Страсть короля. Роман об Анне Болейн

Осенью отец вернулся ко двору в Нидерланды, оставив мать ответственной за подготовку Анны к отъезду.

– Помни, – сказал он дочери перед отправкой, – твоя задача – довести до совершенства те качества, которые обеспечат удачный брак. Образование, которое я тебе даю, имеет целью именно это, а еще воспитание добродетели.

Сэр Томас был большим ревнителем морали и всегда предупреждал дочерей об ужасных последствиях – в основном для него, – если они сойдут с пути целомудрия. Дочери были его активами – его сокровищами, как он любил выражаться, – а потому их успех являлся для него жизненно важным.

В эти последние месяцы, проведенные в Хивере, Анна начала замечать, что ей все наскучило. Она жаждала укрыться от ежедневной рутины, сбежать в чарующий придворный мир. Вместе с Марией они испытывали чистый восторг, когда облачались в лучшие платья и в сопровождении слуги и служанки отправлялись на лошадях в Эденбридж, расположенный в трех милях от замка, где каждый четверг устраивали ярмарку, просто для того, чтобы покрасоваться в своих нарядах. Когда сестры не занимались уроками или шитьем, они играли в карты либо вместе с матерью наносили визиты соседям и без конца ссорились из-за всякой мелочи, пока леди Болейн, потеряв терпение, не отправляла их в разные комнаты, чтобы немного поостыли.

Жизнь была подчинена неизменному кругу смены времен года. О вступлении в полные права осени 1512 года напомнили торжества Михайлова дня, за ним последовал Праздник урожая, когда замковая церковь Святого Петра наполнилась снопами пшеничных колосьев и благодарственными песнопениями. Это был сезон изобилия, все местные джентри отправились на охоту. Отец сделал обеих дочерей – и Марию, и Анну – искусными наездницами, поэтому им дозволялось в компании с соседями участвовать в загоне дичи или соколиной охоте. По вечерам они с аппетитом поглощали богатую добычу из собственных охотничьих сумок, поданную на толстых ломтях хлеба, пропитанного мясным соком.

В дождливые дни Анна и Мария прогуливались по длинной галерее над главным залом замка – отец считал, что должен иметь эту новомодную пристройку. Его дочери бродили по ней туда-сюда мимо украшавших стены картин и гобеленов, пререкались, сплетничали и время от времени награждали друг друга шлепками и щипками.

С наступлением осени стали зажигать камины и жаровни, замок наполнился ароматом восковых свечей. Трое юных Болейнов играли в карты, кости и шахматы при мерцающем свете огня или дразнили друг друга, загадывая загадки, прежде чем завалиться в пуховые постели. Анна много ночей проводила без сна; она раздвигала дамастовые занавесы балдахина и, глядя на блестевшие под светом луны ромбовидные стекла в окнах, представляла себе грядущую жизнь при великолепном дворе, который находился далеко-далеко за морем в чужой стране.

Сразу за Днем Всех Святых, когда ночи стали темными и по окрестным лесам блуждали призраки, наступило время Адвента, а следом за ним – Рождество и праздник Двенадцати ночей. Не успела Анна оглянуться, как пришло Сретенье, а потом – Благовещенье. Скоро и Майский день, когда они с Марией, соблюдая древний обычай, вставали рано поутру и приносили из леса весенние цветы.

Вместе с маем появился и отец, он вернулся из Нидерландов.

И вот для Анны настал момент отъезда.

Глава 2. 1513–1514 годы

Во время морского вояжа Анна испытывала небывалый восторг. Она стояла на палубе, обхватив себя руками, чтобы укрыться от свежего весеннего бриза и устоять перед качкой, наблюдала, как тают вдали меловые скалы Дувра, и все же невольно продолжала думать о прощании с близкими. О горделивом отцовском объятии, омытом слезами поцелуе матери, о Марии, не скрывавшей зависти, и старавшемся не заплакать Джордже – да благословит его Господь! Анна сама едва не разревелась, зная, как будет скучать по родным, особенно по матери и Джорджу.

Позволив себе немного погрустить, Анна решительно повернулась к сэру Джону Бротону, рыцарю Уэстморленда, с которым ее отец познакомился при дворе. Сэр Джон направлялся в Брюгге по делу и предложил удлинить свою поездку, чтобы сопроводить Анну в Мехелен. Ему было около тридцати; свежее лицо, курчавые рыжие волосы и сильный северный акцент.

– Для меня большая честь быть в ответе за столь очаровательную юную леди, – с поклоном произнес сэр Джон, после чего помог Анне и миссис Орчард взобраться на лошадей, отдал распоряжения конюхам, ответственным за повозку с багажом, и поехал впереди своих спутниц через подвесной мост на юг.

Все время поездки к побережью он был олицетворением любезности и составлял дамам прекрасную компанию, выбирал лучшие гостиницы для ночевок, требовал, чтобы к столу подавали изысканные блюда, и развлекал своих спутниц забавными историями. Погода стояла ясная, и они продвигались к цели путешествия быстро. В Дувре сэр Джон распорядился, чтобы Анне и миссис Орчард отвели хорошие каюты на корабле, который перевезет их через Английский канал, и каждый раз, когда женщины выходили на палубу подышать воздухом, присоединялся к ним.

От своего отца и сэра Джона Анна узнала очень многое о даме, которой вскорости предстояло служить. Маргарита Австрийская была единственной дочерью императора Священной Римской империи Максимилиана – старого хитрого лиса, каких свет не видывал, как сказал отец, – от его скончавшейся жены Марии, герцогини Бургундской. Именно благодаря этому браку Бургундские Нидерланды перешли во владение Габсбургов. У Маргариты был брат, эрцгерцог Филипп, молодой человек такой красоты, что его называли Филиппом Красивым.

– Он был женат на королеве Кастилии, но умер молодым, и королева Хуана, которая страстно его любила, сошла с ума от горя и была признана не способной к правлению, – объяснял сэр Джон, когда они ужинали, сидя за капитанским столом в отделанной дубовыми панелями столовой на юте. – Ее отец, король Фердинанд Арагонский, стал править Кастилией от имени дочери, а император назначил эрцгерцогиню Маргариту, герцогиню Савойскую, своим регентом в Бургундии и Нидерландах вместо Филиппа. Ей же было доверено воспитание детей Хуаны, включая ее наследника инфанта Карла Испанского, хотя в Бургундии его называют эрцгерцогом. Вы скоро с ним познакомитесь, я уверен.

– А что стало с королевой Хуаной? – спросила Анна; печальная история разожгла в ней любопытство.

Сэр Джон нахмурился:

– О ней ходит много слухов. Говорят, она не позволяла похоронить мертвое тело своего мужа, месяцами возила его по Испании и приказывала слугам, чтобы те открывали гроб, дабы она могла смотреть на труп, целовать и обнимать его. Наконец ее силой заставили уступить, чтобы предать тело земле, а саму несчастную королеву отправили в монастырь, где о ней заботятся монахини.

Анна передернула плечами. Да, действительно, надо обезуметь, чтобы делать столь ужасные вещи. Такое только в ночном кошмаре привидится.

– Мне жаль ее детей, – сказала она, отпивая глоток вина. – Как вы думаете, Хуана когда-нибудь поправится?

Сэр Джон снова сдвинул брови:

– Поговаривают, будто она вовсе не больна, а ее просто убрали с дороги, чтобы Фердинанд мог присвоить себе власть в Кастилии. Если Хуана запрятана в монастырь, а ее сыну всего тринадцать, править королевством, кроме него, больше некому.

– Но это ужасно! – воскликнула Анна. – Если она не безумна, тогда ее должны восстановить на троне. Неужели отец может так плохо обращаться с собственной дочерью?

– Когда на кону стоит власть в королевстве, госпожа Анна, человеческие чувства ничего не значат, – заметил сэр Джон. – Но может быть, королева Хуана и безумна. По крайней мере, так считает большинство.

– Дай Боже, чтобы так и было, – сказала Анна. – Для нее лучше не сознавать, что она потеряла мужа, детей и корону.

– Она по-прежнему королева. Ее сын, войдя в возраст, станет ее соправителем.

– Мне жаль бедняжку. – Анна отложила нож и поднялась. Она не хотела ничего больше слышать о трагедии королевы Хуаны и жестокости королей.

