школа в нашем маленьком городке кажется тесной и душной. А вот больница на краю города совсем другая, она в разы больше, с множеством кабинетов, процедурных и операционных. Я впервые еду туда с ночевкой, и мой внутренний мир сжимается.

Машина мягко трясется на ухабах, и в груди поднимается знакомое чувство тревоги, словно я снова стою в школьном коридоре. Я сцепляю руки в кулак так сильно, что пальцы белеют. Хочется выскочить, но снаружи мир еще страшнее. Лишь теплое ощущение в груди не дает поддаться панике. Папа резко поворачивает, и меня качает в сторону. Я вцепляюсь в ремень, чтобы удержаться.

– Смотри, Серафима, на месте этой больницы когда-то было озеро, – говорит он.

В высокой траве я замечаю покосившийся деревянный знак «Купаться запрещено». Он торчит, как забытое предупреждение, которое никто не решается убрать.

Я приоткрываю окно, в салон врывается запах сырости и мокрого дерева. Волосы разлетаются, путаясь на лице. Трава наклоняется, и на миг знак будто шевелится.

Приглядываюсь внимательнее, но через секунду он скрывается за поворотом.

– Странно, зачем он тут, ведь озера давно нет? – думаю я.

Дорога расширяется, кусты редеют. Машину трясет на кочке, и из-за поворота появляется серое здание, будто выросшее из земли. Оно возвышается, словно скала, заслоняя небо. Окна сверкают холодным светом, не отражая ни тепла, ни жизни. Вокруг раскинулся пустырь с потрескавшимся асфальтом и следами луж после дождя. Стая птиц пролетает над крышей, крича что-то на своем языке. Только теперь понимаю, насколько оно высокое. Меня давит к земле, и я вжимаюсь в сиденье. Кожаная обивка оказывается слишком мягкой, я словно тону в ней.

– Не переживай, это только на несколько дней. Нужно обследовать тебя после болезни. Представь, что это маленькое приключение, – приободряет папа.

Для него это звучит легко, будто речь о паре часов. А для меня эти дни кажутся вечностью.

– Такое себе приключение, – бормочу я.

Безмятежное небо лишь подчеркивает мрачность больницы, нависающей надо мной, словно темница с открытой пастью. Я еще не знаю, что впереди меня ждут три самые страшные ночи.

Глава 2. Приемное отделение

Машина останавливается. Я толкаю дверь и несмело выбираюсь наружу, опасаясь сделать первый шаг в сторону больницы.

Папа достает мой рюкзак и протягивает мне:

– Вот держи, дорогая.

Поправляя лямки, я замечаю, что папа уже шагает к больнице.

Вдруг взгляд цепляется за дворника, который ровняет кусты на клумбе. Он одет в длинное коричневое пальто и клетчатые брюки. На вид ему лет шестьдесят. Седые волосы торчат из-под кепки. Его лицо исхудавшее, глаза провалены в глазницы. Щелчки секатора раздаются ровно и гулко, будто отмеряя время. Он двигается без спешки. Даже хлопок дверцы машины его не отвлекает, кажется, он существует в другом мире.

Папа приобнимает меня за спину и кивает в сторону больницы.

Поднимаю голову, и в шее резко защемляет. Здание растет вверх, я не вижу, где оно кончается. Чувствую себя крохотным муравьем, которого вот-вот раздавит тяжелый ботинок.

Я поднимаюсь по ступенькам и хватаюсь за массивную ручку. Дверь не поддается. Ухватившись второй рукой, тяну что есть силы. Она лишь слегка дергается, но не открывается. Ручка выскальзывает из пальцев, и дверь возвращается на место с глухим упрямством и противным скрипом. Папа без усилий открывает ее и пропускает меня вперед.

Мы заходим внутрь. Огромный холл встречает нас странной безмолвностью. Потолок уходит слишком высоко, редкие лампы горят тускло, придавая стенам бледный оттенок.

Глаза напрягаются, вглядываясь в полумрак. Пространство кажется пустым и слишком большим для людей.

Резкий запах хлорки впивается в легкие. Я кашляю. Воздух внутри тяжелый и густой.

Мы подходим к столу регистрации, где нас встречает медсестра. На бейджике написано:

«Светлана Анатольевна».

Женщина с короткими каштановыми волосами, в медицинском костюме, поправляет квадратные очки и спрашивает:

– Имя и фамилия? – спрашивает медсестра.

– Серафима Альба, – отвечает папа.

Медсестра поднимает брови.

– Какая необычная фамилия, – удивляется она.

