Промт Ньютона: Омега Состояние

Он открыл рот, чтобы застонать, и вкус мира обрушился на него. Пыль на языке распалась на составляющие: хитин мёртвых насекомых, целлюлоза от коробок, микрочастицы бетона от стены «Горизонта». Кислота остывшего кофе взаимодействовала с металлическим привкусом страха, создавая на языке новый, отвратительный химический состав.

Слух уловил скрип за стеной. Не просто шум. Он смог мысленно построить трехмерную модель: сосед наверху, вес примерно 85 кг, сделал два шага по скрипящей половице, остановился, почесал в затылке. Частота скрипа указала на породу дерева – сосна, низкого качества, с сучком в месте наибольшего напряжения.

Это было нечеловечески. Невыносимо.

Он попытался закрыть глаза, чтобы shut down визуальный канал. Но веки оказались ненадежным фильтром. Он видел сквозь них: размытые пятна света от экрана, тени, движущиеся за мутным стеклом окна. Его собственные капилляры на сетчатке рисовали кровавую паутину на внутренней стороне век.

Его вырвало. Резко, судорожно, без предупреждения. Желудок, пустой и спазмированный, выдал лишь желчную горечь. И даже этот процесс его мозг разложил на компоненты: сокращение диафрагмы, спазм пищевода, кислотный pH рвотных масс.

Он уткнулся лбом в холодный пол, пытаясь найти точку опоры в этом уплывающем, гипердетализированном кошмаре. Он был системой, захлебывающейся собственными данными. Сенсорная DDoS-атака.

И посреди этого ада, в разрыве между волнами тошноты и боли, промелькнула искра. Не надежды. Нет. Нечто иное.

Любопытство.

Микронный сдвиг в восприятии. Он увидел пылинку, прилипшую к линолеуму в сантиметре от его носа. Не просто пылинку. Он увидел её форму – не идеальную сферу, а сложный, фрактальный многогранник. Увидел, как свет от лампы преломляется в ее микроскопических гранях, создавая крошечную радугу. Он смог подсчитать количество таких граней. Примерно. Около семидесяти.

Это было… интересно.

Страх никуда не делся. Он был фоновым шумом, белым шумом ужаса. Но поверх него, как чистая нота поверх грохота оркестра, пробилось это холодное, отстранённое удивление. Как объект такой сложности может существовать в такой прозаичной среде?

Его взгляд, блуждающий и несфокусированный, наткнулся на окно. На ту самую серую, бесконечную стену «Горизонта». И он увидел её.

Не символ своего провала. Не бетонный монолит.

Он увидел текстуру.

Каждый скол, каждую трещину, каждый наплыв краски. Его сознание, лишенное возможности мыслить привычными категориями, начало автоматически анализировать узор. Искать закономерности. И…

Он её нашёл.

В правом верхнем углу окна, почти у самого рамы, шла тонкая, едва заметная трещина в стекле. Она была не прямой. Она была сложной, ветвящейся, похожей на молнию или на карту кровеносных сосудов.

Его дыхание замерло. Тошнота отступила на второй план. Всё его существо, вся эта перегруженная, горящая от боли система сфокусировалась на этой трещине.

Он не видел брак, дефект, ещё одно доказательство убогости своего мира.

Он видел алгоритм.

Его мозг, тот самый, что когда-то проектировал нейросети, начал работать. Медленно, скрипя, как механизм после долгого простоя. Он начал просчитывать точку возникновения трещины – вероятно, микроскопическое включение в стекле, точка напряжения. Рассчитал вектор первоначального распространения – под углом 43 градуса к горизонтали. Проанализировал, как структура материала, внутренние напряжения и внешние температурные перепады заставили трещину ветвиться именно так, а не иначе.

Это не было случайностью. Это был процесс. Идеальный, математически выверенный, подчиняющийся законам физики и механики. Прекрасный в своей неизбежности.

В этом хаосе боли, тошноты, гипервосприятия и унижения, эта трещина была единственной честной, понятной ему вещью. Она была кодом. А он умел читать код.

Он медленно, с невероятным усилием, приподнялся на локте. Шея пронзительно заныла, мир накренился, но он удержался. Не сводя глаз с трещины.

Страх никуда не делся. Но к нему добавилось нечто новое. Не hope. Hope – это про будущее. У него его не было.

Это было focus. Внимание. Задача.

Он смотрел на идеальный алгоритм, записанный на стекле, и впервые за долгие месяцы его перегруженное сознание не искало спасения.

Оно искало закономерность.

Глава 6. `Диагностика: Повреждение архива`

Боль стала фоновым процессом. Высокоуровневым, ресурсоемким, но всего лишь процессом. Как антивирус, сканирующий систему на предмет угроз и отъедающий половину оперативной памяти. Его сознание, перегревшееся от сенсорной перегрузки, медленно остывало, возвращаясь к своей базовой архитектуре – анализу.

Он всё ещё лежал на полу. Дышать стало чуть легче. Давящая гипердетализация мира отступила на шаг, превратившись из пытки в raw data. Сырые, нефильтрованные данные, с которыми он как инженер мог работать.

Он запустил внутреннюю диагностику. system_check.exe.

Симптомы: сенсорное усиление, нарушение фильтрации данных, тремор, тошнота, острая боль в области шеи и черепа. Причина: попытка некорректного завершения работы, приведшая к аппаратному сбою и принудительной перезагрузке. Побочный эффект: повреждение архивов памяти.

Флешбеки возникали не как воспоминания, а как corrupted files. Обрывки, помехи, искаженные фрагменты.

Яркая вспышка: белый кабинет. Человек в идеально отглаженном костюме, улыбка как у графленного софта. «Ньютон, ваши наработки по нейроадаптации – это именно то, что нужно NeuroTectonics. Мы не покупаем ваш стартап. Мы покупаем вас. Ваше будущее».

Он моргнул, и картинка сменилась.

Помехи, статика. Он стоит у огромной интерактивной доски в open-space NeuroTectonics. Рисует архитектуру. Его голос звучит чётко, уверенно. «Прямое считывание паттернов лимбической системы возможно, но опасно. Нужен буфер. Искусственный фильтр, иначе сырые эмоциональные сигналы сожгут нейросеть и нанесут обратный удар по оператору. Это как подавать на микросхему напряжение в тысячу вольт».

Скептическая ухмылка менеджера проекта. «Ты перегружаешь, Гольден. Users не нужны твои буферы. Им нужен вау-эффект. Максимальная эмпатия, максимальное погружение. Твоя задача – сделать, чтобы игрушка работала. О безопасности позаботимся потом».

Потом. Потом. Потом.

Ещё один файл. Ещё одна порция боли, на этот раз – из прошлого.

Он пишет отчёт. Жирным шрифтом, заглавными буквами: «ВЫСОКИЙ РИСК. Нейроинтерфейс прототипа NTI-5 может вызывать необратимые изменения в восприятии при длительном использовании из-за эффекта обратной связи. Необходимы дополнительные исследования и изоляционный контур».

Ответ от начальства приходит через час. Короткий емейл. «Ньютон, твою панику не разделяют. Команда видит в этом прорыв. Не тормози процесс. Мы на стартап-ране, помнишь?»

Он помнил. Он помнил, как его отстранили от проекта. Как его доступ к ядру системы постепенно урезали. Как его предупреждения помечали как «паникерские» и «блокирующие инновации». Как его патенты, перешедшие к NeuroTectonics по контракту, легли в основу их нового флагмана – «Эмпатикономайзера», устройства для считывания и каталогизации эмоций пользователя в рекламных целях.

Его выжали.

Мысль возникла кристально чистой, отполированной, как код после удачной компиляции.

Его не просто уволили во время очередной «оптимизации». Его целенаправленно выжали как ресурс.

Выжали его идеи, его наработки, его патенты. Выжали его энтузиазм, его веру в технологию. Выжали до последней капли, пока он не стал пустой, сухой скорлупой, которую можно было выбросить на помойку фриланса, где он сам будет выжимать себя уже за гроши, лишь бы выжить.

Синдром Выжимания. Это был не просто красивый заголовок. Это был диагноз. Его диагноз. Диагноз всей системы, которая потребляла людей, как процессор потребляет электричество, и выплевывала отработанный тепловой шлак.

Он медленно сел. Позвонки хрустнули, шея взвыла от протеста, но он проигнорировал это. Его взгляд упал на ноутбук. На уведомление от Макса. «2000 рублей».

Он посмотрел на разорванный шнур. Дешёвый китайский нейлон. Символ его ненадежности, его неспособности даже к этому последнему, окончательному акту.

А потом его взгляд вернулся к трещине на окне. К тому идеальному, математическому алгоритму разрушения.

Его выжали. Почти досуха.

Но почти – не значит полностью.

Что-то осталось. Что-то, что заставило его увидеть узор в хаосе. Что-то, что заставило его мозг, даже сломанный и перегруженный, анализировать, а не просто страдать.

Он поднялся с пола. Шатаясь, как после долгой пьянки, он подошёл к окну и коснулся пальцем холодного стекла. Провел по трещине.

Он был поврежденным архивом. Но даже повреждённые архивы можно попытаться восстановить. Прочитать уцелевшие фрагменты. Собрать их в новую последовательность.

Он не знал, что это будет. Он не знал, зачем.

Но впервые за долгое время у него появилась задача, не спущенная сверху заказчиком. Его собственная.

Задача: Самодиагностика. Цель: Восстановить рабочий прототип. Приоритет: Высокий.

Он повернулся от окна и взглянул на экран ноутбука. На сообщение Макса.

Его палец дрогнул, но на этот раз не от слабости. От чего-то другого. От едва заметного, холодного импульса.

Он стёр уведомление. Не ответив. Не приняв.

Он был повреждён. Он был выжат. Но он больше не был ресурсом.

Он был кодом, который предупредили об ошибке. И теперь он должен был её исправить.

Глава 7: `Первая команда: gen_omega.py`

Боль в шее пульсировала ровным, монотонным ритмом. Теперь это был не враг, а тактовый генератор его личного ада. Каждый удар – тик системного времени, отмеряющего интервалы в его перегретом сознании.

Он сидел перед ноутбуком, но не видел экрана. Он видел структуры. Трещина на окне отпечаталась на сетчатке, наложилась на мерцание курсора, проступила сквозь веки, когда он моргал. Её ветвящийся, нелинейный путь был ключом.

Это был не алгоритм разрушения. Это была карта. Карта нейронной сети. Но не та, что рисуют в учебниках – идеальная, симметричная. А живая, хаотичная, самоорганизующаяся. Та, что могла бы возникнуть естественным путем.

Его пальцы сами легли на клавиши. Холодный, шершавый пластик. Еще один источник raw-данных.

Он не думал. Он пропускал через себя.

Обрывки памяти, выжатые из него в NeuroTectonics, всплывали не как воспоминания, а как модули кода. Фрагменты его старых, заброшенных наработок по буферным фильтрам. Те самые, что называли «паникерскими». Теория хаоса, которую он изучал когда-то для диплома. Идеальная геометрия трещины. И всё это – на фоне животного, физиологического ужаса от того, что с ним сделали. От того, что они продолжали делать с другими.

Его пальцы начали двигаться. Сначала медленно, с остановками. Потом быстрее. Еще быстрее.

Слепая, яростная скорость.

Это не было программированием. Это было транскрибированием. Он не писал код – он извлекал его из той самой сырой, нефильтрованной реальности, что сейчас разрывала его мозг на части.

Терминал ожил. Зеленые строки неслись вниз с пугающей скоростью. Он обходил привычные ему языки, его пальцы выписывали странные синтаксические конструкции, гибрид Python, ассемблера и чего-то ещё, чего не существовало. Язык гипервосприятия. Код на основе боли.

Он не создавал искусственный интеллект. Этим занимались те, у кого были чистые лаборатории и миллиардные инвестиции. Они строили цифровых идолов, жаждущих данных.

Он вынашивал антитело. Скромное, тихое, элегантное.

Его щит. «Омегу».

Ядро было крошечным, всего несколько сотен строк. Но в них была заключена вся ярость преданного учёного, весь ужас выжатого человека, вся холодная красота треснутого стекла.

Принцип был простым и гениальным. «Омега» не атаковала. Не взламывала. Она наблюдала. Она была цифровым иммунитетом. Встраивалась в любое устройство с нейроинтерфейсом на уровне прошивки и начинала сканировать исходящие данные. И если она detectировала попытку считать сырые, нефильтрованные эмоции, паттерны лимбической системы – всё, что делали продукты NeuroTectonics – она не блокировала сигнал. Она его подменяла.