Ветер дул резвый, и переход через пролив не затянулся. В результате уже скоро они плыли по каналу Звин в Брюгге. Анне не терпелось увидеть этот бурлящий жизнью город с его чудесными церквями, возносящейся ввысь колокольней, выстроенной на широкой рыночной площади; с живописными каналами и высокими домами из красного кирпича, столь не похожими на обшитые деревом английские коттеджи под соломенными крышами. На забитых народом улицах толпились иностранцы со всех концов света и хорошо одетые торговцы. Везде ощущался общий дух процветания. Анна удивилась, когда сэр Джон сказал, что Брюгге – умирающий порт.

– Канал Звин засоряется илом. Скоро все это благополучие схлопнется.

– И что случится с этими людьми?

– Они изобретательны. Найдут какие-нибудь способы сохранить свои бесценные торговые связи, особенно с Англией. К тому же Брюгге славится искусством, здесь работает много великих художников. Вы знаете, что Уильям Кекстон[5] опубликовал свою первую книгу именно в этом городе?

– Правда?

В Хивере хранилось несколько книг из лондонской типографии Кекстона. Анна прочла их все. «Еще не так давно, – говорил ей отец Дэви, – все книги переписывали от руки». И она подумала: в какое удивительное время ей довелось жить.

Анна не отказалась бы задержаться в Брюгге, однако сэр Джон быстро завершил свои дела и сказал, что нужно спешить в Гент. Они скакали верхом по плоской равнине, пересеченной каналами, дамбами и рядами высоких деревьев, что было странно после холмистых просторов Уилда в Кенте. Проехав Гент, всадники повернули на восток и вскоре увидели далеко впереди высокую башню.

– Это Мехелен, – сообщил сэр Джон. – Столица Бургундии. А башня – собора Святого Румольда. Ее видно за много миль.

Анна затрепетала в радостном предвкушении. Когда они подъехали ближе к городу, стали видны мириады шпилей, окружавших огромную церковь, и скопления красных крыш. Путники были почти у цели. Не пройдет и пары часов, благодарение Господу, как она появится при дворе Бургундии и будет представлена регентше.

– Я рада отдохнуть, – со вздохом сказала миссис Орчард. – Кажется, мы уже много дней в седле, а нам с вами, сэр Джон, предстоит еще проделать обратный путь. Надеюсь, сегодня вечером мы найдем приличную гостиницу, да и Анну устроят удобно.

Анна с досадой взглянула на няню. Кому захочется отдыхать, когда можно окунуться в удовольствия придворной жизни? Но миссис Орчард была стара – ей, наверное, не меньше тридцати, ведь в ее каштановых волосах уже появилась седина.

– Регентша славится тем, что содержит свой дом в исправности, – сообщил дамам сэр Джон. – Вас хорошо устроят, госпожа Анна. И вы здесь быстро усовершенствуете французский. Это язык двора.

Обогнув городские стены, они въехали в массивные ворота Винкетпоорт, и Анна отметила, что Мехелен очень похож на другие города Нидерландов, через которые она проезжала: та же широкая рыночная площадь, те же высокие дома и прекрасные церкви. Наконец копыта лошадей застучали по Корте-Маагденстраат, и всадники остановились перед величественной входной аркой.

– Это Хоф-ван-Савой, дворец регентши, – пояснил сэр Джон.

Тем временем стражники подали им знак въезжать, и Анна открыла рот от изумления. Они оказались в просторном прямоугольном дворе, со всех сторон окруженном великолепными фасадами зданий в основном из вездесущего голландского красного кирпича, с высокими Т-образными окнами, с мансардными окнами спален на двускатных крышах; вдоль нижнего яруса тянулись изящные галереи с открытыми аркадами.

– Регентша – великая строительница. – Сэр Джон указал на одетое в леса крыло здания и ползавших по деревянным конструкциям рабочих. – Потребуется еще много лет, чтобы дворец приобрел свой окончательный облик.

– Мне он нравится! – Анна сделала глубокий вдох. – Ничего подобного я не видела.

– В Англии действительно такого не увидишь, – согласился с ней сэр Джон, когда они слезали с лошадей.

К ним приблизился слуга в черно-желтой ливрее. Сэр Джон отдал распоряжения, и Анне предложили следовать за лакеем, который должен был проводить гостью в ее комнаты. Настала пора прощаться с сэром Джоном и миссис Орчард. Анна сожалела, что пришло время расставания. Она уже привыкла к веселой компании сэра Джона, оценила его заботливость и обширные знания о мире. А что до няни, то ее хлопотливая суета, конечно, слегка раздражала, но все же Анна была к ней привязана.

