Белый кролик с разными глазами

Юлия Борисова

Белый кролик с разными глазами

Глава 1. Шов, разделивший мир

Сначала был только мягкий свет и ощущение цельности. Её набивали не ватой, а тишиной без тревог, и каждый шов был стежком уверенности. Она была новым Белым Кроликом, и мир состоял из теплых рук и спокойного дыхания во сне. Это время жило в ней не памятью, а самой тканью – ослепительно белой, нетронутой.

А потом пришел Хозяин Больших Рук. Он не швырял Кролика в угол – нет. Он взял его и крепко-накрепко зажал в кулаке, так, что стеклянные пуговицы-глаза чуть не лопнули от давления. Мир сузился до темноты и крика.

– Ты должен быть сильным, – гремел над ухом голос Хозяина, и Кролика таскали за ухо, заставляя тащить то, что было ему не по силам. Его ткань растягивалась, и впервые где-то внутри, под набивкой, щёлкнуло тонкое предчувствие пустоты.

Хозяин Больших Рук стал пахнуть странно – едкой, сладковатой химической тоской. Он заразил этим запахом и Тёплую Руку, что когда-то так нежно держала Кролика. Она теперь двигалась резко, её касания стали колючими. А потом Хозяина просто не стало. Исчез. И в доме повис шепот о том, что его не просто забрали, а унесли, и дверь за ним закрылась с таким звуком, который не стихает никогда.

Тишина после него была хуже крика. Тёплая Рука искала утешения в склянках с горькой жидкостью, что пахла слезами и пустотой. По ночам Кролик лежал на подоконнике, уткнувшись разными пуговицами-глазами в холодное стекло. Он вглядывался в темноту, в пятна фонарей, пытаясь разглядеть среди них знакомый силуэт. Он ждал. Но силуэты расплывались и гасли, а за стеклом оставалась только чёрная, безразмерная пустота.

Иногда Тёплая Рука брала его с собой в шумные, душные логова, где воздух был густым от дыма и громкого, злого смеха. Его бросали на липкий диван, и он лежал, уставившись в потолок, пока мир вокруг кружился, спотыкался и ругался.

Он видел, как появлялся другой – Громкий Смех, – и как Тёплая Рука снова на мгновение оживала. Но Громкий Смех был пустым внутри, его набивали только перегаром и хвастовством. Однажды он просто замолк. Навсегда. Перестал дышать, и его выбросили, как сломанную вещь.

А Тёплая Рука, вся пропахшая горем и вином, приходила и рассказывала Кролику в деталях, как это было. Как он синел. Как хрипел. Как застыл. И с каждым её словом из Кролика будто выдергивали по клочку той самой белой, чистой шерсти. Его уши, и без того разные, обвисли от неподъёмного груза этих чужих смертей. На его боку появилась первая заплатка – не от дырки, а от попытки стянуть края разорвавшейся тишины.

Он ещё не сидел в углу. Он ещё смотрел в окно. Но внутри уже гудела та самая пустота, и первый шов на его боку нылел, предвещая неизбежное.

Глава 2. Пыль и одиночные игры

После того как Громкий Смех замолк навсегда, Тёплая Рука окончательно истончилась и пропиталась едкой, горькой жидкостью, от которой стекленели глаза и дрожали пальцы. Ей стало не до Кролика.

Его мир сузился до пыльного подоконника и вида на пустынный двор. Он проводил дни, глядя в окно своими разными глазами-пуговицами. Он видел, как другие игрушки – яркие, целые, с пришитыми намертво улыбками – весело резвились на траве. Их брали в игры, их бережно ставили на скамейки, их голоса сливались в общий радостный гул.

Кролик пытался было спуститься вниз, его белая, уже потускневшая шерсть выделялась на фоне зелени. Но стоило ему появиться, как гул смолкал. На него смотрели не глазами, а дырами – пустыми, недоумевающими, брезгливыми. Новые игрулки вливались в их круг легко и быстро, а он так и оставался чужим, застекленевшим памятником самому себе. Его будто окружал невидимый барьер, и даже воздух вокруг него казался другим – густым и неподвижным, как сироп.

Лишь изредка появлялась другая, одинокая Игрушка. Она была капризной, вечно чем-то недовольной, могла оттолкнуть или уйти самой. Но иногда она садилась рядом, и они молча смотрели в одну точку. Это не было весельем. Это было разделённое одиночество – редкая, хрупкая заплатка на дыре тоски. Но их тут же разнимали и уносили в разные углы огромного, безразличного дома.

А дома его ждал Ремень. Не за провинности – за саму его неуклюжесть. За то, что шнурки его сознания не могли завязаться в правильные узлы, за то, что пуговицы-глаза смотрели не туда, куда надо. Ремень свистел в воздухе, и от каждого удара по потрёпанной шерсти внутри осыпалась ещё одна крупица той самой, первоначальной уверенности. Он не научился завязывать шнурки. Он научился сжиматься в комок и молчать, впитывая удар в свою набивку, делая её ещё тяжелее и безжизненнее.

Единственным проблеском был Брат Тёплой Руки – Человек с Пляжа. Он появлялся неожиданно, шумно, пахнул морем и свободой. Он брал Кролика с собой, и на песке, под жарким солнцем, на мгновение казалось, что швы снова целы, а пуговицы-глаза видят яркий мир. Он дарил ему новые, невиданные вещи – блестящие шарики, цветные лоскуты. Однажды он даже подпустил его к своему волшебному светящемуся ящику, где двигались и жили невероятные существа. Это был другой мир – мир, где возможно чудо.

Но однажды Человек с Пляжа не пришёл. Его забрали в Место с Глухими Стенами, и дверь захлопнулась, отрезав последний источник света. О нём говорили шёпотом, и слова были страшными, колючими, как иглы.

И тогда в доме появился Он – Тихий Пьяница. Он не кричал, не хватал за ухо. Он был просто… тёплым пятном, пахнущим дешёвым чаем и водкой. Он был добр по своей природе, но его доброта была пассивной, слабой.

Он не защищал Кролика от Ремня и не ограждал Тёплую Руку от её демонов. Он просто был там. И своим молчаливым присутствием, своей безвольной уступчивостью он давал Тёплой Руке новую отраву – повод и возможность пить ещё больше, ещё горше. Он провоцировал её тишиной, своим согласием со всем на свете.

Кролик смотрел на них – на Тёплую Руку, распадающуюся на глазах, и на Тихого Пьяницу, мягко улыбающегося в забытьи, – и его разные глаза видели одно и то же: безысходность. Его шерсть покрывалась пылью забвения. Заплатки умножались. А внутри, на месте когда-то белой и чистой набивки, теперь лежала серая, тяжелая масса из одиночества, страха и чужих смертей.

Он всё реже смотрел в окно. Гораздо безопаснее было сидеть в самом тёмном углу, где пыль скрывала твою потрёпанность, а тень – твоё одиночество.

Глава 3. Восковая могила

Потом Тёплую Руку потянуло на чужой, наглухо запертый чердак, пахнущий деньгами и нафталином. Хозяином чердака был Старый Деревянный Человек, скрипучий и покрытый лаком равнодушия. Его касания были оценкой, взгляд – подсчетом стоимости.

Кролика забросили в комнату-пенал на самом краю этого чердака. Дверь предписывалось не открывать. Он сидел на полке, зажатый между стенами, и боялся пошевелиться, чтобы не издать шороха. Единственным спасением стали Узоры – старые, пожелтевшие листы, испещрённые таинственными значками и линиями, которые рассказывали о том, как устроен шум мира. Кролик вглядывался в них своими разными глазами, пытаясь понять частоту собственного неслышимого существования. Это была попытка найти формулу тишины, которая его окружала.

Тёплая Рука приходила редко и тайком. От нее теперь пахло не просто горькой тоской, а чем-то острым, химическим, сладковато-тошным. Она приводила с собой призраков – других таких же полуистлевших кукол, и они собирались где-то вдалеке, за стеной, и их смех был похож на ломку сухих веток.

А потом Тёплую Руку скрутило. Не снаружи, а изнутри. Её бросили на кровать, и она медленно рассыпалась. Её ткань истончалась, набивка сбивалась в болезненные комки. Она металась и стонала, и эти звуки проникали сквозь щели в двери, наполняя комнату Кролика ужасом.