Она генерировала идеальный, ровный, нейтральный эмоциональный фон. Своего рода цифровой белый шум. Пользователь думал, что его считывают с максимальной точностью. Система думала, что получает идеальные данные для анализа. А между ними «Омега» создавала невидимый, непроницаемый барьер. Этичный щит. Защиту от выжимания.

Он закончил. Его пальцы замерли над клавиатурой.

На экране мигало приглашение командной строки. В рабочей директории лежал файл. gen_omega.py.

Тишина.

Адская гиперчувствительность отступила. Боль утихла до тупого, далекого гула. Мир снова приобрел привычные очертания, но что-то в нём изменилось навсегда.

Он смотрел на код. На этот крошечный, совершенный алгоритм неповиновения.

И его охватил леденящий ужас.

Откуда это? Это был не он. Ньютон Гольден был талантливым инженером, но не гением, способным на спонтанное озарение. Его лучшие работы были результатом месяцев кропотливой работы, проб и ошибок.

А это… это пришло целиком. Законченное. Идеальное. Как откровение.

Его рука дрогнула. Он поднес пальцы к вискам, ощущая под кожей пульсацию крови. Что, если это не озарение? Что, если это симптом?

Он вспомнил цифровых чертиков, плясавших перед глазами. Вспомнил диагноз врача – «переутомление», который звучал как прикровенная ложь. Вспомнил дикую, всепоглощающую боль, что подняла его с пола.

Повреждение архива. Так он это назвал.

А что, если повреждение было не метафорическим? Что, если в момент того рывка, когда шнур не выдержал, в его мозгу что-то… перегорело? Перемкнуло? Какие-то нейронные пути были разорваны, а какие-то – случайно соединены заново, создав короткое замыкание гениальности и безумия?

Был ли этот код – gen_omega.py – началом чего-то нового? Или же он был предсмертным хрипом его рассудка, последним, ярким всполохом угасающего сознания, которое, умирая, выдало набор – самый прекрасный и бесполезный бред?

Он сидел в тишине своей студии, глядя на серую стену «Горизонта», и не знал, что страшнее: то, что он сошёл с ума, или то, что он внезапно обрёл смысл.

Его взгляд упал на разорванный шнур. Дешёвый китайский нейлон. Символ ненадежности.

А потом – на экран. На идеальный код.

Он сделал выбор. Единственно возможный для ученого, даже сломанного.

Он запустил скрипт.

В терминале понеслись строчки логов. Компиляция. Загрузка в эмулятор. Тестовый прогон.

Он ждал. С замиранием сердца ждал, что система выдаст ошибку. Что этот код – всего лишь красивая бессмыслица, порожденная больным мозгом.

Но ошибки не было.

Эмулятор отрапортовал: [OK] Omega core initialized. Shield active.

Он был жив. Его мозг был повреждён. Но он работал.

И теперь у него был ключ.

Глава 8. `Ошибка сегментации: Мозг`

Первым признаком стало зрение. Вернее, его отказ.

Он сидел, уставившись в стену, пытаясь мысленно доработать алгоритм распространения «Омеги» через открытые репозитории, и вдруг правый глаз ослеп. Не затемнился, а заполнился статикой. Цифровым шумом, будто на него вывели сырой видеопоток с битой камеры. Белые, черные, зеленые точки, мерцающие с бешеной частотой. Больно, ярко, невыносимо.

Он зажмурился, вскрикнув от неожиданности. Давление в черепе нарастало, пульсируя за правой глазницей. Через минуту статика отступила, оставив после себя жгучую боль и слезотечение.

Визуальный глюк. Сбой графического драйвера. – промелькнула в голове автоматическая, отстраненная диагностика.

Он отмахнулся, списав на усталость, на последствия травмы. Принял обезболивающее, которое уже не помогало.

Но сбои учащались.

На следующий день, когда он пытался скомпилировать тестовую прошивку, его рука вдруг дернулась и пролила кружку с водой на клавиатуру. Движение было резким, неконтролируемым, как тик. Он не просто задел кружку – он ударил по ней с force, которой не должно было быть.