Сэр Джон поклонился и поцеловал руку своей подопечной:

– Да хранит вас Бог, госпожа Анна, и да пошлет Он вам радость!

Миссис Орчард со слезами на глазах обняла воспитанницу:

– Береги себя, моя маленькая госпожа.

Затем оба сопровождающих взобрались на коней, сэр Джон приподнял шляпу, и они скрылись в арке гейтхауса[6].

– Пойдемте! – сказал по-английски с сильным акцентом мужчина в ливрее и повел Анну во дворец.

Они следовали по залам, от красоты которых дух захватывало. Раскрыв рот, Анна глазела по сторонам. В сравнении с этим великолепием Хивер выглядел просто амбаром. Теперь она поняла, почему отец так много времени проводил при дворе. Разве можно было представить, что существуют такие огромные лестницы или галереи, так плотно увешанные до невозможности правдоподобными и яркими картинами. Даровитые художники настолько искусно оживили мадонн, святых и ангелов, что казалось, будто все они вот-вот сойдут с полотен и задышат.

Filles d’honneur размещались в спальне на втором этаже, под крышей. Кроме Герды, маленькой голландской горничной, которую приставили к Анне, в комнате никого не было. Новая фрейлина с удовольствием сняла с себя дорожную накидку и опустилась на подготовленную для нее кровать с занавесками из красной шерстяной материи – одну из восемнадцати, выстроившихся в ряд, словно набор деревянных ящиков. Анне было сказано, что она может немного отдохнуть и распаковать одежду, пока за ней не придут, чтобы представить регентше. Однако девушка была слишком взволнована. Какой уж тут отдых! Как только доставили багаж, Анна открыла сундук и вытащила из него платье в цветах регентши – желтое с отделкой из черного шелка, – решив, что наденет его в качестве комплимента. Как же она ждала этого момента!

Анна попросила Герду расшнуровать ее дорожное платье и помочь снять нижнее платье. Потом подняла руки, и горничная надела на нее через голову платье с квадратным вырезом и зашнуровала на спине. Прикосновение шелка к коже было чувственным, висячие рукава очень нравились Анне. И длинный шлейф, обязательный при дворе, тоже. Волосы она оставила распущенными, они ниспадали до самых бедер. Теперь она готова! Анна сидела как на иголках и ждала вызова к новой госпоже.

Эрцгерцогиня Маргарита Австрийская, вдовствующая герцогиня Савойская и регентша Нидерландов, оказалась совсем не похожей на прекрасную принцессу, облаченную в золотую парчу и увешанную драгоценностями, какой ее представляла себе Анна. Поднявшись из реверанса, девушка была изумлена, увидев, что трон под балдахином из роскошного бархата занимает маленькая женщина в черном платье и белом вдовьем вимпле с подбородником. Неужели это дочь всемогущего императора Максимилиана? Женщина, лицо которой можно назвать разве что невзрачным, да еще с такими необыкновенно полными губами и заостренным подбородком?

Тем не менее эти полные губы улыбались, и Анну поразила теплота, которую излучала регентша.

– Добро пожаловать к моему двору, мадемуазель Болейн, – произнесла она по-французски, и Анна постаралась тоже по-французски, хотя язык у нее заплетался, ответить на вежливые вопросы о поездке и о том, удобно ли устроилась.

– Восхитительно! – Маргарита сверкнула улыбкой. – Мне очень приятно, что вы почтили меня, надев платье таких цветов. И я полагаю, месье Семмоне не придется долго трудиться. Он назначен обучать вас правильно говорить по-французски.

Анна вспыхнула, когда регентша указала на бородатого мужчину средних лет в мантии ученого, который, услышав свое имя, поклонился.

– Считайте мой двор своим домом, дитя, – продолжила регентша, не переставая улыбаться. – Надеюсь, вы будете довольны моим обхождением с вами. А теперь можете присоединиться к своим компаньонкам.

Тронутая и успокоенная теплым приемом, Анна отошла и опустилась на пол вместе с семнадцатью другими счастливыми юными леди – многие происходили из самых знатных семейств страны, – которых избрали для почетной службы при бургундском дворе. Все они были не старше шестнадцати лет, очень богато одеты. Кто-то улыбался Анне, прочие же разглядывали ее наряд, и только некоторые – она это почувствовала – смотрели свысока.

Вечером в спальне девушки собрались вокруг Анны, возбужденно переговариваясь и подбивая новенькую открыть сундук и достать оттуда одежду, чтобы они могли все проинспектировать. Нескольких фрейлин увиденное впечатлило, это Анна отметила про себя с радостью. Другие, к ее огорчению, отнеслись к гардеробу новенькой с пренебрежением.

– C’est provinciale![7] – фыркнула высокая девушка, щупая пальцами алое шелковое платье, скроенное по английской моде.

– Non, Marie, c’est jolie![8] – возразила блондинка с розовыми щечками, улыбаясь Анне, и Мари пожала плечами.

Вскоре они потеряли интерес к вновь прибывшей и начали трещать по-французски о вещах, которые были Анне совершенно не понятны. Ей стало ясно: единственная среди всех англичанка, она всегда будет немного в стороне.

Не то чтобы ее это особенно беспокоило даже в первые дни в Мехелене. Нашлись и другие юные дамы, помимо блондинки, которые выказывали желание подружиться с Анной, и так как она упорно занималась французским под неусыпным руководством месье Семмоне, то вскоре начала говорить бойчее, общаться с товарками стало легче, и они охотнее принимали ее в свой круг.

Учитель, который, казалось, обладал неограниченными талантами, занимался с Анной и другими filles d’honneur выправкой и танцами, а также прививал им хорошие манеры и наставлял в искусстве поддерживать беседу. Последний талант регентша особенно приветствовала, считая его необходимейшим для тех, кто хочет снискать успех при дворе. Каждый день месье Семмоне выбирал новую ситуацию, в которой могут оказаться его ученицы, и девушки отрабатывали, какой дадут ответ и какой тон будет более всего уместен. Анна поймала себя на том, что обращается с воображаемым принцем и рассуждает с ним о музыке, живописи и поэзии. Она едва ли могла вообразить, что это произойдет на самом деле.

Когда регентша присутствовала на заседаниях совета, было весьма поучительно, сопровождая ее, скромно сидеть на полу вместе с другими filles d’honneur и пытаться понять смысл распоряжений и указаний Маргариты или расшифровывать советы, которые давали ей заслуженные, солидные мужи, во всем подчинявшиеся правительнице. Они явно ценили ее мудрость и рассудительность. Анне так хотелось побольше узнать о том, как правит женщина, что она удвоила усилия в овладении французским.

Прошла всего неделя, и регентша послала за своей новой фрейлиной.

– Я написала вашему отцу и сообщила, что очень довольна вами, – сказала Маргарита, – и еще поблагодарила за то, что он прислал вас ко мне. Он не мог бы сделать более желанного подарка. Я отметила, что для юной леди ваших лет нашла в вас такую чистую душу и такое совершенство в обхождении, что обязана ему больше за отправку вас сюда, чем он мне – за прием дочери.

Анна вздохнула с облегчением и радостью. Она боялась, что ее будут ругать за множество мелких ошибок, совершенных при попытках овладеть необходимыми навыками и правильно выполнять все требования. Регентша широко улыбнулась и заключила фрейлину в теплые объятия – о таком Анна даже не мечтала. Исполненная благодарности, она опустилась на колени.

– Для меня единственная радость – служить вашему высочеству! – с горячностью заявила девушка.

Как же ей повезло: она не только служила доброй и любящей госпоже, но и оказалась при дворе, который задавал тон во всей северной части христианского мира в манерах, искусстве и учености.

– Это школа для принцев и принцесс, место высокой культуры и передовой цивилизации, – говорил месье Семмоне Анне и ее соученицам. – Здесь привечают всех ученых.

Вскоре Анна обнаружила, что регентша, которую редко можно было увидеть без книги в руке, – большая сторонница так называемого нового обучения, которое включало в себя знакомство с недавно открытыми заново греческими и римскими текстами. Когда Мехелен посетил знаменитый ученый-гуманист Эразм Роттердамский, по замку рябью прокатилась волна возбуждения. Анне выпала честь в тот день сопровождать регентшу. И она увлеченно внимала, как этот остроумнейший ученый муж с мудрым, чувствительным лицом говорил о своих планах осуществить точный перевод Писания с латинского и греческого. Девушка была ошеломлена, когда узнала, что Библия, которой пользуются в церквях, искажена в сравнении с изначальной формой. Как прекрасно будет прочесть перевод Эразма и узнать правду.

Еще сильнее поразила Анну его атака на коррупцию среди духовенства, ведь дома о Святой Матери Церкви всегда говорили с огромным почтением. Слова Эразма стали откровением. Слушая страстные обличения упадка Рима, жадности священников и обмирщения клира, юная фрейлина начала замечать в критике великого мужа зерно правды.

В краткие часы досуга вновь обретенная жажда знаний приводила Анну в замечательную библиотеку регентши. Здесь ей и ее компаньонкам-фрейлинам дозволялось свободно копаться в бесчисленных манускриптах, молитвенниках, альбомах с нотами и печатных книгах. Тут имелись скабрезные истории Боккаччо, очаровательные басни Эзопа, эротические поэмы Овидия, от которых краска заливала щеки, и тяжелые для понимания философские труды Боэция и Аристотеля. Анне больше всего нравились поэтические сборники, где говорилось о любви и преданности. Она читала их с жадностью. Это помогло ей в написании собственных стихов.

Однажды Анна листала ярко иллюстрированный бестиарий, когда краем глаза заметила стопку книг, сложенных на другом конце стола. На переплетах из тисненой кожи были отпечатаны гербы регентши. Анне стало любопытно, что это за книги, поэтому она встала со своего места, открыла первую попавшуюся и с изумлением обнаружила, что ее автор – женщина. Анна-то считала, что книги пишут только мужчины. Но эта Кристина Пизанская, жившая больше сотни лет назад, не страдала робостью, и ей было что сказать о том, как мужчины обращаются с женщинами. Глаза Анны расширились, когда она прочла: «Не все мужчины разделяют мнение о вреде образования для женщин. Однако с полной определенностью можно сказать, что многие глупые мужчины заявляют именно так, ибо им неприятно видеть женщину, которая умнее их».

Никогда еще Анна не слышала, чтобы кто-нибудь высказывал подобное мнение.

Она не отрывалась от книги уже не меньше часа, когда в библиотеку вошла регентша. Увидев Анну, которая вскочила и поспешно присела в реверансе, Маргарита улыбнулась и забрала у нее книгу:

– Ах, мадемуазель Болейн! Вижу, вы открыли для себя моего любимого сочинителя.

– Ваше высочество, то, что она пишет, удивительно.

– Вы так думаете?

– Мадам, эта Кристина Пизанская посмеялась бы над убеждением моего отца, что мужчины по естественному порядку вещей умнее женщин. – Анна взяла книгу из рук Маргариты и открыла место, которое отметила ленточкой. – «Как тела женщин мягче мужских, так и их понимание острее, – прочла она вслух. – Если бы вошло в обычай отправлять маленьких девочек в школу и учить их тем же предметам, которым обучают мальчиков, они осваивали бы эти предметы столь же полно и понимали бы тонкости всех искусств и наук. А что до тех, кто утверждает, будто это благодаря женщине, леди Еве, мужчину изгнали из рая, мой ответ им такой: они получили гораздо больше от Марии, чем утратили из-за Евы».

Глубокомысленно кивая, Маргарита обратилась к другому тому:

– Мне нравится пассаж, где она спрашивает: «Сколько есть женщин, которые из-за грубости мужей проводят свои несчастные жизни, будучи скованы узами брака, в бóльших страданиях, чем если бы они попали в рабство к сарацинам?» Мой покойный супруг, конечно, не был скроен из такого полотна. Но удивительнее всего ее мнение о правительницах-женщинах: «Жены могущественных аристократов должны хорошо разбираться в вопросах управления и быть мудрыми – в действительности гораздо мудрее большинства других женщин при власти. Знания женщины благородного происхождения должны быть настолько всеобъемлющими, чтобы она могла разобраться во всем. Более того, ей надлежит обладать храбростью мужчины».

Неудивительно, что регентше нравились труды Кристины Пизанской. Их следовало прочесть любой даме высокого ранга и держаться изложенных там советов. Возможно ли, чтобы женщина и правда была равной мужчине?

Радостнее всего Анне было в компании с регентшей. Эта женщина отличалась такой открытостью, что однажды неожиданно для самой себя юная фрейлина стала расспрашивать Маргариту, каково ее мнение насчет женщин, Библии, и задавать еще массу вопросов о тех удивительных вещах, которые узнала в этом восхитительном новом мире. Маргарита всегда отвечала мудро и с юмором: