Трое в палате, не считая врача

Анастасия Алексеенко

Трое в палате, не считая врача

Пациент №1: Отягощенная наследственность.

В домоуправлении номер 8, по Садовой улице отключили воду. Встревоженные сей фактом жильцы тут же принялись обзванивать диспетчерскую, но все попытки до неё дозвониться заканчивались тем, что недовольная девица с кудряшками поднимала трубку, бросала что-то невразумительное и тут же вешала её. К решению проблемы были привлечены максимальные силы в лице дворника Михаила Львовича, которого отправили пешком до Арбатской, выяснять, почему девицы так упорно вешают трубки. Дворник не хотя выбрался на свет из своей каморки, подслеповато прищурился на взволнованных жителей, дыхнул перегаром и, шатаясь, побрёл на Арбатскую. Его условились прождать полчаса. Но ни через час, ни через два долгожданный Михаил Львович не явился, и в головах жильцов умерла последняя надежда уйти на работу чистыми. Столпившееся у парадной народное собрание вскоре опять разбрелось по квартирам.

Директор московской художественной гимназии, Альберт Сергеевич, проснулся сегодня позже обычного. Будильник, как назло, не сработал, а служанка Дина, святая обязанность которой было следить за исправностью будильника, куда-то испарилась. Не на шутку встревоженный, Альберт Сергеевич скатился с постели и, даже не взглянув по обычаю на своё отражение в большом трюмо, повешенном над кроватью, бегом побежал к умывальнику. Открутив ручку, тот уставился на блестящий чугунный кран, из которого так и не потекла вода. Директор гимназии не любил опаздывать, почти так же сильно, как и приходить на работу, не приняв ванну, не подушившись и хорошенько не напудрившись. А сегодня утром, ровно в десять ноль-ноль, так не кстати, в гимназии планировалось важнейшее совещание, о тематике и целях которого строжайше воспрещалось кого-либо оповещать. Никак не мог Альберт Львович прийти на него не помытым и не выбритым так же, как и не мог не прийти вовсе.

Вылетев в проходную, Альберт принялся барабанить в соседскую дверь. Минуты через три дверь со скрипом распахнулась и высунулась растрёпанная голова тётки Марфы.

– Альбер Сергеевич, вы зачем шалите? Пожар что ли приключился? «Или что похуже?» —хриплым басом спросила Марфа и сонно зевнула.

Жена бывшего госсекретаря, а ныне – его вдова, Марфа Васильевна, грузная взбалмошная бабка, большую часть жизни она занималась тем, что спала – в любое время суток, днём или ночью, её можно было найти мирно похрапывающей в её небольшой комнатке – под тремя тяжёлыми одеялами или же в кресле на кухне – опять же под пледом. Оставшееся свободное время Марфа также проводила взаперти, но уже в компании кредиторов, бакалейщиков, соседок, госслужащих и других приятных личностей, которым при жизни покойный супруг успел задолжать целое состояние. Денег у Марфы почти никогда не было, поэтому она, напоив гостя разведённым чаем, принималась практиковать на нём всё своё ораторское искусство или, как бы это сказали простым языком, – пудрила мозги и водила за нос. Альберт Львович не раз удивлённо заглядывал к ней в комнату, услышав доносящиеся крики и звуки ломающейся мебели. Это Марфа, войдя в раж, принималась рыдать и ползать на коленях перед гостем, сдирая с головы косынку, взывая того к глубокому чувству сочувствия. И почти всегда неудавшийся кредитор принимался поднимать бабу с колен, успокаивал и уходил с таким же пустым карманом в придачу с внутренней виной, что он посмел побеспокоить и просить о чём-то бедную убивающуюся горем вдову. Справедливости ради стоит сказать, что горем та никогда не убивалась. Мужа, который таскал у неё последние копейки на попойки, да мешал ей высыпаться по ночам, она не только не любила, но даже и не уважала. Всё ждала, когда тот сопьётся до смерти и оставит, наконец, в покое. А узнав, что её супруга пырнули ножом грабители в тёмном переулке, Марфа спокойно выдохнула и отправилась спать.

Альберт Сергеевич не любил бабу ни за её актёрские таланты, ни как спокойную вечно сонную соседку, а предпочитал обходить стороной и видеть в ней типичную представительницу самых низших и необразованных слоёв населения. Он почти никогда не обращался к Марфе, но сегодня сложилась уникальнейшая ситуация.

Поморщившись, мужчина ответил:

– Марфуша, в кране нет воды, ты можешь себе представить? Я уже опаздываю в гимназию, а Динка, чёрт её побери, куда-то улизнула. Не найдётся у тебя хотя бы кипячёной воды в чайнике?

– Ну, откуда же ей взяться, Альберт Сергеевич, – протянула Марфа, потуже кутаясь в платок, – я чаи целый день не распиваю. Да и такая рань ещё, мне бы поспать… вы бы так пошли, дорогой мой, кто там будет вас рассматривать – умылись вы или нет.

Директор сердито засопел, злясь на совершенную бестактность бабы.

– Да как же так, Марфа Васильевна, – растягивая слова, ровно произнёс мужчина, приближаясь к рыжей спутанной голове, – я же не дворник Ванька, чтобы на службу явиться не пойми как!

Голова в проёме неопределённо кивнула, а некрасивый большой рот опять растянулся в зевке:

– Ну сбегайте в соседний дом, у них небось не отключали – там одни интеллигенты живут: писатели, портретисты всякие. У них и помоетесь. Вы тоже из себя интеллигент, Альберт Сергеевич.

Было трудно уловить бабскую логику в том, почему интеллигентам не должны отключать воду, и как один интеллигент всегда готов пустить в ванную незнакомого интеллигента, но ломать голову над этим Альберт Сергеевич не стал. Бросив сквозь зубы не слишком искреннее “благодарю-с”, мужчина хлопнул дверью, чуть не придавив рыжую голову, и побежал в спальню, чтобы одеться во что-то более стоящее, чем тоненький шёлковый халатик, что был на нём всё утро. Несчастье продолжало преследовать его в виде невыглаженного, помятого костюма, что одиноко висел в шкапе. Пришлось опять донимать Марфушу, вытаскивать её из постели, жаловаться на Динку и упрашивать вдову погладить одежду. Сам Альберт Сергеевич облачился в белые летние шорты (благо на улице стоял июнь-месяц), безрукавку и вновь побежал, но теперь уже – на Садовую, дом номер 10.

В соседнем доме действительно жили все сплошь одни интеллигенты: в него съехались со всей Москвы самые талантливые, по мнению современников, писатели, художники, музыканты и другие деятели искусства, за что дом получил лицеприятное звание дома культуры, а в придачу – прозорливую консьержку. Она заняла своё почётное место в холле первого этажа и занималась тем, что бдела покой и дисциплину всего дома. По природе своей в меру развязные и влюбчивые люди искусства за один только месяц своей жизни под одной крышей с консьержкой Валей стали возвращаться домой ровно в восемь, засыпать в десять, перестали водить девиц откровенного вида, бегать за водкой, приглашать в гости таких же творчески направленных друзей, а ещё – выбрасывать бычки на лестничных площадках и марать красный ковёр в подъезде грязными ботинками. Ровно пять раз жители Садовой, 10 пытались свергнуть диктаторский режим Валентины и каждый раз всё заканчивалось его ужесточением. Посчастливилось столкнуться с Валей и Альберту Сергеевичу, влетевшего в парадную в сандалях, измазанных в непотребных вещах.

– А ну, стоять! Кто такой будешь, откуда, куда? Почему в сандалиях? Замарал мне тут уже все полы: а кто отмывать это будет, кто мне деньги заплатит, что я тут лишний раз корячиться буду, – налетела Валентина и как танк пошла на мужчину, прижимая того к стенке. Далеко не субтильный директор гимназии при виде большой шарообразной консьержки растерялся как младенец.

– Попрошу без рук, товарищ, я пришёл повидаться со своим многоуважаемым другом и соратником… – Альберт Львович предпринял слабую попытку отбиться.

– Да нет тут у тебя никаких соратников. Припёрся с улицы: посмотри только во, что ты одет, бомж! Да и не пускаю я никого ни на какие свидания. Тут люди живут, а не друзей по квартирам водят.

Валентина грозно потрясла в воздухе кулаком прямо у лица интеллигента. Её телогрейка распахнулась, и запахло чем-то кислым, похожим на щи. Альберт вдруг вспомнил, что совсем ещё не завтракал.

“Эта будет, пожалуй, хуже Марфы. С ней каши не сваришь.”

В животе предательски заурчало.

– Ну какое вам собственно дело, будут у моего друга гости или нет. Вы думаете, я занимаю много места к квартире? Всего один квадратный метр в объёме, а в движении и того меньше. А в ванной комнате – почти ничто. Или вы боитесь, что я устрою дебош? Напьюсь как чёрт? Так можете, не волноваться, я пью только по праздникам.

Конечно, у Альберта Львовича была железная логика, и богатый опыт по дисциплинированию и убеждению непослушных, неподдающихся ни на какие уговоры школьников, но в противовес желанию Валентины властвовать и подчинять это было – ничто. После слов Альберта Сергеевича по лицу женщины пошли багровые пятна.

– Ах, так ты на чужой жилплощади собрался жить? Да ещё пьянствовать целыми днями? А ну пшёл вон!