Кошмары На Ночь

В этот час, когда ночь неохотно уступала свои права наступающему дню, у края деревни, словно из самой земли, выросли они. Мките, чьи глаза были пронзительными, как стрелы, и чьи руки, покрытые мелкими шрамами, уверенно держали тяжелый автомат, чувствовал, как напряжение нарастает в его теле. Рядом с ним стоял Ангуко, его друг, его тень, его брат по оружию. В его спокойных, черных глазах таилась глубина, которая приходила с опытом, с пониманием того, что жизнь – хрупкая вещь, и что она часто измеряется не годами, а битвами.

«Скоро, Мките, – прозвучал тихий, но твердый голос Ангуко, едва различимый на фоне пробуждающегося ветра. – Скоро солнце поднимется, и оно будет нашим. Оно освятит нашу победу».

Мките кивнул, его взгляд был устремлен на восток, туда, где горизонт уже начинал кровоточить. В его душе не было места страху, только холодная, решительная готовность. Готовность защитить свой народ, племя Борана, от вечной угрозы – племени Габра, которое долгое время терзало их земли, грабило их стада и сеяло раздор. Сегодня, как и многие разы до этого, они должны были дать отпор.

И тогда, словно по невидимому сигналу, раздался первый крик. Потом второй, третий. Звук, похожий на миллионы раненых птиц, раздирающий утреннюю тишину, превратился в рев, в грохот тысяч ног, бегущих по выжженной земле. Сотни вооруженных налетчиков из племени Борана, закаленных в боях и движимых древней ненавистью, ринулись на беззащитное племя Габра, словно стихийное бедствие.

Мките и Ангуко оказались в самой гуще этого водоворота насилия. Грохот выстрелов сливался в единый, оглушительный поток, заглушающий все остальное. Земля под ногами дрожала от ударов, воздух наполнился едким запахом пороха, панического страха и, как ни прискорбно, горячей, свежей крови. Мките действовал инстинктивно. Его тело, словно живя своей собственной жизнью, выполняло команды, отточенные годами тренировок, годами жизни на грани. Он видел, как падают люди, как их тела, словно тряпичные куклы, распластываются на земле. Он видел страх в глазах тех, кто еще пытался сопротивляться, и дикую, первобытную ярость в глазах своих товарищей.

Ангуко сражался рядом, его движения были быстрыми, точными и безжалостными. Он не колебался, не останавливался. Он был воином, и это была его роль в этой кровавой пьесе. Иногда их взгляды встречались в этом хаосе, и в эти краткие мгновения они обменивались молчаливым пониманием. Это был их мир, мир, где выживал самый сильный, мир, где милосердие было роскошью, которую они не могли себе позволить, если хотели выжить.

Резня длилась, казалось, бесконечно. Крики боли и отчаяния смешивались с боевыми кличами, с лязгом металла и треском выстрелов. Когда пыль начала медленно оседать, когда последние звуки борьбы стихли, Мките огляделся. Вокруг него лежали тела. Тела мужчин, женщин, детей. Пятьдесят шесть жизней, оборванных в этот ужасный рассвет. Он видел их лица, лица, которые навсегда врезались в его память – лица, искаженные предсмертным ужасом, лица, полные невыразимого удивления, лица, застывшие в вечном, беззвучном крике.

Чувство глубокого опустошения, смешанное с изнуряющей усталостью, накатило на него. Он сделал глубокий, прерывистый вдох, пытаясь очистить легкие от едкого запаха смерти. Ангуко подошел, его рука тяжело легла на плечо Мките.

«Мы сделали то, что должны были, Мките, – сказал он, его голос был хриплым и низким. – Мы защитили наш дом. Мы показали им, что Борана не покоряется».

Мките кивнул, но слова не приносили утешения. Эти образы, эти взгляды, которые смотрели на него с немым упреком, уже проникали в его сознание, словно ядовитый дым. Они были здесь, в его мыслях, хотя он знал, что их тела остались лежать на земле, позади него, под раскаленным африканским небом.

Возвращение домой было долгим и тихим. Солнце стояло высоко, его палящие лучи не могли смягчить тяжести пережитого. Они шли, окруженные своими товарищами, но каждый был погружен в свой собственный мир, сотканный из обрывков воспоминаний и образов. Вечером, в местном баре, где воздух был густым от запаха дешевого алкоголя, табака и поту, они попытались заглушить нарастающий внутри шум. Рюмка за рюмкой, они пили, пытаясь стереть из памяти картины дневной бойни. Смех, который звучал в баре, был громким, но пустым, разговоры – бессмысленными, лишь попыткой заглушить тишину, которая кричала внутри.

Поздно ночью, когда бар опустел, Мките и Ангуко разошлись по своим домам. Каждый унес с собой свою ношу. Мките, шатаясь, добрался до своей скромной хижины, упал на жесткую постель, сотканную из соломы, и погрузился в беспокойный, лишенный покоя сон.

Пробуждение пришло внезапно, как удар молота. Мките распахнул глаза, и сердце его заколотилось в груди с бешеной скоростью, словно пойманная в ловушку птица. Перед ним, в полумраке его хижины, словно возникшие из ниоткуда, стояли они. Люди, чьи жизни он оборвал.

Их лица были такими же, какими он запомнил их на поле битвы. Глаза – пустые, безжизненные, но в то же время полные невыразимой скорби, какого-то древнего, вселенского упрека. Они не издавали ни звука, не двигались, просто стояли, пристально глядя на него, словно пытаясь проникнуть в самую глубину его души.

Мките вздрогнул, холодный пот выступил на его лбу, стекая по вискам. Он резко сел, инстинктивно оттолкнувшись от глиняной стены. Его глаза метались по комнате, пытаясь отыскать хоть какой-то признак реальности, хоть что-то, что могло бы развеять этот кошмар. Он зажмурился изо всех сил, чувствуя, как страх, холодный и липкий, охватывает его ледяными пальцами.

«Это сон, – прошептал он, его голос дрожал. – Это просто сон. Усталость. Алкоголь».

Он медленно, с трудом открыл глаза.

Комната была пуста. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь щели в стенах, освещали обычную, скудную обстановку его жилища. Никаких призраков, никаких мертвых взглядов. Только пыль, танцующая в золотистых столбах света, и знакомый, родной запах земли и высохшей травы.

Облегчение, смешанное с глубоким, необъяснимым недоумением, затопило его. Он был жив. Он был в своей хижине. Это был просто кошмар, порождение измотанного тела и переполненного впечатлениями разума.

Но где-то в глубине души, в самом темном уголке его сознания, осталась тревога. Тонкое, холодное предчувствие, что это было нечто большее, чем просто плохой сон. Что-то, что только начинало проявляться.

Днем, когда жар стал невыносимым, и воздух превратился в раскаленное марево, Мките направился в тот же бар. Ему нужно было увидеть Ангуко. Поговорить. Убедиться, что он не одинок в своих страхах, что его разум не подводит его. Ангуко сидел за своим обычным столиком, его лицо было спокойно, но в глубине его темных глаз таилась какая-то далекая, почти незаметная печаль, которую Мките раньше не замечал.

«Ты выглядишь неважно, друг, – заметил Ангуко, его голос был низким и хриплым, словно после долгого молчания. – Плохо спал?»

Мките колебался. Как рассказать ему об этом? Как объяснить то, чего, возможно, никто больше не видел? Как не показаться слабым, не внушить Ангуко сомнения в его собственной силе?

«Я… я видел их, Ангуко, – начал он, его голос дрожал, несмотря на все его усилия. – Утром. Тех, кого мы убили. Они стояли передо мной, в моей комнате».

Ангуко спокойно слушал, не перебивая. Его взгляд оставался невозмутимым, лишь легкая складка появилась между его бровями. Когда Мките закончил, он сделал долгую паузу, потягивая из своей глиняной кружки, словно обдумывая каждое слово.

«Это нормально, Мките, – наконец произнес он, и в его голосе не было ни тени сомнения, ни капли жалости, только спокойная констатация факта. – Это то, что остается после первой настоящей резни. Когда ты видишь смерть так близко, когда ты сам принимаешь в ней участие, твой разум начинает это обрабатывать. Он пытается осмыслить произошедшее».

Мките смотрел на него, ища подтверждения своим страхам, но в то же время надеясь на опровержение.

«Мне так же мерещилось, – продолжил Ангуко, его взгляд стал отсутствующим, устремленным куда-то сквозь стены бара, сквозь время. – Когда я был еще мальчишкой. Очень молод. Я убил одного из соседнего племени. Это было из-за украденного скота, большая ссора. Ночью он приходил ко мне. Стоял у моей койки, смотрел. Я боялся, думал, что схожу с ума».

Он сделал еще один глоток.

«Но с годами… с годами это проходит. Как уходит боль от раны, которая заживает, оставляя лишь шрам. Твой разум силен, Мките. Он справится. Ты просто должен забыть. Упиться, забыть, а потом снова упиться и наконец жить дальше, друг мой. Эта память – лишь тень, которая боится солнца».

Слова Ангуко звучали как утешение, как мудрый совет ветерана. Но для Мките они были скорее пугающим подтверждением. Значит, это не просто его личная слабость. Значит, есть и другие, кто страдает от призраков прошлого.

В течение следующих нескольких дней напряжение в племени нарастало, словно тучи перед грозой. Известие о том, что племя Габра объявило войну, распространилось с невероятной скоростью, подхватываемое ветром и шепотом. Воины Борана начали готовиться к наступлению. Оружие было тщательно проверено и собрано, продовольствие упаковано в кожаные мешки. Атмосфера была пропитана ожиданием битвы, но в этот раз к обычному предвкушению и ярости примешивалось что-то новое – неясная, гнетущая тревога, витающая в воздухе, словно запах приближающейся бури.

Мките и Ангуко, как всегда, были вместе. Они ехали в одной из старых, пыльных машин, их автоматы лежали на коленях, готовые к бою. Мките смотрел на бескрайние просторы Африки, на ее величественную, суровую красоту. Горные хребты поднимались вдалеке, словно исполины, охраняющие этот край. Раскаленный песок простирался до самого горизонта, отражая блики палящего солнца. Красота природы была ошеломляющей, но она не могла заглушить нарастающее беспокойство внутри него, словно невидимая рука сжимала его сердце.

Вдруг, его взгляд остановился. Вдоль дороги, по которой мчались их машины, словно выросшие из раскаленной земли, стояли люди. В ряд, молчаливые, неподвижные, их фигуры казались высеченными из самого песка. Они смотрели на Мките. И в их взглядах, в их безмолвном присутствии он узнал тех, кого он убил. Тех, кого он оставил умирать.

Они не двигались, не издавали ни звука, лишь провожали взглядом их удаляющиеся машины. Их лица были спокойными, без тени гнева или страха, но именно это безмолвие пугало Мките больше всего. Он хотел посмотреть на Ангуко, хотел поделиться этим ужасом, хотел увидеть его реакцию. Но Ангуко был полностью поглощен оживленной беседой с другими солдатами, его смех, громкий и резкий, разносился по салону. Мките понял. Он был единственным, кто видел этих людей. Он был единственным, кого преследовали призраки, словно невидимая стая, следующая за ним по пятам.