Путь адвоката. Успехи, испытания и жизненные уроки

«Тогда что же остается? – думал я. – Только одно: эти люди не были виновны в тех ужасных делах, в которых их обвиняли». Но тогда, получается, что виноваты другие: те, кто расследовал эти мнимые преступления, кто предъявлял им обвинения, те, кто поддерживал эти обвинения в суде, те, кто выносил несправедливые приговоры. И, наконец, те, кто упорно замалчивал и замалчивает все это. Виноваты все. Вся страна, получается.

Но это было еще не все. Коль скоро эти люди были ни в чем не виновны, они должны были заявить об этом на суде – не могли не заявить. Из речей Вышинского, однако, можно было заключить, что все подсудимые признавали свою вину, за исключением разве что каких-то деталей. Это было уже совершенно непостижимо. Кто и что могло заставить их сделать это? Неужели пытки? Но мне было даже страшно представить, что какие-то советские службы могли применять пытки.

После этого я еще раз решил заглянуть в историческую энциклопедию. К моему удивлению, некоторые из подсудимых, о «злодействах» которых говорил Вышинский, в энциклопедии были упомянуты, причем во вполне позитивном смысле. Например, Крестинский. О нем было сказано: «незаконно репрессирован». Значит, все обвинения в его адрес были ложными! Тогда я поискал фамилию «Вышинский». О нем было как-то туманно сказано, что его теоретические труды послужили обоснованием нарушениям социалистической законности.

«Как же так, – думал я, – этот негодяй, как какой-нибудь гестаповец, отправлял на смерть ни в чем не повинных людей, но об этом ничего не сообщают, а пишут о каких-то его теоретических ошибках. Ничего себе „ошибки“»!

Наконец, окончательно запутавшись, я решил обратиться с этими вопросами к нашему учителю истории. Его имени-отчества я почему-то не запомнил. Подловив его где-то в коридоре, я изложил ему свои мучительные сомнения. По мере того как я говорил – несвязно и сбивчиво, – его лицо все более мрачнело.

– И где же ты взял такую книгу? – наконец спросил он.

– У нас в библиотеке на полке лежала.

– И зачем ты ее взял? Разве я или кто-нибудь еще советовал ее прочитать?

– Нет, никто не советовал. Но теперь я прочитал и хочу узнать, что же это было?

– Об этом мы никогда не узнаем, – ответил он, давая понять, что разговор закончен. – И тебе не советую этим интересоваться, если ты не хочешь, чтобы у тебя были в жизни большие неприятности.

На следующий день, придя в библиотеку, я не нашел там книги Вышинского. Вот тогда я, кажется, впервые усомнился в справедливости советского строя.

«Значит, – размышлял я, – в нашей жизни есть что-то такое, о чем говорить нельзя? Но почему? Скрывают только нехорошие дела. А здесь, судя по всему, речь шла о каких-то ужасных преступлениях, о которых нам почему-то не хотели говорить правду».

Мои родители здесь мне помочь не могли. У отца образование составляло всего четыре класса румынской школы, у мамы и того не было. Хотя отец, работавший разнорабочим и в свое время мечтавший стать агрономом, в свободное время любил читать. Но все же вряд ли имело смысл обсуждать с ним эту проблему.

Один из моих приятелей под большим секретом рассказал мне, что он слушает по вечерам зарубежные радиостанции, правда, его интересовали главным образом музыкальные передачи. У нас дома был хороший приемник «Ригонда» с двумя коротковолновыми диапазонами. Иногда, глубоко за полночь, возвращаясь с работы (в десятом классе мне приходилось подрабатывать грузчиком, на хлебозаводе, в магазине), я включал его и слушал Би-би-си, «Немецкую волну», «Голос Америки», иногда даже «Свободу». В советское время эти передачи глушили, но у нас они, как правило, были неплохо слышны. Однажды одна из этих радиостанций в течение нескольких вечеров подряд передавала отрывки из книги одного английского историка, чье имя я в то время не запомнил, которая называлась «Большой террор». Позднее я узнал, что его звали Роберт Конквест. И хотя у меня не было возможности слушать эти передачи каждый вечер, даже того, что я услышал, было достаточно, чтобы заронить во мне еще большие сомнения относительно истории той страны, в которой я жил. Конечно, если бы я не читал речи Вышинского, я мог бы подумать, что все, сказанное в книге «Большой террор», – антисоветская пропаганда. А так все складывалось в некую единую картину. Получалось, что не только «заблудшие» партийные вожди, но и сотни тысяч других, ни в чем не виновных советских людей, были незаконно репрессированы – расстреляны, отправлены в лагеря, сосланы. Нет, конечно, мне доводилось иногда встречать в книгах упоминания о «нарушениях социалистической законности» в 30-е годы, в том же школьном учебнике упоминался XX съезд и постановление «О культе личности и его последствиях», но я и представить не мог, что эти репрессии разворачивались в таких чудовищных масштабах и что они привели едва ли не к тотальному уничтожению ведущих деятелей большевистской партии, сподвижников Ленина.

Уже после знакомства с книгой Конквеста я неожиданно нашел подтверждение тем ужасам, о которых в ней рассказывалось. И не где-нибудь, а в советской философской энциклопедии. В статье «Культ личности» там говорилось: «Старые большевики, особенно те, кто помнил ленинское „Завещание“, понимали ненормальность складывавшейся обстановки. Как выяснилось много лет спустя, в дни XVII съезда ВКП (б) (1934) у некоторых делегатов возникла мысль о смещении Сталина с поста генерального секретаря; при выборах в ЦК некоторые делегаты проголосовали против Сталина. После съезда Сталин принял свои меры, уничтожив больше половины участников XVII съезда: 1108 из 1966 делегатов. Из 139 членов и кандидатов в члены ЦК, избранных на XVII съезде, погублено 98 человек. С каждым годом репрессии усиливались, Сталин все шире и настойчивее действовал через карательные органы, вывел аппарат госбезопасности из-под контроля партии и лично сам, через специально подобранных людей, направлял его деятельность».

В результате мое представление об СССР, как о самой справедливой стране мира, было сильно поколеблено, но было бы преувеличением сказать, что я стал каким-то диссидентом. Я оставался обычным советским молодым человеком. Но какая-то дополнительная «аллергия» на несправедливость у меня возникла.

Школа жизни

После школы я бы мог попытаться поступить в институт, где была военная кафедра, чтобы потом либо не служить вообще, либо проходить службу в чине лейтенанта. Но я решил все-таки отслужить в армии рядовым. Тем более к тому времени я еще не определился, кем стать во взрослой жизни. Никто в нашем селе не смотрел на призыв в армию как на трагедию, наоборот, считалось существенным пробелом в биографии, если молодой человек по каким-то причинам не служил в армии. Первоначально меня хотели призвать в погранвойска. Были шумные проводы, как это было заведено в то время. Однако со сборного пункта меня отправили домой – случился перебор. Пришлось ждать еще полгода, после чего меня призвали уже в ракетные войска.

Нас привезли на полигон Капустин Яр, а оттуда отправили в город Аральск, где я и проходил службу. На всю жизнь запомнил, как нас везли на грузовиках, а вдалеке виднелось неласковое Аральское море. Этот пейзаж настолько врезался в мою память, что когда я работал над одним из своих романов, мне пришла в голову идея сделать эту негостеприимную местность ареной одного вымышленного жесточайшего международного конфликта.

Наши казармы находились примерно в километре от моря. В них стояли двухъярусные кровати. Их было очень много. Первая ночь прошла тревожно, я несколько раз просыпался. Во время одного из своих пробуждений, я услышал чей-то шепот: «Вот, привезли молодняк, надо нам завтра с ними познакомиться». Мне показалось, что интонация, с которой эти слова были произнесены, не предвещала нам ничего хорошего.

Но все обошлось. Мои сослуживцы почему-то сразу прониклись ко мне уважением. Не помню, чтобы у нас возникали какие-то конфликты, не говоря уже о драках. Быть может, это было связано с тем, что незадолго до нашего прибытия четверо старослужащих были осуждены за издевательства над молодыми солдатами к различным срокам лишения свободы. Так что вообще-то дедовщина была и тогда, но с ней решительно боролись, никому из офицеров и в голову не приходило покрывать какие-то эксцессы.

Через несколько месяцев службы меня отправили в сержантскую школу на тот же самый полигон Капустин Яр, где я проучился полгода. Откуда я вернулся старшим сержантом, командиром отделения. Впоследствии я даже «дослужился» до звания старшины, и в моем подчинении оказалось 60 человек. У нас были две «команды», и мы соревновались между собой. Наша команда, как правило, занимала первое место по многоборью, чистоте и дисциплине.

Я сам проводил кроссы по пересеченной местности. Мы бежали в сторону Аральского моря. У меня разворачивается перед глазами эта картина, как в документальном кино: бегут 60 человек, и вдруг у одного сапог попадает в ямку – это норка суслика. Солдат падает, на него наталкивается следующий бегущий и тоже падает, за ним следующий и так далее – эффект домино. Потом все поднимаются и бегут дальше. Вместо утреннего душа – купание в Аральском море. Со временем оно уже не казалось мне таким мрачным.

У меня был очень хороший наставник – капитан Алшинбаев. Восточный человек по происхождению и по манерам, очень мягкий, он учил меня, что не надо никогда повышать голос на подчиненных, а тем более угрожать применять силу. Настоящий руководитель – не тот, кто на всех орет, матерится и размахивает кулаками, а тот, кого уважают и к кому прислушиваются – в переносном и даже прямом смысле, если он говорит тихим голосом.

Но все же, честно говоря, иногда приходилось на кого-то прикрикнуть. Каюсь, я и сейчас могу повысить голос, если кто-то меня сильно разозлит. Но никогда никого не унижаю и долго зла не держу, даже если мой собеседник, что называется, «на взводе» и так и нарывается на конфликт.

В моей команде служил солдат по фамилии Коркин. Он был неимоверно худой, хотя кормили нас прекрасно. Наверное, в детстве он сильно недоедал. И вот однажды, после отбоя, я слышу какой-то странный звук: «крум-крум-крум». Пытаюсь понять, откуда он идет, думаю, может, мыши завелись. Потом понял. Пришлось поднять весь личный состав и построить. Спрашиваю строго: «Кто это ест по ночам, что за суслики такие?» Все стоят, головы опустили. И тут выходит Коркин и говорит: «Это я, мне не хватает». Никак я его не наказал, просто пообещал, что повар будет ему две порции давать. И мне показалось, что после этого он стал заметно тщательнее относиться к службе. Кстати, никто из сослуживцев ему этот факт не поставил в упрек, просто посмеялись.

Когда я уходил на дембель, солдаты писали мне пожелания в альбом и называли «Анатолием Григорьевичем», хотя я до сих пор всегда представляюсь как Анатолий, без отчества.

Когда я говорю, что армия мне очень много дала для моей адвокатской практики, многие смотрят на меня с глубоким недоумением. А иные представители «либеральной» среды и вовсе крутят пальцем виска: да что же можно найти в армии хорошего? Это же потерянное время жизни! Поскольку именно такие люди очень любят оглядываться на заграницу, то можно привести пример Израиля. В этой стране обязательную военную службу проходят все, за исключением арабов и ультрарелигиозных ортодоксов – «харедим», которые могут служить или не служить по собственному выбору. Военная служба стала там исключительно престижным делом. И вопрос «в каком полку вы служили?» является далеко не праздным. Отслужившим в элитных подразделениях практически гарантируется успешная карьера в гражданской жизни. Многие израильские премьеры были либо видными военачальниками, либо служили в спецназе Генштаба и тому подобных элитных соединениях, куда отбирают лучших из лучших. И никто из них не жаловался на то, что армейская служба помешала его учебе или каким-то образом воспрепятствовала развитию их природных способностей. Более того: именно Армия обороны Израиля стала тем горнилом, в котором «выплавилась» новая еврейская нация. Ведь до образования государства Израиль далеко не все евреи отдавали должную дань спорту и здоровому образу жизни. А теперь процент таких людей резко возрос. И когда 7 октября 2023 года боевики ХАМАС совершили вторжение в Израиль, не только резервисты, находившиеся в стране, поспешили на призывные пункты, но и евреи, проживавшие за границей, бросили все и немедленно купили билеты на самолет, чтобы встать на защиту своей родины. А ведь еще незадолго до этого израильское общество пребывало в состоянии глубочайшего раскола в связи в проводимой правительством Биньямина Нетаньяху судебной реформой. Такое отношение к собственной армии, безусловно, заслуживает всяческого уважения.

Советская армия, при все своих недостатках, была «плавильным котлом», где перемешивались самые разные национальности, конфессии, мировоззрения и вырабатывался некий приемлемый для всех стандарт поведения. Этот опыт мне впоследствии пригодился. Ко мне как к адвокату приходят люди самой различной культуры, порой совершенно несовместимые по своим взглядам, идеологии, традициям. И мне нередко приходится выступать своего рода посредником, примирять их, делать так, чтобы бывшие враги становились если и не друзьями, то, по крайней мере, партнерами. И всякий раз, когда это удается, я с благодарностью вспоминаю службу в армии. Вообще, успех в работе адвоката во многом основан на искусстве человеческого общения. А лучшую школу такого общения, чем армия, наверное, сложно представить. Хотя, конечно, это очень суровая школа.

Кроме того, служба в ракетных войсках научила меня не бояться неожиданностей и стрессовых ситуаций, которые там, как нетрудно представить, случаются постоянно. Поэтому, когда у меня, к примеру, ночью звонит телефон, и мне сообщают, что случилось нечто непредвиденное, я не впадаю в панику, а действую спокойно и осмысленно.

Армия учит общению с самыми разными человеческими типами. В Москве нередко интеллигентные люди выбирают себе очень узкий круг для общения, исключительно состоящий из таких же, как они сами, людей – мягких, обходительных, образованных, утонченных, приятных во всех отношениях. И когда такой человек попадает в непривычную или, того хуже, враждебную среду, он теряется, не знает, как себя вести, допускает непоправимые ошибки. Мне же, что называется, не привыкать к самым разным людям. И если кто-то, скажем, следователь, прокурор или не в меру ретивый сотрудник ГИБДД, начинает, что называется, «гнать жуть», меня это не пугает, скорее, даже смешит. Ведь уверенный в себе человек не прибегает к угрозам, а те, кто это делает, как правило, сами чего-то бояться.

Мои битвы с гаишниками

Кстати, расскажу пару характерных случаев из моей последующей жизни. У меня есть водитель, но нередко я сажусь за руль сам. А поскольку адвокат должен подавать пример законопослушания я, естественно, стараюсь не нарушать правила дорожного движения. Это обстоятельство, однако, не спасло меня от нескольких неприятных встреч. В один из ноябрьских вечеров 1998 года я вышел из своего офиса на Пречистенке, сел за руль автомобиля и направился в сторону дома. Впрочем, слово «вечер» здесь употреблено мной весьма условно – в то время я обычно работал у себя в офисе до глубокой ночи и совсем даже не помышлял о здоровом (или как некоторые говорят – правильном) образе жизни – это пришло много позднее. Недалеко от метро меня остановили.

Бывало, сотрудники ГАИ (так тогда называлось это ведомство) узнавали меня, и сразу же желали счастливого пути, но в этот раз такого не случилось. На мне была куртка и вязаная шапочка – вид не слишком представительный. Я вышел из машины.

– Документы! – рявкнул гаишник.

– Пожалуйста, представьтесь, – попросил я с максимальной вежливостью.

Гаишник не соизволил представиться и, пробормотав что-то невнятное, забрал у меня техпаспорт, водительское удостоверение и направился к патрульной машине.

– Не могли бы вы мне все же объяснить, какое правило дорожного движения я нарушил? – столь же вежливо поинтересовался я.

Конечно, я мог бы, наверное, сразу назвать себя и попрощаться, но здесь у меня взыграло любопытство: а что же будет, если действовать «по правилам?»

– Эй, «подкрути» там ему скорость, – закричал гаишник своему напарнику, стоявшему возле патрульного автомобиля.

– Позвольте, – начал я, направляясь вслед за гаишником к патрульной машине, – я ехал со скоростью 50 километров в час, здесь и разогнаться-то негде…

Но ретивый страж безопасности дорожного движения был уже тут как тут: оттолкнув меня на перила ограждения, он достал рацию и истошно завопил: «Внимание, нападение на сотрудников ГАИ!»

В свою очередь, я извлек из кармана сотовый телефон и быстро набрал номер одного из руководителей московского правительства, с которым у меня уже давно установились дружеские отношения. Гаишник с отборным матом бросился на меня, как разъяренный лев, стараясь вырвать мой телефон. После отчаянной борьбы за право свободной передачи информации мне все же удалось сообщить моему другу, в чем дело и где я нахожусь.

Минут через пятнадцать к месту происшествия подъехали две милицейские машины. Прибывшие стражи порядка, ожидавшие, очевидно, встретить вооруженного до зубов преступника или, по крайней мере, пьяного дебошира, были заметно разочарованы моим смиренным и законопослушным видом.

– Ладно, забираем, – произнес наконец капитан милиции, очевидно, главный из них.

Но в этот момент площадь огласилась воем сирен и осветилась огнями «мигалок»; из подъехавшего автомобиля вышли прокурор одного из округов Москвы и представитель столичного ГУВД…

Надо было видеть лица гаишников. Один из них наконец-то взглянул на мое водительское удостоверение, повертел его в руках и растерянно произнес: «Что же вы не сказали, кто вы такой? А то вот в шапочке – я и не узнал»…

На следующий день мне прислали мои документы вместе с уведомлением об увольнении незадачливых правоохранителей из органов внутренних дел…

Все хорошо, что хорошо кончается. Но если бы на моем месте оказался никому не известный, но столь же законопослушный российский гражданин? Думаю, не миновать бы ему как минимум бессонной ночи, проведенной в отделении милиции, многочасовых допросов, а скорее всего, и побоев «при задержании», крупного штрафа и лишения водительских прав, а то и суда по обвинению в нападении на сотрудников органов внутренних дел. И все лишь потому, что он стремился защитить свои законные права…

С тех пор прошло много лет, и, казалось, поведение сотрудников ГИБДД и обстановка в этом ведомстве в целом изменились к лучшему. Однако где-то в октябре 2011 года со мной произошел аналогичный случай. Дело было в Одинцовском районе Московской области, где сотрудники ГИБДД остановили меня после пересечения железнодорожного переезда и потребовали предъявить документы. Свое обращение ко мне сотрудник ГИБДД начал так: «Уважаемый, приветствую!»

В свою очередь, я попросил их представиться и объяснить, какой пункт Правил дорожного движения я нарушил. Почему-то они этого не сделали и продолжали грубить дальше. Мне не оставалось ничего другого, как позвонить одному из руководителей ГИБДД области и разъяснить ситуацию. Впоследствии этим сотрудникам ГИБДД было объявлено административное взыскание, на чем я, разумеется, никак не настаивал.

Это ничтожное происшествие я бы оставил без внимания, если бы не тот шум, который раздули из него отдельные СМИ. Под пером некоторых журналистов я буквально не узнавал себя. Утверждалось, что я пересек железнодорожный переезд на красный свет под самым носом у шедшего поезда. Ну, прямо как тот водитель из банды «Черная кошка» из фильма «Место встречи изменить нельзя». Кстати, выполнить такой трюк физически нереально, поскольку вместе с красным сигналом светофора перед переездом поднимается специальное заграждение, делающее проезд невозможным. Далее утверждалось, что у меня имеется некий документ, позволяющий нарушать любые правила дорожного движения и запрещающий сотрудникам ГИБДД проверять мой автомобиль. Интересно, в силу каких обстоятельств мне он мог быть выдан? Я же не секретный сотрудник какой-нибудь спецслужбы. И уж совсем нелепо звучали утверждения о том, будто я хамил сотрудникам ГИБДД и оскорблял их. Любой сотрудник правоохранительных органов, который когда-либо общался со мной, подтвердит, что такой стиль общения просто не в моих правилах. Единственное, чего я добивался, чтобы сотрудники ГИБДД действовали в соответствии с законом и своими служебными обязанностями. При этом я далек от того, чтобы по этим двум эпизодам оценивать сотрудников ГИБДД в целом. Их служба, в самом деле, и трудна, и порой опасна.

Никогда не использовал свою известность для получения каких-то особых прав. Но столь же странно было бы терпеть беззаконие.

Как Николай Добролюбов и Мартин Иден направили меня на путь истинный

После службы в армии в моей жизни начался очень сложный период, когда человек оказывается на перепутье и уже порой начинает жалеть, что он вообще появился на свет.

Ну а мне в тот момент помог Николай Добролюбов. Случайно я наткнулся на его предсмертные слова: «Умирать с сознанием, что не успел ничего сделать… ничего!.. Хоть бы еще года два продлилась моя жизнь, я успел бы сделать хоть что-нибудь полезное… теперь ничего, ничего!»

И я заинтересовался: неужели и в самом деле ничего? На самом деле Добролюбов оставил колоссальное наследие – литературное, поэтическое, педагогическое, всего не перечислишь. Он был – редчайшее в то время явление – противником физических наказаний для детей, выступал против скучных и лживых учебников, учил видеть в ребенке не «объекта воспитания», а человеческую личность.

Блистательный литературный критик и человек прогрессивных взглядов, Добролюбов был менее всего похож на нигилиста или революционного фанатика, вроде Базарова или Рахметова. Он обладал тонким чувством юмора, о чем свидетельствуют его литературные маски Конрада Лилиеншвагера, Якова Хама и Аполлона Капелькина.

Вот стихотворение Якова Хама «Неаполю»:

«Гордись!» – стих каждого поэтаНа всех наречиях земныхГласит тебе: – «ты чудо света?Гордись красою вод твоих,Гордись полуденным сияньемТвоих безоблачных небесИ вековечным достояньемИскусства мирного чудес!Гордись!..»Но лестию лукавой,Неаполь мой, не возносись:Всем этим блеском, этой славой,Всем этим прахом – не гордись!Пески сахарские южнее,Стоит красивее Царьград,И Эрмитажа галлереиТвоих богаче во сто крат!..Не в этом блеске суетливомНародов мощь заключена,Но в сердце кротком, терпеливом,В смиренномудрии она!..

Под «австрийским поэтом» Яковом Хамом немедленно угадывается историк, философ и славянофил Алексей Хомяков, никак не осмеливающийся, говоря словами Козьмы Пруткова, «положить охулку» на красивую чужестранку ввиду ее полного равнодушия к красотам «святой Руси».

Доставалось от него и мелкотравчатым обличителям. Таков еще один вымышленный поэт Конрад Лилиеншвагер, пародирующий «отважного обличителя», генерал-майора Якова Розенгейма, причем пародия начиналась уже с обыгрывания фамилия: «Розенгейм» по-немецки: «роза» плюс «дядя», «Лилиеншвагер» – «лилия» плюс «свекор»:

Я видел муху в паутине —Паук несчастную сосал;И вспомнил я о господине,Который с бедных взятки брал.Я видел червя на малине —Обвил он ягоду кругом;И вспомнил я о господине,На взятки выстроившем дом.Я видел ручеек в долине —Виясь коварно, он журчал;И вспомнил я о господине,Который криво суд свершал.Я видел деву на картине —Совсем нага она была;И вспомнил я о господине,Что обирал истцов дотла.Я видел даму в кринолине —Ей ветер платье поддувал;И вспомнил я о господине,Что подсудимых надувал…Лягушку ль видел я в трясине,В театре ль ряд прелестных лиц,Шмеля ли зрел на георгине,Иль офицеров вкруг девиц, —Везде, в столице и в пустыне,И на земле, и на воде, —Я вспоминал о господине,Берущем взятки на суде!..

Просто невероятно жалко, что жизнь такого блистательного и разностороннего человека оборвалась столь рано! И тогда я подумал, что, возможно, еще ничего не кончено, а напротив – все впереди!

Некоторые в подобных ситуациях начинают терзать себя из-за допущенных в прошлом ошибок. Не стоит этого делать. Прав Стив Джобс: «Что проку оглядываться назад и говорить: жаль, что меня тогда уволили, жаль, что меня не было там, сожалеть о том, сожалеть о сем. Поэтому давайте думать о завтрашнем дне, а не сожалеть о том, что произошло вчера».

Вообще же многие люди страдают от самоедства. Человек ложится спать и не может заснуть – перед его мысленным взором бесконечной чередою проходят эпизоды не только прошедшего дня, но и всего его прошлого: «как глупо я себя повел!», «напрасно я это сказал!», «как мог я так обидеть человека!», «а у меня забурчало в животе, и, наверное, все это слышали», «я рассказал анекдот, а никто даже не улыбнулся» и т. д. Эти воспоминания подобны яду, который пропитывает мозг и тело и отравляет всю дальнейшую жизнь. И так несчастный ворочается до полуночи, а когда сон все же сжалится над ним, к нему опять в каком-то фантастическом водовороте возвращаются все те же мысли и эпизоды.