«Голод Сверху» (фрагмент из «Забытых Записей Ночного Дозора»)

Андрей Камо

«Голод Сверху» (фрагмент из "Забытых Записей Ночного Дозора")

Главы.

Пролог.

Дневники психиатра.

Пожиратели страха.

Ночная стража.

Миссия выполнима.

1. Пролог.

Они не спят. Они не видны глазом, но их присутствие отражается в каждом вздохе истории, в каждой войне, болезни и крушении. Кто они? Имен их множество: «Скрытые», «Те, что за Троном», «Пожиратели Последнего Мига».

Но чаще всего, мы называем их просто – «Рептилоиды». Не те безобидные создания, которые бродят по страницам дешёвых бульварных романов. Нет. Они появились раньше человека, раньше даже горячего света разума.Они – наследники доисторических циклов, выжившие через катаклизмы. Они, питающиеся чем-то, что невозможно увидеть, но можно почувствовать.

Энергия смерти. В момент последнего вздоха, когда связь между телом и чем-то большим рвется, происходит выброс – микроскопическая вспышка, означающая страх, любовь и боль. Для них это – еда. Или, может быть, топливо.А может быть, даже способ существования. Они собирают этот урожай с завидной регулярностью, организуя войны, пандемии, голодающие зимы, террористические акты и социальные разломы.

2. Дневники психиатра.

В поисках работы, Антон Сергеевич Воробьев поместил свое резюме на сайте «Поиск работы». В анкете не было ничего необычного, служба в армии, участия в контртеррористической операции. Он предлагал работодателям свои услуги в качестве сотрудника охраны или администратора-контролера. Но главное, его интересовала возможность работать в сменном графике сутки через трое, потому что в свободное время он вел блог, посвященный современной молодежной музыке.

Как плюсы, в анкете он отметил отсутствие тяги к курению и алкоголю, абсолютный музыкальный слух и умение разрешать конфликтные ситуации. С момента размещения резюме прошло совсем немного времени, и ему позвонили, пригласив на собеседование.

Антон не был удивлён, что выбрали именно его, так как давно понял, что работа в сфере безопасности ценится, особенно, если человек не имеет вредных привычек, и способен адекватно действовать в быстроменяющейся сложной обстановке.

Но вот то, куда именно его пригласили, вызывало интерес. Психиатрическая больница. Не самое привычное место для человека, с его увлечением музыкой. Но Воробьев давно привык к неожиданностям.Через два дня Антон стоял у входа в здание, с решётчатыми окнами и окруженное высоким забором.

Психиатрическая больница состояла из двух корпусов и стояла на окраине города, словно бы отстранённая от времени, как будто сама реальность обтекала её стороной. Тень зданий падала на редкий лесок, где ветер шептал сквозь сухие ветки, как бы перебирая старые воспоминания. Два корпуса, как два разных мира сошлись здесь в одном месте. Один – каменный, молчаливый, полный эха прошлого, другой – светлый, прозрачный, наполненный гудением современности.

У входа его встретил мужчина около шестидесяти лет, в строгом костюме, не высокого роста и плотного телосложения. Бросив оценивающий взгляд на Воробьева, он представился:

– Сертолов Виктор Дмитриевич, начальник отдела контроля Городской психиатрической больницы № 1.

– Воробьев Антон Сергеевич, – в свою очередь, ответил, Воробьев.

Молча пройдя через пост контроля, они зашли на территорию медицинского учреждения.На контрасте, сразу бросался в глаза один из корпусов – старый возвышающийся, как памятник забытой эпохи. Он стоял поодаль, словно изгнанник, отвергнувший время и людей. Его стены, некогда горделивые и монументальные, теперь были покрыты паутиной трещиной, держали в себе не только кирпич и раствор, но и,по всей видимости,тяжесть чужой боли. Окна – пустые глазницы – смотрели куда-то, обнажённые после снятых решёток, но и без них чувствовалась их сила, их предназначение – не для света, а для удержания. Кое-где сквозь облупившуюся штукатурку проглядывали фрагменты чугунных прутьев, похожие на скелеты костей, не желающих расставаться с плотью времени.Крыша, обвалившаяся в нескольких местах, обнажала прогнившие балки и гнездовья ворон.

Антон удивился тому, что в нескольких десятков метрах от этого мавзолея находилось новое здание. Стеклянное, светлое, с широкими окнами, через которые лился дневной свет. Здесь – белые стены, свежая краска, телевизоры в комнатах, мягкие кресла, запах антисептика и кофе. Современный корпус, белоснежный и стерильный, с его светящимися коридорами и управляемыми цепями, напоминал скорее научно-исследовательский институт, чем место, где бродили потерянные души людей.

Всё здесь было по последнему слову техники: климат-контроль, система видеонаблюдения, звукоизоляция. Но, несмотря на всю его новизну, Антону почему-то казалось, что это лишь видимость – настоящее сердце клиники – клетки, ее история тайны и жизнь скрывались в другом месте.

Поднимаясь по лестнице, Воробьеву встречались врачи в белых халатах, переговаривающиеся между собой о диагнозах, планах лечения и болезнях пациентов. Всё по-современному – разумно, гигиенично, человечно.

Нельзя было не заметить, что между двумя корпусами – пропасть не только конструкции, но и времени. Там, в старом, по всей видимости – тоска, безмолвие, призраки. Здесь – надежда, движение, жизнь. Но проходя, кто мимо окон старого здания, Антон невольно замедлил шаг,размышляя, что даже в самом светлом будущем – всегда есть тень прошлого, и она воздействует из своих пустых глазниц, молча напоминая – мы не уходим, мы,так или иначе, остаёмся в стенах.

На втором этаже нового, здания психиатрической больницы располагался кабинет начальника отдела контроля – помещение, в котором даже воздух казался тяжелее, словно пропитанный сдержанной напряжённостью и деловой отстранённостью.Интерьер кабинета сдержан и функционален. Стены окрашены в нейтральные тона – тёмно-зелёный и бежевый.

Просторное, с навесным потолком и тусклым, ровным светом от встроенных светильников, оно производило впечатление стерильного порядка – не столько уюта, сколько функциональной безупречности. У дальней стены стоял массивный письменный стол из темного дерева, за которым, казалось, было не столько проработано, сколько выработано решений. Его поверхность была почти пуста: только чёрная клавиатура, плоский монитор, блокнот в кожаном переплёте и телефон с чёткими цифрами на кнопках – всё на своём месте.

Вплотную к нему, как бы продолжая линию власти, примыкал прямоугольный стол для совещаний, с хромированными ножками. Вдоль него стояли шесть стульев. У стены – металлические шкафы с подписью на боку каждого: «Документы», «Протоколы», «Инспекции». Рядом – ксерокс, тихо дышащий в режиме ожидания, готовый в любой момент выбросить держатель чьей-то судьбы на белый лист. На стене – часы с безмолвной стрелкой и табличка с графиком смен контролеров, вывешенная с таким беспокойством, что казалось: время здесь не течёт, а подчиняется распорядку.Никаких картинок, фотографий, растений. Ни малейшего следа личного. Только порядок. Только контроль.

Зайдя в кабинет, Антон занял ближайший стул у стола Сертолова, достал документы и приготовился отвечать на вопросы.

– Спасибо, что пришли, – начал Виктор Дмитриевич.

– Ваше резюме вызвало у нас интерес. Особый пункт, об участии в контр террористической операции. Это немаловажный плюс.

Антон, опустив на секунду глаза сказал:

– Благодарю. Служба – это школа. Привык быть внимательным, спокойным и действовать в условиях неопределённости.

Сертолов, внимательно изучая взглядом Воробьева, продолжил:

– Именно человека, обладающего такими качествами, мы ищем. Ведь у нас не совсем обычная охрана. Это психиатрическая больница. Люди здесь – особенные. Нужен человек с устойчивой психикой, способный сохранить хладнокровие и при любых обстоятельствах. Как вы к этому относитесь?

Антон, помедлив, пояснил:

– Я понимаю, что это требуют особенности режима нахождения пациентов. Добавлю, что у меня есть опыт разрешения конфликтных ситуаций, и, возможно, не самый очевидный плюс – абсолютный музыкальный слух. Это помогает мне чувствовать настроение людей, даже если они не говорят прямо. Думаю, это может быть полезно и здесь.

Начальник отдела контроля, усмехнувшись, заметил:

– Музыкальный слух? Это не совсем обычно для контролера, но думаю, он вам тоже пригодится, потому, что возможно придется услышать не только пациентов медучреждения, но и,… – тут Виктор Дмитриевич прервался и попросил более подробно рассказать, о том, как его опыт проведения дискотек может пригодиться в работе их коллектива.

Антон улыбнулся:

– Ну, в дискотеках я всегда чувствовал, когда толпа начинает нервничать или уставать. Менял ритм, добавлял нужные акценты. Здесь, возможно, тоже можно найти «ритм» – чтобы не доводить до конфликта, а предупредить его.

Сертолов кивнул:

– Любопытно. А как вы относитесь к сменному графику? У нас два через два по двенадцать часов, но исключительно в ночное время с двадцати вечера до восьми утра. Утром доклад, запись в журнале оперативной информации и домой – отдыхать.

Антон:

– Это как раз мой график. В свободное время я сочиняю музыку. Работа помогает мне сосредоточиться, отдых – восстановиться.

Виктор Дмитриевич подытожил:

– Что ж… Нам как раз нужен человек, который не боится нестандартных задач. Готовы ли вы приступить к работе с понедельника? Да, стоимость одной смены в рублевом эквиваленте составит….

У Антона, услышавшего названную сумму, перехватило от радости дыхание.

– Кроме этого, возможны квартальные премии, тринадцатая зарплата, обязательны отпуска и оплата больничных, все в соответствии с трудовым кодексом, – закончил пояснения Сертолов.

Антон встал, пожал протянутую руку и произнес:

– Спасибо. Буду рад как можно скорее влиться в рабочую обстановку.

– Отлично, завтра жду вас на ознакомление с объектом и стажировку, правда, в дневное время, а в понедельник с 20.00 уже приступите к выполнению своих обязанностей в полном объеме. А сейчас, я провожу вас в кабинет начальника отдела кадров для оформления необходимых документов,– закончил свою речь начальник отдела контроля.

Выполнив все необходимые формальности, связанные с трудоустройством и получив новенькую униформу черного цвета, Воробьев отправился домой.

Придя на работу в понедельник к восьми утра, Антон Воробьев застал Сертолова у входа в больницу, судя по выражению лица в крайне плохом настроении.Увидев своего нового подчиненного, Сертолов произнес, как бы скороговоркой:

– Антон, обстоятельства неожиданно изменились, и мы предлагаем вам занять вакансию старшего контролера, с более высокой оплатой. Но ваше рабочее место будет находиться в подвале старого корпуса, там есть место для отдыха и приема пищи. Только спать будет разрешено с восемнадцати до двадцати двух часов, остальное время наблюдение за обстановкой с использованием видеокамер. Пост очень ответственный.

– Я согласен, – сказал Антон, добавив:

– Могу и вообще не спать.

Виктор Дмитриевич впервые, с момента разговора, улыбнувшись, продолжил:

– Ну, а сейчас, пройдемте, осмотрим ваше рабочее место.

По пути к корпусу старого здания, Воробьев поинтересовался:

– А что предыдущий контролер уволился?

Но вопрос, повиснув в воздухе, остался без ответа.

Начальник отдела контроля, подойдя к входу в подвал, потянул на себя, не запертую металлическую дверь, она со скрипом отворилась.Спустились по бетонной лестнице вниз.Внутри – тишина, густая, как пыль. Воздух застоялся, пропитан запахом старости, плесени и чего-то ещё – едва уловимого, как шепот, оставшийся после тех, кто когда-то здесь жил, страдал, исчезал. Подвал был как запечатанный склеп забвения: низкие потолки, сырость на стенах, тусклый свет нескольких лампочек.

Здесь, в узких кладовках, громоздилось барахло – ржавые каталки и огнетушители, разбитая посуда, пожелтевшие простыни, словно тряпки из снов и никому не нужная мебель споломанным оборудованием. А в нескольких помещениях находилсястарый архив.

Единственное место, где ещё ощущалась жизнь, – это комната охраны. Там, среди мониторов, мерцающих экранами с камерами, установленными по всему старому корпусу, царило странное спокойствие. На стенах висели распечатки с видеозаписями, где мелькали тени, хотя,по словам начальника, в этих залах давно никто не бывал. Рядом – маленькое спальное помещение, где на старом диване, обитом потрескавшейся кожей, мог отдыхать контролёр.

В ходе и ознакомления со служебными обязанностями, Воробьева не покидала мысль о том, что днем ранее работодатель очень торопился быстрее заключить с ним трудовой договор, торопиться и сейчас рассказывая о его рабочем месте, словно опасаясь, что молодой человек передумает и откажется от работы и это несколько настораживало. Но условия работы и оплата труда были довольно приличными, и поэтому он и Антон со всем соглашался.

Так Антон Сергеевич Воробьев стал частью не самой простой, но важной работы – там, где спокойствие, чуткость и внутренняя сила важнее, чем сила физическая. А что можно было сделать не так, где важны лишь исполнительность и дисциплина? На самом деле, именно так он тогда думал. Главное чтобы посторонние лица не могли проникнуть в помещения кладовых и архивов, где хранятся медицинские карты, давно ушедших в иной мир пациентов.

Поработав в новом корпусе больницы несколько недель, Воробьёв начал замечать странную закономерность. Коллеги, которые его заменяли и которых он сам подменял, были необычно замкнуты. Они отвечали односложно, избегали лишних разговоров, будто боялись произнести что-то лишнее. То же самое касалось и других контролёров, дежуривших в подвале старого корпуса – люди там словно жили по своим, неписаным правилам: молчали, старались не смотреть друг другу в глаза и, уходя с поста, поспешно исчезали за дверью, ведущей на улицу, будто боялись, что их остановят.

Антон пытался понять причину такого поведения. Постепенно, между делом, из обрывочных фраз, полупризнаний и долгих пауз, ему удалось собрать мозаику: проблема была не в людях, а в самом месте. Текучесть кадров в подвальных сменах была катастрофической. Немногие выдерживали больше двух-трёх месяцев. Кто-то просто исчезал, не объяснив причины ухода, кто-то увольнялся по собственному желанию, но делал это в спешке, будто боялся передумать.

Сам Воробьёв, несмотря на обустроенное рабочее место, чистоту и даже уют, с каждым днём чувствовал всё более нарастающий дискомфорт. Это было нечто большее, чем просто усталость или напряжение. Это была тревога – глухая, внутренняя, почти животная. Как будто в стенах, за обоями, под полом, в вентиляционных шахтах – кто-то наблюдает. Следит. Ждёт.

Однажды его сменщик, обычно молчаливый и сдержанный, придя на работу вдруг, глядя в пол, тихо произнёс:

– Слышишь?.. Иногда, когда тишина, из глубины подвалов доносится шум. Не скрип, не капель, а будто… шаги. Или шёпот. А ещё… – он замялся, – ощущение, будто за спиной кто-то стоит. Даже когда ты знаешь, что ты один.

Антон тогда лишь кивнул, не зная, верить ли. Но с той ночи и он стал замечать – в тишине, между включениями сигнализации и проверками камер, в коридорах вдруг возникал странный гул, как будто где-то далеко внизу, за слоями бетона и стали, что-то двигалось. Что-то, чего не должно быть.

А потом что – то случилось с другим – тем, кого менял Антон. Вечером, после смены, он ушёл бледный, с запавшими глазами, руки дрожали. Он не сказал ни слова, только снял форму, написал заявление об увольнении и ушёл, не дожидаясь ответа. Позже кто-то из охраны пробормотал, что парень перед уходом жаловался на видения. Жуткие, непрерывные как сны – будто он не бодрствует вовсе, а находится в каком-то другом, тёмном месте, где стены дышат, а голоса шепчут его имя.

С тех пор Воробьёв стал замечать, как всё чаще пустует пост в подвале. Как новые лица появляются и исчезают, будто растворяются в этой тишине. И каждый раз, проходя мимо старого лифта, ведущего в нижние уровни, он чувствует – не просто холод, а чей-то взгляд. Давний. Настойчивый. Антон становился всё более уверенный, что он уже не один.

Поздно вечером, в одну из его смен, когда на улице уже стояла густая, непроницаемая тьма, а экраны светились, как всегда ровным синеватым светом, в помещение бесшумно вошёл начальник отдела контроля Сертолов. Он остановился у двери, не стучась, не объявляясь, будто бы сам был частью подвального сумрака. Его фигура на мгновение слилась с полумраком, и лишь свет мониторов выхватил из темноты острые черты лица и холодный блеск очков. Он, молча, смотрел на Воробьева, тот сидел, откинувшись на спинку кресла, с чашкой крепкого кофе, который он потягивал не спеша, будто время здесь, в этом застывшем карантине реальности, теряло всякий смысл. Сертолов стоял, не шевелясь, как будто ждал чего-то. В воздухе повисло напряжение, плотное, как туман над болотом. Воробьев ощутил приход начальника, но не показал вида.

И вот, когда Сертолов уже развернулся, готовый уйти, не сказав ни слова, раздался голос – ровный, чуть хрипловатый, будто вытянутый из глубины:

– А что с людьми? – спросил Антон, стараясь говорить непринуждённо. – Почему такая текучка?

Вопрос повис в воздухе. Не громкий, но тяжёлый, как камень, брошенный в стоячую воду. Начальник отдела контроля замер. Он давно ожидал этого вопроса от своего нового сотрудника. И всё это время надеялся, что он так и не прозвучит. Потому что ответ на него он знал. Но знание это было так неприятно, что отвечать не хотелось.

Виктор Дмитриевич остановился и,повернувшись, взглянул на контролера с тенью усталости в глазах.

– Люди увольнялись по разным причинам. Говорили – беспокойство, тревога. Кто-то ночью слышал шумы… из глубины. Кто-то вообще боялся спать. Сны, говорит, были такие, что вспоминать страшно.

– Призраки что ли? – усмехнулся Антон, но в его голосе уже не было уверенности.

– Не знаю, – тихо ответил Сертолов. – Но каждый, кто работал на этом месте, через пару месяцев просил перевести. А если не просили – просто исчезли. Просто… уходили со смены, и не возвращались.

Помолчав начальник отдела контроля продолжил:

– Так, как это было с твоим предыдущим сменщиком. Буду с тобой откровенным, для работы на этом посту, людей приходиться буквально заманивать, мотивируя высокой зарплатой и неплохими условиями труда. При этом, не многие выдерживали больше двух – трех месяцев.

– А это, извините, перебиваю, нормально? – спросил Антон, кивнув на монитор, где изображение внезапно стало размытым.

– Бывает, – пожал плечами Сертолов, и продолжил:

– Иногда камера глючит. Но бывает и так, что глючит не камера…

Он не закончил фразу. Внезапно в конце подвала послышался звон – как будто упало что-то металлическое. Антон бросил взгляд на монитор, но камера показала пустой коридор.

– Там никого нет, – сказал начальник отдела контроля.

– А что же это тогда было, может, вы поясните, Виктор Дмитриевич?– спросил Антон.

– Придет время, объясню, как и многое другое, – заметил Сертолов, и, развернувшись, пошел к выходу из подвала.

Неожиданно, около дверей он развернулся и спросил:

– А что говорят другие контролеры, вы же как-то между собой общаетесь?

– Ничего, так формальность, они особо не разговорчивы, – ответил Антон.

Через некоторое время, после ухода начальника, листая «Оперативный журнал контролера», Воробьев обнаружил свежую запись, оставленную дрожащей рукой уже уволившемся недавно коллегой: «Они просыпаются ночью. Не слушай. Не смотри. Не спи». Про обнаруженную заметку он ни кому не сказал, просто перевернул несколько страниц документа, но про нее не забыл».

Прошло около трех месяцев с момента трудоустройства Воробьева. Все дежурства были похожи одно на другое, как и сменявшие на его рабочем месте коллеги. Приходили, устраивались, а через какое-то время увольнялись без объяснения причин. Поток людей был так велик, что Антон перестал запоминать их имена и лица.

А Антон Воробьев – старший контролер, продолжая находиться на своем рабочем месте, смотрел в мониторы. Из смены в смену он видел на экранах – пустые коридоры и мёртвый лифт. Воробьев давно перестал внимательно вглядываться и проверять видеокамеры. Они ничего не показывали. Да и что можно было увидеть в заброшенном корпусе психбольницы. Все пациенты давно были переведены в новое комфортабельное здание. Под наблюдением охраны в этом корпусе оставались лишь подвалы архива, да кладовые со всяким старьем.

Иногда, после полуночи, оставив свой наблюдательный пост, он бродил по длинному подвальному коридору, заглядывая через открытые двери в кладовые.Помещения были завалены мебелью, покрытой плесенью и паутиной. Ржавые каталки, скрипучие тумбочки, стулья с отсутствующими спинками – всё казалось не просто заброшенным, а проклятым. Как будто вещи тоже можно было нести в себе память о человеческих страданиях.

Некоторые помещения были закрыты и опечатаны, но ключей от них не было. Однажды на вопрос, заданный начальнику отдела контроля, о том, что скрывается за дверями в этих комнатах, Сертолов ответил довольно странно, мол, скорее всего старые медицинские документы, а может и еще что-то, точно ни кто не знает, возможно, тебе будет дано разгадать эту тайну.

Прошло ещё около месяца, и однажды Антон поймал себя на мысли: чувство тревоги, растворявшееся в повседневных заботах, вернулось – и стало ещё сильнее.

К тревожности прибавилось ощущение, будто видеокамеры скрывают часть происходящего – показывают не полную картину.

Он стал относиться к наблюдению с новой, почти трепетной внимательностью – вглядываясь в каждую деталь, выискивая в привычном облике полутемных коридоров и помещений подвала те едва уловимые черты, что прежде ускользали от его взора, словно тени на краю сознания. Каждый взгляд теперь был попыткой удержать мимолётное, разгадать скрытое – будто сама реальность шептала ему свои тайны, если прислушаться достаточно долго и всмотреться достаточно глубоко.

Однажды, какая-то неведомая сила подняла Воробьева с кресла, и заставила его идти по длинному коридору,заглядывая в открытые помещения. Его влекло не праздное любопытство от безделья, Антон искал нечто такое, что для него и самого было непостижимой загадкой.

Идя, Воробьев невольно чувствовал всю тяжесть старинной подвальной кладки давившей на него.Там, под слоем пыли и забвения, скрывалась правда этого места. Кирпичные плиты, потемневшие от времени и влаги, как бы хранили в себе отголоски прошлого – стоны, шепоты, крики, заглушённые толстыми стенами.

Архивы, пожелтевшие от сырости, были навалены вдоль стен, как памятники забытой истории. Документы, никогда строго не охраняемые, теперь разлетались при малейшем дуновении сквозняка. Кое-где среди бумаги просматривали старые картонные папки с едва различаемыми надписями – имена, которых давно уже не было в живых.

Стопки медицинских карт, перевязанные потёртыми верёвками. Имена на обложках – выцвели, незнакомые фамилии, даты – уходившие в начало XX века. Каждая папка – чья-то жизнь, чья-то боль, чей-то крик, замолкший навсегда. Одно прикосновение к бумаге – и кажется, что ты слышишь шорох шагов по коридору и стоны за стенами.

Подойдя к одному из забытых, и некогда опечатанных помещений – месту, окутанному пылью времени и запретами, – контролёр замер. Дверь, что прежде была надёжно заперта и скреплена печатями молчания, теперь едва приоткрыта, будто кто-то невидимый осторожно приоткрыл её в ожидании посетителя. Едва Воробьёв занёс руку, чтобы толкнуть створку – дверь сама, без малейшего скрипа, без единого вздоха, плавно и тихо распахнулась перед ним. Не ветер, не рука, а будто само дуновение воздуха помогло зайти вовнутрь, и тени прошлогокак бы мягко отступили, приглашая его переступить порог. Это было не просто открытие – это было приглашение. Тихое, почти неслышное, но неотвратимое. За дверью не ждал свет, ждала тишина, густая и живая, как дыхание спящего чудовища. И Воробьёв понял: он уже не гость здесь. Он – ожидаем.

Антона привлекла стоявшая в углу связка тетрадей, скреплённая потемневшей верёвкой, вся в пятнах времени, в карандашных пометках, сделанных, казалось, трясущейся рукой. На первой странице – надпись, выведенная аккуратным, но напряжённым почерком: