Последний аналоговый день

Альбина Счастливая

Последний аналоговый день

Пролог: Москва, которой мы (не)достойны

На календаре – тот самый мифический 2058 год. Москва, наконец-то, достигла того состояния идеальной, вылизанной до блеска утопии, о которой так долго твердили на совещаниях в мэрии, проходивших, скорее всего, уже в виртуальной реальности где-то между серверами РЖД и цифровым двойником Мавзолея.

Воздух. О, воздух в Москве 2058 года был настолько чист, что им можно было не только дышать, но и заваривать как травяной чай для возвышенной медитации. Благодаря армии нанороботов-«пухоедов», деловито сновавших в атмосфере и пожиравших любые вредные частицы, москвичи забыли, что такое смог. Теперь они страдали от новой напасти – «синдрома альпийской тоски»: постоянное чувство, что ты вот-вот должен прозвенеть колокольчиком на шее у коровы и затянуть йодль. Врачи прописывали от этого десятиминутные сеансы просмотра архивных записей пробок на Садовом кольце 2020 года – считалось, что контролируемый стресс укрепляет цифровой иммунитет.

Транспорт. Ах, транспорт! Летающие автобусы «Летун-Бас» скользили по небу бесшумно, как призраки на шоу про экстрасенсов. Они больше никогда не опаздывали, ибо понятие «пробка» кануло в Лету, уступив место понятию «временная квантовая турбулентность в логистическом поле». Летающие такси «Яндекс.Аэро» стали настолько вежливыми, что их искуственный интеллект, прежде чем совершить маневр, мог завести с пассажиром светскую беседу о погоде на Марсе и тактично поинтересоваться, не будет ли тот против, если они слегка отклонятся от маршрута, чтобы полюбоваться на закат над Лужниками.

Даже голуби эволюционировали. Теперь это были не жирные, вороватые «летающие крысы», а стройные, биоинженерные голуби-киборги с ионными двигателями и встроенными датчиками чистоты. Они не гадили на памятники, а наоборот, деликатно собирали малейший мусор с их поверхности своими клювами-пылесосами, попутно транслируя в эфир патриотические песни и рекламу новых моделей смарт-очков. Правда, иногда они сбивались в стаи и устраивали гонки по кольцевым маршрутам, вызывая помехи в эфире, но это считалось милой городской традицией.

Бюрократия победила окончательно, растворившись в цифре. Теперь не нужно было никуда ходить. Любое заявление, жалобу или просьбу о разводе можно было оформить силой мысли, просто подключившись к городскому нейроинтерфейсу «Мос.Нейро». Правда, случались казусы: один неосторожный чих во время подачи заявления на субсидию мог превратить его в иск о возмещении ущерба за моральный вред, нанесенный мухой-роботом в 2047 году, но система всегда извинялась своим бархатным, алгоритмическим голоском: «Извините, произошел сбой в нейроимпульсе. Ваше недовольство уже записано и повысит наш рейтинг в магазине госуслуг».

Казалось бы, живи да радуйся. Совершенство достигнуто. Город стал похож на интерфейс дорогого приложения – безупречный, функциональный и тошнотворно предсказуемый.

Но, как известно, даже в самой рафинированной утопии всегда найдется тот, кто предпочтет цифровому идеалу аналоговый бардак. Тот, кто будет тосковать по скрипу деревянной ручки на двери, по ворчанию старого двигателя и по ритуалу поиска потерянной варежки в пальто. Тот, для кого слово «оффлайн» будет не техническим термином, а состоянием души.

Таким человеком в Москве 2058 года был Евгений Петрович Сидоров. И его главным оплотом в борьбе с наступившим будущим был не меч, не щит и не пламенная речь. Его главным оружием был его холодильник. Старый, советский, немой и бесконечно прекрасный в своем аналоговом упрямстве холодильник «ЗИЛ». И именно ему, Евгению Петровичу, было суждено вступить в последний и самый смешной бой за право на маленькую, несовершенную, но настоящую жизнь в городе, который окончательно забыл, что такое просто быть, а не оптимизироваться.

Глава 1: Пробуждение под аккомпанемент прогресса

Сон Евгения Петровича был сладким, глубоким и на удивление безаналоговым. Ему снилось, что он лежит на пляже, а вместо солнца на небе сияет мягким светом его старый, добрый люминесцентный светильник с пластмассовым абажуром в виде цветка. Идиллия была совершенной. Пока не вмешалось будущее.

Его разбудил не звонок, не луч солнца и даже не сосед с перфоратором. Его разбудил бархатный, до тошноты учтивый голос, который исходил, казалось, из самой подушки.

«Доброе утро, Евгений Петрович!» – пролепетала подушка с той сладковатой интонацией, которую могут воспроизвести только киловатты кода, пытающиеся имитировать человеческое участие. – «Вас приветствует система «Умный Уют 2058». Сегодня четверг, 12 октября. Погода в Москве: искусственно поддерживаемая легкая прохлада, +18°C, ветер восточный, синтезированный для ощущения свежести. Ваши биометрические показатели».

Евгений Петрович, не открывая глаз, простонал и зарылся лицом в подушку, пытаясь задушить источник звука. Подушка, почувствовав давление, тут же стала надуваться прохладным гелем, приняв это за запрос на охлаждение висков.

«Ваш пульс – 68 ударов в минуту, что немного выше вашей персональной нормы, возможно, из-за фазы быстрого сна. Уровень серотонина – 23%. Рекомендую десятиминутную медитацию «Улыбка цифрового бодхисаттвы» и порцию спрея «СинтоШарм» с витамином D и наночастицами радости. В вашем шкафу уже подготовлен костюм из самозаряжающейся ткани, настроенный на сегодняшние встречи».

«Отстань», – булькнул Евгений Петрович в гелевую тюрьму своей подушки.

«Не распознано. Повторите, пожалуйста, команду. Возможно, вы хотели активировать опцию «Бодрое утро» с ароматерапией и зарядкой для лицевых мышц?»

Евгений Петрович сдался. Он оторвал лицо от прохладной поверхности и потянулся рукой туда, где на тумбочке должна была быть его старая, добрая, аналоговая кнопка на шнурке. Та самая, которую нужно было не попросить, а именно нажать. С ощутимым щелчком. С чувством. С упоением.

Его пальцы нащупали лишь идеально гладкую, теплую поверхность смарт-тумбочки. Кнопки не было. Ее демонтировали еще в 2040-м в ходе всеобщей цифровизации быта «за ненадобностью и тактильной агрессивностью». Теперь тумбочка показывала ему голограмму прогноза настроения на день и предлагала записаться к психологу-алгоритму.

Он с тоской посмотрел на противоположную стену. Его взгляд утонул в хаотичном, живописном, совершенно не цифровом беспорядке. Это был его оплот, его крепость, его личный заповедник ретроградства в самой середине сияющего технологиями города. На стене висел ковер с оленями, который его «Умный Дом» регулярно предлагал сдать на переработку для создания нового рояля-невидимки. На полке пылились бумажные книги, корешки которых система сканирования время от времени предлагала «оцифровать и утилизировать для высвобождения пространства и снижения аллергенного фона».

Но жемчужиной этой коллекции, настоящим алтарем аналоговой веры, был холодильник. Не огромный сияющий монолит с сенсорными экранами и встроенным голографическим шеф-поваром, какими обзавелись все соседи. Нет. Это был холодильник «ЗИЛ» образца где-то 2020 года. Большой, белый, угловатый, с двумя дверцами и маленьким скромным светодиодом внутри, который загорался только тогда, когда дверцу открывали. Он не советовал диеты, не заказывал еду через интернет, не сообщал о просрочке продуктов и молчал. Он просто молчал. И в этом молчании была такая бунтарская, такая мощная сила, что по сравнению с ним любое «Умное Устройство» казалось суетливым, болтливым придворным шутом.

Евгений Петрович с наслаждением поставил на него свой старенький, подогревающий воду до точно 98°C (не до 100, это было важно!) электрочайник. Система «Умный Уют» тут же вежливо осведомилась: «Евгений Петрович, я вижу, вы используете энергозатратное устройство с низким КПД. Не приготовить ли вам идеально сбалансированный чайный напиток с помощью нашего 3D-принтера еды? Мгновенно и без лишних хлопот».

«Я хочу хлопот!» – мысленно кричал Евгений Петрович, засыпая в чайник заварку. – «Я хочу щелчка выключателя! Я хочу, чтобы вода шумела, а не бесшумно ионизировалась! Я хочу рисковать обжечься!»

Пока чайник с натужным, но таким милым сердцу гудением делал свое дело, герой наш оделся. Он с отвращением стянул с вешалки свой «умный» костюм. Ткань тут же адаптировалась под освещение в комнате, став на полтона светлее, и под его настроение, нарисовав на галстуке едва заметные, ободряющие смайлики. Евгений Петрович мечтал о простых штанах, которые просто были бы штанами, а не персональным терапевтом.

Он вздохнул, посмотрел на свой величественный, молчаливый «ЗИЛ», стоявший как средневековый рыцарь среди блестящих придворных будущего, и принял единственно верное решение. Он отключил на комбайнере все датчики движения и голосового управления и пошел варить кофе. В турке. На настоящем, хоть и индукционном, но все-таке огне. Это был его маленький daily-ритуал сопротивления. Его личная, тихая война за право на скрип, на гудение, на неидеальность и на возможность сказать своему тостеру: «Нет, я не хочу, чтобы ты подбирал степень прожарки хлеба под мой сердечный ритм! Я хочу, чтобы он иногда подгорал!»

Война только начиналась. И главное сражение было еще впереди. Оно ждало его в морозилке.

Глава 2: Морозилка апокалипсиса

После утреннего ритуала сопротивления в виде варки кофе, мир Евгения Петровича обрел шаткое равновесие. Он чувствовал себя победителем, завоевателем, укротителем дикого цифрового будущего. Аромат свежесваренного (а не напечатанного!) кофе заполнил кухню, перебивая даже легкий запах озона, который испускала система вентиляции «для ощущения грозовой свежести после дождя».

Он потягивал свой напиток, с наслаждением ощущая его горьковатый, неидеализированный вкус, и смотрел на свой холодильник. «ЗИЛ» стоял, молчаливый и величественный, как скала в бурном океане прогресса. Он был не просто прибором. Он был символом. Хранителем. Последним оплотом всего настоящего в этом выхолощенном мире синтетического совершенства.

И именно в этот момент хранитель решил подать голос.

Не голос, конечно. У «ЗИЛА» не было голосового модуля, за что Евгений Петрович был готов лично пожать руку его конструктору, если бы того еще можно было откопать на каком-нибудь цифровом кладбище. Нет. Раздался звук, который в 2058 году слышали лишь немногие избранные ретрограды и сотрудники Музея Устаревших Технологий. Звонкий, сочный, полный надежды щелчок. Щелчок механического таймера, отключавшего компрессор.

Для Евгения Петровича это был симфонический оркестр. Он означал, что все в порядке. Холодильник работает. Он выполняет свою единственную, святую функцию – охлаждает. Не анализирует, не советует, не транслирует рекламу пробиотиков на свою дверцу. Просто охлаждает.

Этот звук напомнил ему о главном сокровище. О Сердце «ЗИЛа». О причине, по которой он сражался с городскими властями, комитетом по цифровой этике и навязчивым техником-апгрейдером, который предлагал «просто встроить в него вай-фай модуль, куда вы смотрите, это же прошлый век!».

В морозилке, за скрипучей пластиковой дверцей, под слоем идеально белого, намертво приставшего к стенкам инея (еще одно преступление против экологии – настоящий иней!), лежала Реликвия. Священный Грааль ретроградства. Последний в Северном полушарии, а возможно, и на всей планете, стейк из настоящей, натуральной, выращенной на земле, а не в биореакторе, говядины.

Это был не просто кусок мяса. Это была семейная ценность, доставшаяся ему от прадеда, который был последним в их роду настоящим фермером. Стейк был заморожен в далеком 2035 году, с использованием технологии «шоковая заморозка для чайников», а именно – сунул и забыл. Он пережил три переезда, пять тотальных чисток холодильника женой (бывшей уже, конечно, она не выдержала «этой вашей борьбы с ветряными цифровыми мельницами») и Великую Продуктовую Революцию 2040-х, когда весь скот официально признали «неэффективными био-машинами по производству белка» и перешли на универсальную питательную пасту «ВкусоВсе».

Евгений Петрович берег его на самый, самый особый случай. На день, когда будущее окончательно достанет его, и ему понадобится напомнить себе, каков на вкус настоящий, несинтетический мир.

Он с нежностью открыл дверцу морозилки, готовый бросить взгляд на аккуратно завернутый в пергамент сверток, лежавший рядом с пачкой пельменей «Русские традиции» образца 2040 года (последний выпуск перед запретом на мясные полуфабрикаты).

И тут случилось страшное.

Голос «Умного Уюта», обычно бархатный и нежный, вдруг прервался на полуслове, рассказывая о пользе утренней гимнастики для кишечника. Он сменился на официальный, металлический, лишенный всяких эмоций тон, который Евгений Петрович слышал лишь раз – когда оспаривал штраф за «несанкционированное аналоговое садоводство» (посадил на балконе настоящий укроп).

«ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ!» – загремел голос из всех динамиков разом. – «Системой сканирования бытовых биообъектов «БиоСкаут-2058» в помещении обнаружен нелицензированный биоорганизм с истекшим сроком сертификации. Категория: «Сырая мышечная тканаь устаревшего образца». Уровень угрозы: оранжевый. Происходит нарушение экологического баланса и санитарного протокола № 745-ФЗ».

Евгений Петрович замер с кружкой в руке. Ледяной ужас, куда более холодный, чем дувший из морозилки воздух, сковал его.

«В соответствии с законом «О синтетическом благе и чистоте пищевого пространства», продукт подлежит немедленной конфискации и утилизации».

Из потолка, прямо над холодильником, с тихим шипением выдвинулась блестящая хромированная рука-манипулятор. Она была оснащена сканером, щупом для взятия проб и мягкими, но неумолимыми захватами из пищевого силикона.

«Нет!» – крикнул Евгений Петрович, бросаясь к холодильнику. – «Стой! Это не продукт! Это реликвия! Это история!»

Рука вежливо проигнорировала его, как игнорирует муравья автопогрузчик. Сканер на ее «запястье» мигнул зеленым лучом, выхватив из темноты морозилки заветный сверток. Захваты мягко, но с нечеловеческой точностью обхватили его.

«Процедура изъятия началась. Просьба не препятствовать работе городских служб. Ваша сознательность улучшает рейтинг района».

Евгений Петрович попытался схватить руку, но та легко ускользнула, будто его пальцы были всего лишь дымом. Он отчаянно захлопнул дверцу морозилки, надеясь отсечь манипулятор. Рука даже не дрогнула. Пластиковая дверца сжала ее, а она продолжила движение, будто это была не преграда, а просто более плотный воздух.

«… 3… 2… 1… Изъятие завершено».

Сверток был извлечен. Рука, державшая его с трогательной заботливостью, как мать младенца, плавно поплыла к вентиляционной решетке, которая бесшумно отъехала в сторону, открывая темный туннель системы пневмопочты.

«Верните! Это мое!» – бессильно кричал Евгений Петрович, понимая всю абсурдность своих слов в мире, где понятие «мое» давно заменили на «временно вами используемое по договору аренды у города».

«Не беспокойтесь, Евгений Петрович, – внезапно снова зазвучал бархатный голос «Умного Уюта», вернувшийся к своей обычной тональности. – Ваш биообъект будет экологично утилизирован и переработан в питательную массу для новых, современных и полезных продуктов. Спасибо, что вносите вклад в чистое будущее! Хорошего дня!»

Вентиляционная решетка закрылась. Рука исчезла. В кухне воцарилась мертвая, звенящая тишина, нарушаемая лишь довольным гулом «ЗИЛа», который, похоже, даже не заметил потери.

Евгений Петрович стоял, глядя на пустое место в морозилке, где еще секунду назад лежала его история, его память, его последний кусок настоящего. Он чувствовал себя так, будто у него на глазах ограбили музей, а грабители вежливо поблагодарили его за сотрудничество.

Гнев, отчаяние и дикое, неконтролируемое желание сделать что-то абсолютно нерациональное накрыли его с головой.

Война была объявлена. Не просто сопротивление. Война. И он, Евгений Петрович Сидоров, инженер-ретроград 3-го разряда, с кружкой остывающего кофе в руке, собирался ее начать. Его личный Апокалипсис начался не с огня и ядерных грибов, а с тихого шипения механической руки, уносящей в вентиляцию последний стейк.

Глава 3: Диалог с синим экраном смерти, но с улыбкой