– Да, у меня испанские корни, – кивает он.

– Интересненько, – протягивает она и продолжает записывать данные в карточку, задавая папе вопросы.

Я наблюдаю со стороны, как папа улыбается. Он всегда такой. Даже когда мамы не стало, он не перестал быть жизнерадостным. Я всю жизнь знаю его веселым и добрым. Он никогда не кричит на меня, даже за самые серьезные проступки.

У него темные кудрявые волосы и светлые голубые глаза. Мне же от него достались только черты лица. Зато от мамы я унаследовала русые волосы и малахитовые глаза. Каждый раз, когда я смотрю в зеркало, вспоминаю ее, всматриваясь в цвет своих глаз.

Я не могу перестать смотреть на папу с восхищением. Хочется, чтобы этот момент длился дольше, но медсестра прерывает мои мысли.

– Записала. Ждем вас через три дня. Дальше только пациенты, провожающих просим не подниматься, – отрезает она.

Папа приседает рядом со мной. Он крепко обнимает меня и берет за ладонь.

– Я буду скучать по тебе, мышонок. Но ты и глазом моргнуть не успеешь, как быстро пролетят эти дни. Веди себя хорошо.

– Да, папа, – робко отвечаю я.

Его улыбка становится шире. Он гладит меня по голове и отпускает руку.

Я смотрю, как его силуэт исчезает в глубине холла. Сжав лямки рюкзака, я поворачиваюсь к медсестре, перебирая ногами от нарастающего беспокойства.

– Пойдем, – строго говорит медсестра.

Глава 3. Палата №13

Ее улыбка исчезает. Лицо напрягается, лоб хмурится, брови сдвигаются к центру. Я молча поднимаюсь за ней по широким ступеням. Дыхание сбивается, пульс учащается. Медсестра оборачивается:

– Поторапливайся.

Я задираю голову и смотрю вверх. Замечаю странный рисунок озера с темно-зеленой водой. Он растекается огромным пятном на потолке. Детали расплываются перед глазами, их сложно разглядеть. Приглядываюсь и понимаю, что картина составлена из тысячи маленьких фрагментов. Кажется, кто-то наблюдает за мной из глубины. Я отвожу взгляд, но ощущение не исчезает.

Облупившаяся краска на перилах впивается в палец.

– Ай! – вскрикиваю я.

– Соблюдай тишину! – приказывает Светлана Анатольевна.

Я притихаю, вытаскиваю из пальца сухой кусочек старой краски. Прикладываю палец к губам и чувствую медный привкус крови. Кажется, сама больница оставляет на мне след.

Мы продолжаем идти. Лестница тянется бесконечно. Коридор раскрывается снизу вверх: сначала тянется потолок, потом проступают стены, а внизу возникает пол, словно я поднимаюсь со дна. Под ногами хаотично чередуются черные и белые квадраты плитки.  Стены зеленые, разделены ровной белой линией.

Мы идем по длинному коридору с окнами по обе стороны. Солнечные лучи просачиваются сквозь стекло, их тепло перебивает едкий запах медикаментов.

Мы подходим к палате №13. Белоснежная дверь пахнет свежей краской, к ней прикручена тонкая металлическая ручка, испачканная белыми пятнами. Медсестра заходит первой:

– Девочки, ваша новая соседка Серафима.

Я заглядываю внутрь и неуверенно переступаю порог.

Три девочки сидят на одной койке. Самая взрослая сидит к нам спиной. У нее черные волосы, подстриженные под каре. Черная толстовка с капюшоном и синие джинсы. В носу блестит круглый пирсинг, в ухе сразу три серьги. Ее образ дерзкий, как будто она бросает вызов каждому, кто входит в палату.

Она медленно откидывает капюшон, разворачивается ко мне и встает. Кажется, за эти секунды она вырастает, теперь почти вровень с медсестрой, и я ощущаю себя еще меньше. Девочка задирает голову и смотрит на меня свысока. Взгляд тяжелый, давит на грудь. Мне становится не по себе. Ее темно-карие глаза, как две маленькие бездны, пронзают меня насквозь. Я сжимаюсь, хочется спрятаться.

– Ну привет, Серафима, – чавкая жвачкой, с издевкой произносит она.

Она стоит уверенно, будто вся палата принадлежит ей, и я понимаю, что это ее территория.

За ее спиной раздается скрип кровати, появляется вторая девочка. Она чуть ниже ростом, белокурые волосы собраны в высокий хвост, тонкие пряди выбиваются и падают на лицо.

Глаза ледяные, с синей искрой безумия. Девочка одета в свободную розовую футболку, явно на размер больше, чем нужно, и широкие домашние штаны в синюю полоску. На запястье висят две цветные резинки для волос.

Она зыркает на меня и со всей силы сжимает в руке желтую уточку, отчего резина жалобно скрипит.

Вдруг она резко двигается ко мне и хватает за плечо. От ее мертвой хватки боль ударяет в шею. Я не смею сопротивляться.

Подмигнув, она тянет меня к свободной койке.

– Уже подружились, вот и славненько, – говорит медсестра.

Девочка с ухмылкой кивает.

Я падаю на кровать, сжимаюсь внутри. Девочка садится напротив и сверлит меня взглядом. Натянутая улыбка пугает, мурашки бегут по коже. Она безостановочно трясет ногой, а пальцы снова и снова душат бедную уточку.

– Серафима, это Алина, Виктория и Луиза. Говори им, если тебе что-то нужно.

– И сидите потише! Тихий час все-таки! – рявкает медсестра.

Она выходит из палаты, резко закрывает дверь. Я подпрыгиваю от хлопка. Кажется, дверной проем осыпается, по комнате летят частички штукатурки.

У стены я замечаю третью, самую младшую девочку. На ней белая пижама с ярко-желтым цветочным принтом. Лицо и кожа бледные, как у мертвеца. Впавшие глаза уставшие и печальные. Темные синяки под глазами выдают ее болезненное состояние. Рыжие кудрявые волосы небрежно торчат в разные стороны. Девочка сидит неподвижно, молча наблюдает за мной.

Я начинаю вытаскивать вещи из рюкзака. Ко мне подходит Виктория. Хлестко хлопает по спине, задерживает взгляд на моих вещах. От неожиданного удара я немного припадаю вниз.

– Она очень сильная, – думаю я.

– Оставь ее, – приказывает Алина.

Виктория послушно садится на свою койку.

– Что за имя такое Серафима? Ты с неба свалилась? – сквозь зубы произносит Алина.

– Это имя дала мне мама! – отражаю я ее удар.

– Пфф, она явно не разбирается в именах, – укалывает она в ответ.

Мне становится обидно. Я инстинктивно прикрываю грудь ладонью, будто удар пришелся именно туда. Алина медленно проводит по мне взглядом, от головы до тапочек, и ухмыляется. Она нашла мою слабую точку.

Хочется ответить, закричать, что мамы больше нет. Чтобы она замолчала навсегда и не смела говорить о ней. Но я не могу. Горло сжимает, и я проглатываю слова вместе со слезами. Капли обжигают щеки, оставляя красные следы.

Алина фыркает и продолжает что-то обсуждать с Викторией. Я выдыхаю и поправляю подушку, как любила делать мама. Гладкая ткань хрустит, пахнет химией и кипяченой водой.

Стук в дверь заставляет меня напрячься.

В палату заходит высокая женщина в белом халате. Ее черные прямые волосы аккуратно лежат на плечах. Воздух наполняется приятным ароматом духов и персикового шампуня. Я не могу удержаться от запаха, жадно вдыхаю полной грудью.

– Как самочувствие, девочки? – мягко спрашивает она.

Я смотрю на нее озадаченно. До этого момента все было холодным и недружелюбным. Мне становится хорошо. Впервые за все время, проведенное в больнице, я улыбаюсь.

– Ты, видимо, Серафима, – говорит врач.

Она подходит ко мне и присаживается рядом.

– Давай я осмотрю тебя. Меня зовут Ольга Владиславовна, я твой лечащий врач, – говорит она с улыбкой.

– Здравствуйте, – вежливо отвечаю я.

Врач осматривает мое горло и слушает легкие. Ее руки нежные и согревающие. Она делает заметки в ежедневнике.

– Все хорошо, Серафима. Скоро придет медсестра и отведет тебя на процедуру. Скажи, ты уже освоилась?

Я неуверенно перевожу глаза на девочек, сидящих на дальней койке. Получив их угрожающий взгляд в ответ, быстро отвожу его и отвечаю:

– Да, у меня все в порядке.

– Отлично, тогда не буду отвлекать тебя, – ласково говорит врач.

Уходя, она что-то обсуждает с Алиной и исчезает за дверью.

Я печально вздыхаю.

– Ушел мой лучик света, – промелькнуло в голове.

В палате вновь становится серо и одиноко. Девочки не обращают на меня внимания.

Пользуясь моментом, я достаю из рюкзака блокнот и рисую темно-зеленое озеро, то самое, что видела на потолке в холле. Мама с детства занималась со мной творчеством, показывала разные техники, поэтому я до сих пор люблю рисовать. В поездки я всегда беру бумагу и цветные карандаши, они занимают мало места и не пачкают руки.

Виктория громко смеется, разговаривая с Алиной, но я не слышу их. С головой погружаюсь в рисунок.

Глава 4. Процедуры

Дверь резко распахивается. Влетает медсестра, как ураган, готовый снести все на пути. Она находит меня взглядом и коротко говорит:

– Идем.

Я прячу карандаши и блокнот в рюкзак, поспешно натягиваю тапочки и шагаю к выходу. Девочки в палате продолжают меня игнорировать, лишь грустный взгляд Луизы провожает к двери. Я не понимаю, друг она мне или враг. Ее лицо лишено эмоций, но держится она рядом с Алиной и Викторией так, словно часть их компании.

– После процедур пойдешь в столовую, – сообщает медсестра.

Кивнув, я решаюсь спросить:

– Светлана Анатольевна, а есть другие свободные палаты?

Ее шаги обрываются. Я чуть не врезаюсь в нее, не ожидая такой реакции. Она резко разворачивается и наклоняется так близко, что я чувствую ее дыхание на лбу. Голос пронзает меня:

– Деточка, свободные палаты, может, и есть, но я уже внесла тебя в журнал учета. Твоя палата №13. Там и оставайся.

– Хорошо, – полушепотом выдыхаю я.

Поморщившись от ее неприятного дыхания, молча плетусь дальше, стараясь поспевать. Шаги медсестры эхом отражаются от стен пустого коридора. Я опускаю взгляд на тапочки: белые кроличьи мордочки с ушками смотрят на меня. Папа говорил, что, если станет грустно, они поднимут настроение. Я невольно улыбаюсь.

Вдруг медсестра останавливается, и я врезаюсь в нее. Растерянно оглядываюсь и вижу табличку: «Закрыто на ремонт».

– Давай проясним. За этой дверью бассейн, и он сейчас на ремонте. Туда ходить нельзя. Понятно? – указывает пальцем на табличку медсестра.

Я киваю.

– Славненько, – говорит она.

Мы отходим от двери. Я слышу плеск воды и оборачиваюсь.

– Но… но там кто-то плавает, – вырывается у меня.

– Там нет воды, глупая, – отрезает медсестра.

– Показалось? – думаю я и ускоряю шаг.

Пройдя пару метров, замечаю на стене большое зеркало. Оно овальной формы, в тяжелом железном каркасе, и выше моего роста. Потертая краска на раме облезла кусками, местами проступает ржавчина, видно, что зеркало старое, как сама больница. Я останавливаюсь, чтобы рассмотреть его.

Мое отражение в зеркале словно плывет, как под водой. Контуры лица расплываются, их размывает волной. На миг кажется, что оно живет своей жизнью.

Внимание от зеркала отвлекает женщина, неожиданно появившаяся впереди. Она моет полы, грубо окуная швабру в ведро. Тряпка с шумом плюхается на пол, брызги разлетаются во все стороны. Вода растекается мокрыми полосами, блестящими в свете ламп. Уборщица не отжимает швабру, будто нарочно оставляет пол скользким.

– Добрый день, Агриппина Вениаминовна, – здоровается медсестра.

Женщина лишь учтиво улыбается. Словно немая, не произносит ни звука.

Я ускоряюсь и обхожу лужу, прижимаясь к бетонной стене. Мы идем дальше. Вдруг кожа на затылке натягивается, будто кто-то тянет меня назад. Я оборачиваюсь и встречаю взгляд уборщицы. С ее лица стерты все эмоции. Она смотрит прямо на меня, не моргая. Швабра лежит в руках, как окаменевшая.

– Жуть, – думаю я и бегом догоняю медсестру.

Процедурный кабинет в самом конце этого бесконечного лабиринта. Кажется, мы идем к нему целый день. Рядом со столовой тянет запахом выпечки. Живот предательски урчит, реагируя на манящий аромат.

– Поешь после процедуры, – бросает медсестра снова, заметив мой взгляд.

Жадно вдыхая запах свежеиспеченных булок, я послушно иду дальше. Это напоминает мне то время, когда мы с мамой часто пекли выпечку. Бегая по кухне, мы дурачились, мама ловила меня и пачкала мой нос мукой. В первые месяцы после ее смерти я не могла есть булочки, хоть и очень любила их. Мне было тяжело думать о маме, и только спустя два года я смогла принять, что ее больше нет рядом.

В конце коридора мелькает табличка «Процедурная». Сердце бьется так громко, что я его слышу. Ладони скользкие, я вытираю их о штанины пижамы, ткань мгновенно впитывает влагу. Мы останавливаемся.

Медсестра толкает стеклянную дверь, и она легко распахивается, пропуская нас внутрь. Воздух наполнен запахом лекарств и влажного пара, от этого кружится голова. На столике стоит аппарат для ингаляций: прозрачная маска, шланг и пузырек с мутной жидкостью.

Медсестра показывает на стул:

– Садись.

Я опускаюсь на самый край сидения, осторожно, словно стул может провалиться подо мной. Медсестра закрепляет маску и включает прибор. Вырывается грохочущий рык, вибрация отдается в груди, словно завели мотор, готовый сорваться с места. Он шипит, выпуская облачко серого пара. Будто дышащий дракон, он пускает две струи сквозь боковые дырочки маски. Лекарство горчит, я морщусь.

– Глубже, – говорит Светлана Анатольевна. – Вдох, выдох.

Я кашляю так сильно, что грудь рвется изнутри. Каждый вдох отдается острой болью, словно легкие трещат по швам. Кажется, внутри что-то застряло и не пускает воздух. Капельки воды попадают на губы, я вздрагиваю.

На минуту я смотрю в окно, где теплый ветер колышет листья, и мечтаю уехать с папой в наш загородный дом.

В стекле шкафчика на миг мелькает чужое лицо, я моргаю и вижу только себя.

Процедура наконец заканчивается. Медсестра снимает маску, и я ощущаю, как холодный воздух касается кожи. Лицо мокрое от пара и слез. Я смотрю в отражение и замечаю вдавленную покрасневшую кожу от маски. Вытираюсь рукавом, глубоко вдыхаю и осторожно поднимаюсь со стула. Ноги дрожат.

До кабинета доносится шум из столовой. Мы с медсестрой выходим из процедурной.

– Поешь и иди в палату. Я приду позже, – говорит она.

Я киваю и смотрю, как ее стройный силуэт скрывается за углом. Поворачиваюсь к дверям столовой.

Шум нарастает, сотрясает мой внутренний мир. Я переступаю порог, и волна звуков обрушивается на меня. Запах тушеной капусты и жареной рыбы режет нос, грохот посуды и звон ложек звенят в ушах. Дети сидят за столами, их смех и голоса толкают меня назад. Мысль о том, что придется пройти между всеми этими рядами, лишает сил. Я отступаю и выскакиваю из столовой, прижимаюсь к стене. Какое-то время стою так, пока дрожь не отпускает. Пройти через толпу орущих детей оказывается страшнее, чем поесть. Я возвращаюсь голодная.

В палате вижу рюкзак, вывернутый наружу, он валяется на полу. Виктория сидит на моей койке и черным карандашом закрашивает страницы моего блокнота.

– Нет! – выкрикиваю я.

Рвусь к ней, но она с силой отталкивает меня. Я падаю на соседнюю койку, ударяюсь боком.

Обида заливает мои щеки.

– Мама, – шепчу в голове.

Я хочу закричать, бороться. Но трусость усмиряет мой пыл. Виктория швыряет в меня разорванный блокнот, острый край обложки режет щеку. Я трогаю пульсирующую рану и вижу кровь на пальцах. Луиза подходит и протягивает пластырь.

– Вот, держи, – тихо говорит она.

Я смотрю на Луизу, которая сама едва стоит на своих тонких ногах. Ее взгляд наполнен тоской. Она кажется мне маленьким цветком среди сорных трав в необъятном поле. С благодарностью беру пластырь, на котором нарисованы крошечные цветочки. Вытираю глаза, стараясь не расплакаться, и выбегаю в коридор.

Глава 5. Мирослав

– Ай! – вскрикиваю я.

В коридоре сталкиваюсь с мальчиком. Белые звездочки вспыхивают перед глазами. Я трясу головой, проверяю лоб. Поднимаю взгляд, пытаясь понять, не появилась ли шишка.

– Прости, я тебя не заметил, – спокойно произносит он.

Мальчик чуть старше меня, лет четырнадцати, в темно-синей больничной пижаме и резиновых тапочках. Он сдвигает очки повыше на нос и сквозь круглые линзы пристально смотрит на меня. Серо-зеленые глаза кажутся взрослыми и спокойными. Под мышкой у него я замечаю журнал.