Полная версия
Юля Охлучина
Между нами, девочками
Загородный дом родителей Светы гудел, как растревоженный улей. Собираться большими компаниями здесь было уже не в новинку – шумные застолья, юбилеи, просто дружеские посиделки. Но сегодняшний вечер был особенным – не просто вечеринка, а самый настоящий девичник.
Света, радостная, но немного нервная, расставляла на огромном кухонном столе тарелки с едой. Через два дня её свадьба. А сегодня – встреча, которую она давно ждала с трепетом и лёгкой тревогой. С тех пор, когда они с девчонками вот так вот собирались здесь в последний раз прошло почти пятнадцать лет.
Одна за другой к дому подъезжали машины, из которых выходили будто бы не тридцатилетние женщины с жизненным багажом, разводами за плечами, карьерами и детьми, а те самые девчонки-одноклассницы. На мгновение время откатывалось назад: вот громко смеется Вера, вот осторожно переступает порог застенчивая Лена, а вот Оля озирается с привычной настороженностью. Они съехались из разных городов, отложив дела и привычные маски, чтобы провести этот вечер с любимой подругой.
Стоял шум. Воспоминания лихорадочно перескакивали с одного школьного эпизода на другой, смех взрывался то в гостиной, то на кухне. Всё было как раньше. Почти.
Когда первые восторги от встречи поутихли, и компания расположилась в большой гостиной с чаем и чем-то покрепче, наступила та самая, знакомая всем пауза. Пауза, которая всегда наступает после первой волны эмоций, когда понимаешь, что главное уже сказано, а впереди ещё долгий вечер.
– Знаете, от чего мне прямо вот до сих пор жутко? – вдруг сказала Ира, глядя на огонь в камине. – От нашего старого школьного коридора в сумерках. Помните, как мы боялись туда ходить одни после репетиций?
– Ой, да что там коридор! Мы были просто трусихами тогда, – фыркнула Настя. – У меня после института таких историй накопилось, что ваш коридор покажется детским лепетом.
Света улыбнулась, глядя на подруг. Идея созрела сама собой.
– А давайте…? – предложила она, и все сразу поняли, о чём речь. – Как в старые времена? Когда мы оставались ночевать у кого-нибудь и рассказывали страшилки до самого утра, пока кто-нибудь не начинал визжать от страха. А потом мне обязательно снились кошмары… Но это того стоило!
Внезапно что-то щёлкнуло и свет погас, оставив гостиную в освещении камина и нескольких дежурных свечей, заранее расставленных по случаю осенней грозы, бушевавшей за окном. Все вздрогнули, а потом раздался смех – нервный, но радостный. Было решено: света не включать. Так атмосфернее.
– Ну, кто начнёт? – спросила Света, закутываясь в плед. – Уверена, за эти годы у каждой из вас нашлась своя история похлеще наших детских «гробов на колёсиках».
В отсветах пламени лица подруг казались незнакомыми, загадочными. Пауза затянулась. Каждая вспоминала что-то своё, глубоко спрятанное.
– Ладно, – тихо сказала Оля, сидевшая в самом тёмном углу. – Я начну. Только это не просто страшилка, а городская легенда. Эта история мне давно не даёт покоя, она ведь произошла там, где я сейчас живу. Она про одну женщину по имени Надежда и её приют для собак… «Лапки Надежды» он назывался. Вы точно такого ещё не слышали.
Пламя в камине дрогнуло, и тени на стене зашевелились, готовясь слушать. Вечер страшных историй начался.
Городская легенда «Лапки Н(н)адежды»
Наш городок – со старыми, тускло освещёнными переулками, древним вокзалом на окраине и ветхими домиками – давно уже не беспокоят никакие громкие дела и события. Но пару десятков лет тому назад (возможно, вы даже слышали об этом случае!) в городе происходило нечто действительно ужасное. И в центре этих событий оказалась немолодая дама по имени Надежда.
Ещё буквально за месяц до описываемых событий Надежда была самой обычной, тихой женщиной. Она уже давно была одинока её муж умер пять лет назад, а детей у них не было. Новую любовь женщина так и не встретила. Единственной радостью в её скромной жизни была собака – золотистый ретривер – по кличке Дейзи. Дейзи была её ребёнком, её солнцем, её ангелом-хранителем в этом холодном мире. Они были неразлучны.
Но однажды вечером, когда Надежда задержалась на работе, в её дом проникли. Не взяли ничего ценного (из вещей), ничего не сломали и не испортили. Вот только Дейзи пропала. На кухонном столе лежала записка, написанная неровным, словно судорожным почерком: «Ужин сегодня будет особенным».
Время шло, а полиция разводила руками. Поиски похитителя были безрезультатны. Шли дни, недели, месяцы. Надежда хозяйки таяла, как апрельский снег. А потом нашли… не Дейзи. Нашли её ошейник, зарытый на опушке леса, на самой окраине города. И рядом с ним – аккуратно сложенные, вымытые до скрипа кости небольшого животного. И ещё одна записка, вложенная в полиэтиленовый пакет: «Спасибо. Было вкусно».
Надежда словно умерла в тот день: не физически, – физически она продолжала вставать по утрам, работать, убираться дома, – но морально. Сначала она просто ежедневно плакала, будучи не в силах справиться со своим горем. Весь город знал о её печали, но ни с кем она не могла ею поделиться, никто не был ей близок. Иногда Надежде всё ещё казалось, что по ночам она слышит как по деревянному полу тихонько переступают собачьи лапки. Тогда она вскакивала в постели с надеждой в сердце, что Дейзи жива, Дейзи вернулась. Но она не возвращалась. И жива она не была. А звуком, который женщина путала со стуком коготков о пол, чаще всего был звук скребущейся в окно ветки.
Но в какой-то момент слёзы у женщины закончились. И на их место пришло что-то злое и холодное. Надежда стала одержима местью. Кому? Она не знала. Но она определённо точно знала, что ей нечего терять и ничего ей в этой жизни уже не дорого.
Именно тогда и родился приют «Лапки Надежды». Старый, полуразвалившийся склад на самой крайней границе города, куда редко заглядывали даже бродячие псы. Надежда вложила в него все свои сбережения, все своё время, всю свою… новую сущность. Она стала собирать бездомных, изувеченных, брошенных собак. Со всего города и даже из соседних областей. Она лечила их, преданно за ними ухаживала, создавала им условия для сытой жизни. Сначала это вызывало умиление: «Бедная Надя, нашла смысл жизни после трагедии», «Какой ангел, столько несчастных зверей спасает!». Она стала местной достопримечательностью, святой в глазах любителей животных.
Однако редкие гости приюта замечали некоторые странности. Например, там всегда было подозрительно тихо. Слишком тихо для такого количества собак. Не было привычного лая, скулежа, топота когтей по полу. Был лишь глухой, тяжёлый гул, доносящийся из-за толстых стен основного корпуса, и настороженное молчание в приёмной. Собаки, которых выводили на редкие экскурсии или для передачи новым хозяевам (а таких было мало, очень мало), были… другими. Неагрессивными, но невероятно напряжёнными. Их глаза, глубокие и невероятно умные, казалось, смотрели на людей не с надеждой, а с терпеливым, холодным голодом. Они были удивительно ухоженными, с лоснящейся шерстью и мощными челюстями.
А ещё начали пропадать люди. Сначала те, на кого всем было наплевать: бродяги, алкоголики, мелкие преступники, сбежавшие из дома трудные подростки. «Ушли искать лучшей доли», «Сбежали от проблем», «Наконец-то сели в тюрьму» – находились объяснения у людей. Но список пропавших рос. Исчезали и не совсем «невидимки»: скандальные соседи, надоедливые сборщики долгов, слишком любопытные журналистки, начинавшие копать в сторону финансирования приюта. Все они имели одну общую черту – так или иначе они досаждали окружающим. Были…лишними в глазах общества. Как Дейзи была «просто собакой» для того человека.
Поползли слухи – сначала за закрытыми дверями, шёпотом. О том, что Надежда стала появляться в городе только по ночам, закутанная в старый плащ, везя с собой старую тележку, которая скрипела под непонятным тяжёлым грузом. О том, что забор вокруг основного корпуса приюта стал выше и прочнее, чем тюремная стена, а окна наглухо забили стальными листами. О том, что из высоких труб иногда валил густой, жирный дым, пахнувший…непостижимо отталкивающе. Не деревом, не углём, не мусором. Чем-то другим.
Самый жуткий слух родился из уст пьяного сантехника, которого наняли чинить трубы в подвале приюта. Он выбежал оттуда белый как мел, трясясь и бормоча бессвязные слова о «костях не того размера» и о «кранах, из которых текла густая красная жижа». Он клялся, что видел, как Надежда в резиновом фартуке несла огромные баки с мясными обрезками туда, вглубь корпуса, откуда доносилось сдержанное рычание и звук множества когтей, скребущих бетон. «Она их кормит…», – шептал он, – «Господи, чем? Она говорит, что покупает для них мясо на рынке в одной из лавок, но этой лавки уже как года два не существует…».
Сантехника нашли на следующий день в канаве за городом. Официально – несчастный случай, сердечный приступ. Он любил выпить, и здоровье его давно уже желало лучшего. Но горожане знали, что что-то здесь не так. Знали.
Попытки проверить приют натыкались на стены бюрократии и внезапно находившихся влиятельных покровителей пожилой хозяйки. А те, кто настаивал слишком рьяно, исчезали. Страх сковал город. «Лапки Надежды» стали чёрной дырой на карте, местом, мимо которого проезжали с закрытыми окнами, не глядя в его сторону. Детей пугали: «Будешь плохо себя вести – отдам тебя Собачьей матери!»
Конец легенды разнится. По одной версии, приют однажды ночью охватил чудовищный пожар. Говорят, пламя было багрово-чёрным и пахло палёной шерстью и чем-то невыразимо сладким и мерзким. По другой – Надежда просто исчезла, оставив приют запертым наглухо. Но самый страшный вариант гласит, что пожар был, но уже после того, как собаки сбежали. А в последующие годы на окраинах города, в тех самых лесах, где нашли ошейник Дейзи, стали находить странные вещи: обглоданные дочиста кости, подозрительно похожие на человеческие. Или обрывки одежды. Или детские игрушки, бантики для волос, рюкзачки.
И теперь, когда ветер завывает в трубах старых домов, некоторые клянутся, что слышат в нем не просто гул ветра. Они слышат далёкое, сливающееся в единый хор рычание множества глоток. И тихий, скрипучий звук старой тележки, везущей свой страшный груз туда, где «Лапки Надежды» всё ещё ждут своей особенной еды. Надежда сдержала свою клятву мести. Она накормила человечество его же собственной жестокостью через пасти своих спасённых псов. И, поговаривают, голод этих псов никогда не утихнет.
В гостиной повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь треском поленьев в камине. Казалось, даже ветер за окном затих, чтобы дослушать историю до конца. Света машинально поправила плед на плечах, чувствуя, как по коже пробежали мурашки.
– Господи… – выдохнула кто-то из темноты. – И что, эти собаки… эти псы… действительно могли?..
– Не знаю, – тихо ответила Оля, всё ещё глядя в огонь. – Говорят, в тех лесах до сих пор находят кости. А иногда слышат скрип тележки. Но это уже легенда.
Все молча переваривали услышанное. История была чудовищной в своем масштабе – целый город, живущий в страхе, извращенная благотворительность…
– Жуть какая-то глобальная, – наконец произнесла Маша, пряча дрожащие руки в рукава свитера. – Как в фильме ужасов про апокалипсис – это же целая экосистема мести.
– А по-моему, самое страшное – не это, – негромко сказала Ира. Она сидела, поджав ноги, и её лицо в полумраке было необычно серьезным. – Самое страшное – это когда зло не где-то там, за высоким забором, а когда оно исходит от самого родного и близкого существа.
Она запнулась и замолчала, словно поймав себя на некой мысли.
– Что ты имеешь в виду? – спросила Света, почувствовав напряжение.
– Ну… – Ира замялась, теребя край подушки, которую держала в руках. – У Надежды отняли единственную радость. Её месть – это адский, но всё же понятный ответ на жестокость. А бывает так, что клятвы, данные из самой что ни на есть светлой любви, оказываются страшнее любой мести.
Она бросила взгляд на Свету, затем – на её обручальное кольцо, блестевшее в огне камина, и в её взгляде мелькнуло что-то странное. Зависть? Предостережение?
– У меня есть история про другую клятву, –– продолжила Ира. – «Даже смерть нам не разлука» или как-то так, кажется, называли её. Мне моя тётка рассказала, она работала в ЗАГСе. История молодоженов, Игоря и Оли. Казалось бы, всё начиналось так романтично…
Ира откинулась на спинку дивана, её голос стал тише.
– Дым сигарет висел в тесной кухне, смешиваясь с запахом портвейна…
Все невольно притихли, инстинктивно понимая, что сейчас прозвучит история куда более личная и, возможно, куда более жуткая, чем городская легенда. Ужас снова сменил масштаб, приготовившись проникнуть в самую душу каждой девушки.
Плоть от плоти
Дым сигарет висел в тесной кухне, смешиваясь с запахом портвейна. Под образами, тускло мерцающими в углу, молодожёны Игорь и Оля сплели пальцы. Мужчина смотрел на жену глазами полными страсти, теми глазами, в цвет которых – льдисто-серый – она когда-то влюбилась. Голос Игоря, хриплый от вина и чувств, резал тишину: «Клянемся? Никто кроме нас. Даже смерть нам не разлука. Даже в гробу друг друга не предадим.. Оля со слезами на глазах фанатично кивнула, сжимая его руку до боли: «Я клянусь тебе. В моём сердце навсегда только ты»Кровь от крови, плоть от плоти– до самого конца. Да?».
Игорь умер через два года – внезапно, от разорвавшегося сосуда в мозгу. Оля носила траур как броню, не подпуская к себе ни друзей, ни коллег, ни знакомых. Сначала год, затем полтора. Мир за окном больше не был прежним без Игоря – он стал серым и плоским. Но всё это длилось до тех пор, пока на работе не появился Сергей. Его смех был тёплым, шутки – живыми, и вообще весь он был словно соткан из солнечного света. Броня девушки дала трещину, а ещё через время и вовсе раскололась. Оля поначалу испугалась, затем стала винить и стыдить себя, но… Сергей мягко и постепенно заполнил ту пустоту в душе девушки, где раньше была лишь горечь от ухода мужа.
Примерно тогда же появился Кот.
Он прибился к Оле у подъезда – крупный, чёрный как смоль, с шерстью, будто бы поглощающей свет. Комочек тьмы, – подумала о нём девушка. Но вовсе не это заставило Ольгу замереть. Глаза. Необычного, редкого цвета – льдисто-серого, холодного и невероятно умного. Точь-в-точь как у Игоря. В них была глубина и будто бы некое знание, от которого по спине побежали мурашки. Кот молча внимательно смотрел, и Оля невольно назвала его в своей голове Игорем. Она поняла, что не может оставить его здесь, на улице. Её будто что-то заставило позвать Игоря с собой. Кот был не против – он вошёл в подъезд, а затем и квартиру как хозяин.
Игорь принял нового кавалера хозяйки безоговорочно плохо. Он встретил его не шипением и не агрессией, а молчаливым, ледяным презрением. Каждый раз, как Серёжа приходил к Оле, Игорь выбирал место повыше – на спинке дивана или подоконнике – и оттуда смотрел. Просто смотрел. Эти льдисто-серые глаза неотрывно следили за каждым движением Сергея, за каждой лаской, которой он одаривал любимую. Взгляд был тяжёлым, обвиняющим, полным немой ярости. Иногда Серёжа пытался шутить: «Твой бывший ревнует?» – но нервная усмешка выдавала его дискомфорт. Оля отмахивалась, но холодок страха уже поселился в ней и рос внутри с каждым вечером, проведённым под этим всевидящим взглядом.
Вечер, когда Сергей впервые остался на ночь, стал переломным. Игорь куда-то спрятался, и Оля даже с облегчением вздохнула. Они с Серёжей много разговаривали, смеялись, потом легли в постель, в ту самую, что когда-то была их с Игорем ложем любви.
Поздно ночью Оля встала в туалет. Возвращаясь по темному коридору, она услышала тихий звук. Шкр-шкр-шкр. Как будто кто-то скребёт когтями по дереву. Звук доносился из гостиной, от стенки, где стоял старый телевизор. Сердце Оли бешено заколотилось. Она щёлкнула выключателем.
Свет ударил по глазам. Перед включённым телевизором сидел Игорь. На экране, судя по звуку, – прямая трансляция ночной службы из какого-то старого храма. Кот сидел неподвижно, уставившись не на экран, а будто сквозь него, прямо на Олю. В его льдисто-серых глазах горело нечто нечеловеческое – ревность, некое торжество и абсолютная, первобытная ненависть. Оля медленно попятилась, не в силах всё же отвести взгляд от злых серых глаз. Но в следующую секунду кот медленно, с королевским достоинством, развернулся и исчез в темноте кухни. Больше в ту ночь она его не видела.
Наутро, перед тем как Серёжа ушёл, Оля остановила его у двери. Её лицо было бледным, глаза бегали, будто она прислушивалась к чему-то невидимому. Её рука немного дрожала, когда она сунула ему в ладонь холодную связку ключей.
«Серёж, возьми. Приходи вечером опять, ладно? Мне будет спокойнее, если ты будешь здесь. И пусть у тебя будут ключи. Это запасные. Ну как запасные, от мужа остались… Придёшь? В девять» – голос её звучал прерывисто. Сергей, удивленный, но тронутый её странным беспокойством, сжал ключи и её руку. «Конечно, Олечка. Приду. Ты только не волнуйся так, ну ты чего!» Он успокаивающе улыбнулся и поцеловал её в лоб.
Наступил вечер. Была осень, и на улице вечерами уже было неуютно, холодно и промозгло. Пронизывающий ветер выл в щелях старых домов, гнал по тротуарам колючие сухие листья. Сергей, кутаясь в воротник пальто, подошёл к Олиному подъезду. Окна квартиры на третьем этаже были темны, и лишь слабый мерцающий отсвет виднелся в одном из них – должно быть, телевизор. «Странно», – подумал мужчина. Оля не имела обыкновения выключать свет во время бодрствования. – «Оля знает, что я приду. Может, устала и уснула?»
Холод, шедший не только с улицы, а словно из самой двери подъезда, заставил его поёжиться.
Ключ щёлкнул в замке квартиры с неприятной громкостью в тишине подъезда. Сергей потянул на себя тяжёлую дверь. В квартире его встретили темнота и холод. Помимо прочего, было ещё и тихо – тишиной абсолютной, могильной, нарушаемой лишь едва слышным, мерзким…чавкающим звуком, доносившимся из гостиной. И тусклым голубоватым светом работающего телевизора, бросавшим призрачные блики на стены прихожей.
«Оля?» – хрипло позвал Сергей, щупая выключатель. Свет вспыхнул.
Картина, открывшаяся ему, врезалась в сознание как нож. Он замер, не в силах вдохнуть, не в силах закричать. Всё внутри сжалось в ледяной ком ужаса.
Посреди гостиной, на дорогом, теперь безнадёжно испорченном ковре, лицом вниз лежала Оля. В огромной, тёмной, почти чёрной в этом свете луже, которая растекалась от её головы и шеи. Поза была неестественной, скрюченной. Рука беспомощно вытянута вперед.
А над ней, на её спине, восседал Игорь. Огромный, чёрный, сливающийся с тенями. Его морда и грудь были залиты чем-то тёмным и липким. Мощные челюсти были погружены в то, что осталось от Олиной шеи. С мерзким, влажным хрустом и тихим чавканьем он методично, с пугающей хладнокровностью, вырывал и пережёвывал клочья плоти и сухожилий. Его льдисто-серые глаза, холодные и не по-животному умные, были полуприкрыты, будто в сосредоточении на своей ужасной трапезе. Казалось, он даже не заметил прихода Сергея.
Медный, сладковато-тошнотворный запах свежей крови заполнял все пространство, смешиваясь с ледяным холодом комнаты.
Сергей стоял, парализованный. Его ноги стали ватными, в ушах зашумело. Он хотел закричать, броситься вперёд, к любимой женщине – вернее к тому, что от неё осталось – но тело его не слушалось. Только взгляд, прикованный ужасом, скользил с окровавленной спины Оли к этому…чудовищу на ней.
И в этот момент, словно финальный аккорд в сатанинской симфонии, из телевизора, всё ещё работающего в режиме фонового шума, громче, властнее, заполняя всю комнату торжественной и зловещей интонацией, прозвучал голос священника, произносящий слова: «…ибо оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей… и будут двое одна плоть…не оставлю тебя вовсе, доколе не исполню того, что Я сказал тебе… Кровь от крови, плоть от плоти…»
Льдисто-серые глаза Игоря наконец встретились с взглядом мужчины. У Сергея было несколько секунд прежде чем кот одним прыжком пересечёт гостиную. Серёжа попятился. Дверь в квартиру захлопнулась.
Последние слова Иры повисли в воздухе вместе с леденящим душу образом приоткрытой двери и молчаливого взгляда из темноты. В гостиной несколько секунд царила абсолютная тишина, будто все присутствующие боялись пошевелиться, чтобы не привлечь внимания того , что могло стоять за их собственными спинами.
– Боже… – сдавленно прошептала Света, инстинктивно дотрагиваясь до своего обручального кольца. – Это даже страшнее, чем собаки. Потому что это может случиться с кем угодно. С самой обычной парой!
– Именно, – кивнула Ира, всё ещё находясь во власти рассказанной ею истории. – Это ужас не извне, а изнутри. Из самой любви.
В этот момент Надя, до сих пор сидевшая молча и внимательно слушавшая, горько усмехнулась. Все взгляды невольно обратились к ней.
– Любовь? – её голос прозвучал резко и устало. – А что, если ужас начинается тогда, когда любовь кончается? Или когда она оказывается обманом? Ваша история – про то, как клятва стала проклятием для двоих. А я расскажу вам историю о том, как однажды «счастливая семья» стала для одного из них самой настоящей ловушкой.
Она сделала паузу, глядя на огонь камина, в котором уже начинали угасать угли.
– Их история началась тёплым сентябрьским вечером в университетском сквере…
Семья
Их история началась теплым сентябрьским вечером в университетском сквере. Вера, тогда ещё первокурсница, пытаясь поправить очки, не удержала стопку учебников в руках. Вадим, застенчивый второкурсник с физического факультета, подбежал к ней и помог их поднять. «Спасибо», – прошептала Вера, глядя куда-то в сторону. «Рад помочь», – ответил Вадим, чувствуя, как горит лицо. Ребята разговорились. Их беседы сначала были робкими – о парах, о столовской еде, о раздражающем преподавателе матанализа. Потом разговоры стали глубже, дольше, затягивались до позднего вечера. Вадим и Вера делились друг с другом мечтами: он – о звёздах и космосе, она – о старинных книгах и тишине библиотек. Казалось, при всех своих различиях, они понимали и дополняли друг друга как никто. Они оба нуждались в тепле и поддержке, которые ранее им никто дать не мог.
Через месяц после той самой встречи Вадим решил устроить девушке первое настоящее свидание, и привез её в красивое и мрачное (всё, как они любят!) место на окраине города. Они нашли уединенную полянку у старого, полуразрушенного моста. Тени деревьев, шелест листьев, корзина с недорогим вином и фруктами – всё это стало их маленькой, только им двоим понятной планетой, их убежищем. А ещё спустя год именно здесь, под шум ветра в кронах деревьев, Вадим задал тот самый вопрос, а Вера, улыбаясь сквозь слёзы счастья, ответила согласием. Они поженились через полгода после этого, поклявшись друг другу в вечной любви и верности.
Но годы, как вода, точат даже гранит. И десять лет спустя дом Веры и Вадима больше не напоминал уютную планету для двоих. Скорее это был тонущий корабль, всё ещё пытающийся держаться на плаву силами капитана. Их некогда глубокие и долгие разговоры иссякли, всё чаще сменяясь бытовыми ссорами, а любовь, казалось, испарилась, оставив после себя лишь привычку. По крайней мере, так было у Веры. Она уже смирилась с тем, что в её жизни больше нет места влюблённости и душевному теплу… Но однажды встретила Артёма.
Их встреча была случайной, а влюблённость – мгновенной. Артём увидел в Вере не уставшую женщину, а ту самую девушку с искрой в глазах, какой она была десять лет назад, и какой она по-прежнему оставалась где-то в глубине своей души.
Встречи Веры и Артёма становились всё чаще. Они часами разговаривали, наслаждались тёплой осенью и обществом друг друга, писали друг другу полные нежности письма. Девушка готовилась сказать мужу о том, что её сердце теперь больше не принадлежит ему, но Вадиму довелось узнать об этом раньше.
Однажды в поисках своего паспорта он случайно задел и уронил стоящую на полке жены коробку с бумагами. Не в силах побороть любопытство, он взял первый попавшийся листок из всего вороха бумаг и застыл. На листке было написано:
