Ведьма

Татьяна Груздева

Ведьма

Она была и птицей, и ручьем,

Тропинкой тайной и кустом веселым

Она была бесстрашной и хмельной,

Она не знала этой ночью меры

Стыдливости и смеха, попросив

Калиновую дудку у кукушки…

Дочь леса светлая не признает печали…

Эдит Сёдергран

Часть 1

Был ветреный день и четыре часа пополудни. Низкие темные облака закрывали небо. Я, как обычно в последнее время, скучала, смотрела в окно своего особняка и ждала, когда пойдет дождь. И не дождалась. Облака стали реже, и в разрывах их проглянуло солнце: оно теплым розовым пятном легло на стену у меня за спиной, на угол рабочего стола. И письмо. Толстенький аппетитный конверт, не вскрытый почему-то. Странно… Должно быть, затерялось среди утренней почты – сегодня она была обширна – и я его просто не заметила сразу.

Итак, письмо было от давней подруги, которая сейчас жила и работала в каком-то немыслимо таинственном и сказочно интересном месте. В письме она вспоминала наши детские забавы, сетовала, что так редко видимся и в заключение приглашала приехать на месяцочек, пожить в Замке, поболтать, как встарь, познакомиться с ее друзьями.

Марину я любила и, в самом деле, давно не видела. Особняк мне несколько прискучил, на месте ничто не держало. Я с легким сердцем собрала сумку, свистнула любимую собаку, которая шлялась по комнатам в поисках развлечений, остановила первую попавшуюся почтовую упряжку и через минуту была уже далеко от своего унылого северного обиталища.

Почтовые упряжки! Стремительное, неслышное, как сон, движение. Стремительный разбег, когда трава клонится под ветром у самых ног, и не сразу ощутишь, что уже не трава, а золотые кроны деревьев пылают внизу. Горизонт вымахивает далеко-далеко, и к нему убегает, поблескивая, серебристая колея твоей упряжки…

К вечеру я вступила под своды Марининого Замка. Гулко разнеслись шаги по плитам двора. Навстречу нам с лаем вылетели собаки, с ходу затормошили Змейку, попытались увлечь в глубь двора. Но та предпочла остаться со мной. И Маринина свора отнеслась к этому желанию с уваженьем. Я посмеялась, глядя на них. Беспородная лохматая Змейка как танк ворочалась среди маленьких, легких, быстрых песиков моей подруги. Всей толпой мы поднялись по длинной узкой лестнице. Странное удовольствие – не один раз в день спускаться и подниматься по такому сооружению! Лестница винтом шла в высокой круглой башне – ни одной площадки, чтоб остановиться и перевести дух, ни одной бойницы в толстых, красно-дымных стенах. "Тропа отважных", вспомнила я любимое Маринино выражение. Моя старая подруга до самозабвения любила такие тропы… Хотя… Где-нибудь в недрах Замка наверняка жил самый обыкновенный лифт. А лестница – персонально для дорогих гостей. Чтоб память крепче была.

И верно – лестница выходила строго на один этаж – самый верхний. Попасть на какие-то другие ярусы – внутрь Замка – отсюда было невозможно. Ну – пусть, если здесь принято играть по таким правилам… Я ничего не имела против. Забравшись в поднебесье, мы с собаками крытой галереей прошли в гостевые апартаменты. Здесь безраздельно царил ветер, потому что вырубленные в камне окна не были застеклены, просто забраны снаружи ажурной решеткой. Ветер пролетал по огромным залам, шевелил длинный мех ковров, раскачивал плети пышных вьюнов, глухо завывал в трубах камина в гостиной. Я с наслаждением втянула в себя запах холодной высоты и неприрученного ветра. Мне здесь нравилось. Молодцы, ребята!

Кстати, о хозяевах. Одиночество дорогого гостя тоже входило в ритуал встречи? С другой стороны – я ж никого не предупреждала о своем приезде. Хозяева имели святое право заниматься сегодня своими делами и не торопиться домой…

Я побродила по залам, отыскала толстый меховой плед, бар с горячими напитками и устроилась в тяжелом дубовом кресле у… этого, с позволения сказать, "окна". Потягивала из кружки густой красный и горячий глинтвейн, смотрела в ночь… Да, уже наступала ночь. Звездная, холодная, с высоким, красивым и тревожным небом. Ровный не перестающий ветер качал деревья внизу. Темный лес- сколько хватает глаз. Суровый, непролазный. Деревья не в пример больше тех, к которым я привыкла дома. И меня привораживала эта дикая чащоба… Я перестала чувствовать вкус напитка во рту, смешной и неправильной показалась мысль, мелькнувшая краешком сознания, что, мол, все возвращается на круги своя – вот снова сижу у окна, собаки греют ноги, буянит ветер, а жизнь идет мимо меня – в тепле, сладости и покое…

Я ухитрилась задремать? Потому, что вскинула голову, вздрагивая, словно просыпаясь. Все та же ночь, свет в залах так и не зажегся, лишь мигает слабый дежурный огонек у входа в галерею. Ветра почти не слышно, зато начался сильный дождь. Жмется к моим ногам и скулит свора. Марина не пришла.

– Самое время начаться жутким чудесам, – вполголоса сказала я собакам. Впрочем, жутковато было и без чудес. Нервно передернув плечами, я встала. Самое лучшее сейчас – лечь баиньки. Все страхи будут мирно спать – как и я – до утра.

В этот момент в наружные ворота застучали. И назойливо дубасили в створки все время, пока я, в полутьме, почти ощупью, спотыкаясь о шныряющих под ногами собак, спускалась по лестнице.

– Кто здесь?

– Марина, открой! Ты чего запираешься?! – невнятно за шумом дождя позвал недовольный голос.

Действительно – чего я запираюсь? Да и не притрагивалась к этой двери, если хорошо подумать! Я нашарила засов, с натугой вытянула брус и тут же дверь, как шальная, отлетела, грохнулась о стену и закачалась на петлях, жалобно поскрипывая. В меня вцепились жаждущие нетерпеливые руки, поволокли под ветер и ливень, резанул глаза косой свет фонаря, высвечивающий колею. Я только пискнула, в гневе и изумлении, а меня уже втащили на упряжку.

– Вперед! – взревел хриплый бас, и мы рванули с места как бешеные. Где-то сразу далеко внизу заливались оскорбленным лаем собаки, дождь лупил громко и больно, о чем-то орали через мою голову похитители. Ко мне прижался мокрый мохнатый бок. Змейка! Сообразила, умница моя! И даже успела проюркнуть в упряжку следом за плененной хозяйкой!

Упряжка притормозила, темнота вокруг нас засуетилась, мы начали ощутимо снижаться, вот уж и трава хлестнула по ногам, где-то впереди замелькал огонек… Сейчас меня высадят, приведут в мрачный подвал и начнут допрашивать… стращая пытками третьей степени! Конечно, привиделось мне это совсем не всерьез, но выяснять, что со мной намерены сделать, я не собиралась. Конечно, имела место какая-то ошибка… Но слишком уж бесцеремонно со мной обошлись! Я отвечу тем же. Упряжка еще замедлила ход. Я свистнула Змейке и толчком прыгнула в темноту.

– Стой! Куда?! – кто-то тяжко соскочил следом за мной в траву, мстительно рыкнула Змейка, укушенный взвыл, и погоня на время затормозила. А когда опомнилась… ищи нас свищи в темном мокром лесу.

* * *

Дружно дрожа под каким-то деревом, мы переждали ночь. Сырым промозглым утром взобрались на холм. Тоскливыми глазами я оглядела горизонт – трава и лес, влажные, холодные… А мне так хотелось просушить одежку и выпить чего-нибудь горячего!

Обернулась и вздрогнула – совсем рядом под влажным ветром бился флаг. Синий, шелковый, с черно-золотой эмблемой " крылатого солнца". Он реял над островерхой крышей двухэтажного бревенчатого дома. Мой взор ласкало высокое, чисто выметенное крыльцо, наличники, множество антенн на крыше – все ладное, дышащее заботой и хозяйским глазом. Но меня сразу разочаровал холодный нежилой дух в сенях. И здесь все пропитано дождем – хозяева давно не были дома. Ну, да это поправимо. Печка есть, дрова сухие – тоже. Простите, хозяева, но я промокла, озябла и хочу есть…

Серый свет заползал в окна. Змейка дрыхла, растянувшись поперек комнаты, я тоже дремала, приставив босые ножки к теплому боку печи. Башмаки я закинула сушить, распахнула все окна, поскольку растопить печь для неопытного человека – занятьице, я вам скажу! Надо было проветрить дом, потому как надымила я там изрядно…

А странный это был дом. Весь верхний этаж забит электроникой, а внизу – пусто и неуютно – стол, (на котором стоит пустая тарелка. На ней лежали подзасохшие бутерброды с сыром, но их мы уже с благодарностью умяли. К сожалению, больше ничего съестного в доме не нашлось.) два стула, старый диван, на котором я сейчас лежу, и печка. Ой, нет – еще на стене, в самом неосвещенном углу, поблескивает рамкой небольшая картина. Сквозь дрему я пытаюсь рассмотреть ее, но видно плохо, мысли расползаются, как тараканы по углам, я засыпаю, просыпаюсь, взгляд снова машинально находит картину, я таращусь на нее, не в силах толком разобрать – что там нарисовано. Старуха, лес, человек на лошади… Почему старуха? Стройная, не горбится ни чуточки… А-а… Волосы седые… Значит – старуха. А может – нет. Может не седые, а просто светлые… Бывает… Фу, чушь какая… Спать я хочу. И голова болеть начинает… Простудилась? Не мудрено! Что это она держит? Колобок? (А есть хочется все-таки! Три бутерброда на двоих – мало. Кстати, Змейка слопала два, а я всего один. Не могла смотреть в ее простодушные голодные глаза…) Да, так, о чем бишь я? Нет, это не к о л о б о к, а к л у б о к. И ниточка из клубка. Кто-то по ниточке идет, идет, идет… или возвращается…

Змейка, блаженно валявшаяся на боку, легко вскидывается, настораживает уши. И тут же дом вздрагивает, как под порывом ветра.

– Стоять! – ревет упряжке знакомый хриплый бас. Меня сдувает с дивана. Опять они?! В сенях уже грохочут шаги. Змейка (умница Змейка! Что бы я без нее делала!) выскакивает в окно. Сигаю за ней, ушибаю босую ногу о подоконник, невольно присаживаюсь на корточки от боли, со всхлипом перевожу дыхание и, хромая, ковыляю в лес.

* * *

Треснул сучок под ногой, взвыл ветер, шарахнулся по верхушкам деревьев. Прихрамывая, я куда-то бреду. Я уже проснулась и уныло соображаю, что сделала глупость. Не съели бы меня эти люди, а теперь поди найди дорогу обратно! Черт бы тебя побрал, моя собака! Просили тебя удирать?

По-прежнему завывает ветер. Ни шороха лишнего, ни звука, а спина мгновенно онемела – кто-то стоит сзади. Страшно, но я дергаюсь, будто вырываясь из чужих рук, оборачиваюсь… Змейка со стоном улепетывает в чащу. Я бы тоже побежала, но слабею от ужаса. На другом краю поляны стоит и смотрит на нас… чудовище.

По очертаниям это вроде волк – сухое легкое тело, голенастые лапы, маленькие уши… Но вот размеры у него не волчьи – не бывает волков с лошадь в холке. Густая белая шерсть отливает желтизной, раскосые глаза в упор следят за моими движениями.

Меня передернуло. Почему-то кружилась голова и тошнило. От страха? Не похоже. Первый ужас схлынул – будто не было. А чувство сродни тому, когда выгоняешь из комнаты большущую ночную бабочку, залетевшую на свет. Прихлопнуть -жалко, рука не поднимается. Проще всего, конечно, взять за крылышки и выдворить. Но легче дотронуться до куска раскаленного железа, чем до нее – белой, мохнатой, огромной…

Что-то с болью и бредом ломалось во мне – брезгливое отвращение, тошнота – и равнодушная уверенность, что не зверь тут хозяин, а я; страх – и знание, что если захочу, я хоть верхом на нем могу прокатиться. Только я пока не хочу, не хочу, НЕ ХОЧУ!.. Или хочу все-таки?.. Если оно, то, что стоит на том краю поляны, приблизится ко мне, я задохнусь от отвращения!.. Или, может быть, не задохнусь?.. Ломается что-то во мне…

Больно…Холодно…Бред… Янтарные раскосые глаза стали чуть-чуть ближе. Зверь бесшумно подвинулся вперед – на малюсенький, почти незаметный шажочек. Этого хватило. Что-то все-таки сломалось во мне. В меня хлынул лес: запахи, звуки, тени, полутона, ЗНАНИЕ, для которого не было слов…

–Убирайся! – успела шепнуть я зверю, прежде чем хлопнулась в обморок. Не хотела браться за раскаленное железо… Но взялась. Судьба, наверно?

* * *

Багровый шар закатного солнца катился по небу над темными острыми верхушками елей. Вслед за солнцем по холмистым берегам реки плавно мчался лохматый мрачный зверь. Колыхались травы и было тихо, как во сне. Только с темнеющего неба звучала щемящая нота, подобная странной долгой музыке без слов, да резко вскрикивала птица, широко распластавшая крылья между солнцем и бегущим зверем. Грудь пронзила вековая тоска, странное чувство, которое сродни жажде и наслаждению этой жаждой.

Я затрясла головой, жмурясь, чтоб прогнать иллюзию невыносимо одновременного движения. И, покоряясь моей воле, все исчезло – остановилось над лесом солнце, птица набрала высоту и улетела, а зверь оглянулся, знакомым движением наклонив на бок голову, и замахал хвостом.

– Змейка! Наконец-то! Целый день тебя искала – думала уж не найду.

И мы побрели вдвоем вниз по течению реки. Скоро ночь. Не миновать и сегодня провести ее под первым попавшимся деревом.

Мы шли все дальше и дальше, забираясь в самую чащу. Змейка целеустремленно трусила вперед, я доверчиво шла за ней. Через березняк и ельник, через поляны и завалы старых неохватных стволов. Глушь и дикость кругом… Неожиданно я выломилась из подлеска на поляну и остановилась по пояс в густой траве. Передо мной было озеро. Маленькое, со струйчатой черно-зеленой водой. Все его берега по самую воду заросли деревьями, травой и кустами. Деревья стояли так плотно, что заходящего солнца не видно было.

Птица, которую я не успела рассмотреть, прянула с воды с резким свистом. Из кустов выбралась Змейка, и мы с ней уставились на то, что не разглядели среди деревьев сразу – дом.

Вот и повезло нам. Не придется ночевать как вчера, под открытым небом. Не могла же и сюда пробраться банда моих похитителей, а в любом другом случае можно рассчитывать на гостеприимство.

Но оказалось, что боялась и надеялась я зря – дом был пуст. Совсем и давно. Мне бы раньше это сообразить – темные окна без стекол, дикая трава по пояс, ни единой тропки, ни единого намека, что тут живут люди – только черные просыревшие бревна стен, да дерновая крыша…

Скрипнуло высокое крыльцо под ногой, дверь сама по себе открылась и закрылась, дохнув мне в лицо запахом нежили – пылью, сыростью, сиротством. Это была странная ночь. Или, может быть, сказать – страшная? Я не смогла заснуть. Где-то рядом, наверно, было болото. Там все время что-то чавкало, плюхало, бесовскими голосами орали птицы. Шуршал и скрипел сам дом. Из щелей сильнее пахло плесневелой сыростью. И Змейка беспокоилась. Скулила, зелеными глазами засматривала снизу, жарким дышала в лицо, покушалась лизнуть, вздрагивая жалась к ногам.

Сил не стало у меня вертеться без сна по подстилке. К тому же есть хотелось. Сама виновата. Вольно мне бегать по лесам! Я встала, вышла на крыльцо, как воды глотнула парного ночного воздуха. Пахло близкой водой, травой мокрой, туманом. Он по колена был, белесый туман, полз с озера, путался в траве, неощутимый, теплый. Снова наплыло чувство ложной жажды. Я черпнула ладонью росы, провела по горящему лицу, остужая его. Ночь… Какая странная ночь сегодня. Или она страшная? Что-то совсем я не пойму.

Я уселась боком на перила, закинула голову, прислонившись затылком к столбу и негромко спела несколько нот. Прозвучало хорошо. Глуховато немного. И диковато. Для этого времени и этого места. Но лучше уж петь, чем сходить с ума от мыслей и бессонницы.

Где же наши кони, кони вороные?

Где же наши копья, копья вороненые?

Отстарались кони, отстрелялись копья…

Только странный Ворон ходуном по сучьям

Ходит и вздыхает…

Я пела пока не устала и не осипла, потом пошла на свое травяное ложе, легла, но заснуть не успела. Над крышей захлопало много-много огромных крыльев. И обычные ночные звуки слились в длинный протяжный вопль. И вокруг дома начался шабаш – трещали, хлопали, сшибались, дрались, кричали, голосили, визжали… Мы со Змейкой сидели в уголку и мечтали, чтоб никто не заглянул в дом и не застал нас здесь. Потом шум поулегся, но все равно ясно было, что снаружи кто-то есть – они шелестели и перекликались до утра почти человеческими голосами, чего-то ждали терпеливо.

С рассветом я осмелела и рискнула выглянуть за дверь. По сучкам и веткам деревьев, по перилам крыльца, на коньке крыши, сидели большие птицы. Я таких отроду не видела. Длинношеие, почти белые, с пестротой на крыльях. Сидят, курлыкают, переговариваются о чем-то взволнованно. Они шевелились так близко – теплые, мягкие, легкие – что мне нестерпимо захотелось их погладить. Я перешагнула порог – по стае пронеслось движение, птицы примолкли, напряглись, но не улетели. Замирающим тихим голосом я завела какую-то вкрадчивую чепуху. Они сидели, слушали, поворачивали набок головы на длинных шеях, рассматривали. Я подвинулась ближе, протянула руки – они не улетали. Но – беда мне, беда! Я совсем забыла о Змейке. Моя собака высунула нос за дверь, рассмотрела, кто нарушил наш покой и сделала свои выводы. Молча, привычной таранной атакой она обрушилась на тех, кто сидел поближе. Что тут началось! Испуганные птичьи вопли, пух и перья, блаженное грозное рыканье моей сволочной псины. Но эти птицы умели за себя постоять!

Они быстро опомнились – и я моментально полетела с крыльца. Два раза пыталась подняться и оба раза снова меня сшибали с ног. Змейка, затеявшая эту кутерьму, уже не чаяла спастись. Ее исколотили клювами, ей расцарапали морду, ее, наконец, загнали под крыльцо, и она испуганно скулила там. Стая, ругаясь на все лады, круто поднималась вверх. Привстав на локте, я смотрела ей вслед и было мне обидно до горечи. Не оттого обидно, что меня поколотили, а от того, что они улетают, красивые и странные гуси-лебеди. От того, что я еще даже не погладила их.

– Вернитесь! – крикнула я им вслед и как со стороны услышала свой вопль – почти визг – на такой дикой ноте, что у самой продрало дрожью по телу.

– Вернитесь!!

Стая сделала медленный круг – словно удивленный полуоборот – и стала спускаться. Быстрее, быстрее – и вот вокруг меня зашелестели огромные белые крылья.