Ситцевый платочек

Анна Холупко

Ситцевый платочек

Пролог

В камышах громко квакали лягушки – или, может, жабы. Кто их разберёт! Их песня звучала как шум: будто в хоре вдруг появился солист, решивший петь отдельно, ломая весь мотив. Костёр потрескивал, выбрасывая искры в тёмное небо, где звёзды едва пробивались сквозь дым. Запах леса и смолы висел в воздухе – густой и терпкий. Ребята не могли надышаться им после душного и пыльного города.

Рома, юноша в очках, сидел на корточках у костра, подставив ладони к огню. Очки запотели, но он не спешил их вытирать – возможно, потому что всё вокруг его раздражало, и он не хотел никого видеть. Весь вечер парень сидел с недовольным лицом, не вступая ни с кем в разговоры, будто варился в собственном гневе. Казалось, ещё немного – и он взорвётся от злости, что копилась в нём целый день.

К лягушкам добавился Денис. Он притащил гитару, как всегда. Спортивный, красивый, с лёгкой улыбкой, он сразу оказался в центре внимания. Девчонки сгрудились вокруг, слушая его медвежьи завывания. По их лицам было видно, что они уже ой как пожалели, что ввязались в этот авторский вечер песен. Рома протёр очки и бросил взгляд на Дениса. Он был полон раздражения и ненависти, а может, и зависти.

Вот так всегда: стоит взять гитару – и понеслось. Не заткнуть. Чтоб она у тебя, чёртова, поломалась… Села батарейка, ну конечно. Если у любви она села – то в твоей голове, похоже, даже не было отсека для них.

Костёр почти погас, и вместе с этим вернулись комары. Катя, ответственная за аэрозоли от крылатых вампиров, благополучно оставила их дома. Никто ей и слова даже не сказал. А как он в прошлый раз забыл – накинулись все.

– Да, конечно, справедливо, – бурчал Рома себе под нос.

Вечер на природе шёл не так, как хотелось бы. Рома пытался уехать на автобусе, но его остановил лучший друг Антон, который решил поднять настроение и боевой дух товарища. Он сходил в прилесок с младшим братом, притащив целую кучу сухих веток.

– Не зря мама заставила тебя взять с собой, от тебя такая польза! Я думал, что ты ныть будешь, – сказал он Кириллу.

Как только подкинули палок – комары сразу же подняли крылышки вверх и удалились с этого вечера. А злополучная гитара была спрятана: пока Денис отходил в туалет, Антон засунул её в палатку под спальный мешок. И теперь можно было начинать вечер – можно было жить.

Весь класс собрался у костра. Кто-то достал хлеб, кто-то – зефир, а кто-то даже сосиски, но это было что-то почти на роскошном. Они плотно сидели рядом под широким пледом. Был июль, но ночи стояли холодные, почти осенние. Ребята сидели молча, никто не знал, о чём разговаривать. Пока младший брат Антона не крикнул:

– Давайте рассказывать ужасы! Ужасы! Кто-нибудь знает хоть одну страшную историю?

Рома знал, но стеснялся. Вести рассказ на весь класс – вот это ужас. Но история была настолько хороша, что промолчать было бы преступлением.

– Я знаю, но только не страшную. Хотите? – влез Денис.

– Нет, к чему твои истории, если они не страшные? – отрезал Кирилл.

– Я знаю одну, – вдруг неуверенно сказал Рома.

– Хотите, я могу что-нибудь сыграть на гитаре, только её найти надо? – перебил Денис.

Конечно, звезда класса оказалась не в центре внимания. Гитары нет, мышцы в темноте не увидишь. Денис, как же ты это переживёшь?

Но на удивление его слова проигнорировали даже девочки. Они сделали вид, что ничего не услышали.

– Начинай, Барсуков, свою историю! – крикнула Лиля.

– Что, Денчик, никто не захотел смотреть на твой пресс, как на фильм? – хохотал Кирилл, подбрасывая в костёр сухую ветку.

– Заткнись, шмакодявка, тебя здесь вообще не должно быть! – обиженно сказал парень, натягивая капюшон.

– Какие мы нежные!

– Давай, Рома, – поддержала другая одноклассница.

От неожиданности у парня пересохло во рту, он промочил горло уже холодным чаем из термоса, который до сих пор пах мятой и чем-то сладким. Прокашлялся пару раз, а затем начал свой рассказ.

– Хорошо. Было это зимой… а точнее – в декабре.

«Бог бережёт. Но не всех. И не всегда тех, кого мы просим.»

Глава 1. И снова дома

Снег ложился тихо, будто не хотел тревожить спящих. Он припорошил улицы и тропинки, превратив их в белую пустыню. Люди ступали осторожно, сами прокладывали путь, притаптывая свежий наст. Утро было тёмным, почти ночным – фонари в некоторых местах не горели, и до боли знакомая улица казалась чужой. Особенно страшно становилось, когда за спиной слышались громкие шаги. Они приближались всё ближе, наводя панику на идущего впереди.

Даше тоже было не по себе. Она возвращалась с электрички в деревню к родителям. В такой ранний час автобусы ещё не ходили, приходилось идти пешком от станции. Казалось, что вышло много людей, но они все куда-то исчезли в белоснежной завесе. И осталась стоять Даша одна у начала длинной дороги, ведущей к деревне. Девушка не выпускала из рук телефон, крепко держа его даже в кармане. Она включила музыку на максимум, будто хотела заглушить тревогу и страх от вдруг услышанных звуков. Не слышу и не вижу – значит, ничего нет.

С детства Даша чего-то постоянно боялась. Будучи деревенской девочкой, она не могла заставить себя зайти в курятник – боялась кур. Не обирала ягоды летом из-за пчёл и ос. Не проходила по улице, если там сидела собака. Переехав в город, она постепенно забыла о страхах – ведь тяжело встретить курицу или корову на проспекте. Но каждый раз, возвращаясь в родную деревню, страх возвращался.

Девушка быстро шагала по заснеженной дороге, имитируя ходьбу на лыжах – так не приходилось поднимать ноги, и шаг не замедлялся. Было холодно. Даша прятала руки в карманах, а нос – в пышно замотанном шарфе. Она не смотрела вперёд, а только наблюдала, как снежные хлопья разлетались в стороны от её резкого шага. Под куртку она предусмотрительно надела свитер из овечьей шерсти. Он оказался таким колючим, что каждое движение сопровождалось неприятными покалываниями. Вдруг Даша остановилась, расстегнула ворот куртки и закатала горловину свитера – шея покраснела и чесалась. Мимо неё мелькнул знак с названием деревни: «Снов». Тревога не уходила. Папа обещал встретить её, но никто не отвечал на звонки. Девушка уже не раз накрутила себя, представляя, что с родными случилось что-то плохое. Она шла и думала, что вот-вот ей кто-то позвонит и сообщит ужасную новость. Даша ещё сильнее сжала телефон. Дышать было трудно. Ей хотелось сорвать с себя пуховик и свитер, будто они мешали ей вдохнуть полной грудью.

Вдали показалась водонапорная башня и первые дома на краю деревни. Оставалось пройти всего километр-два – и она будет дома. С её последнего приезда ничего не изменилось, или так казалось из-за выпавшего снега. Ведь и в прошлый раз она была здесь в декабре, также пробиралась сквозь сугробы. Тогда из-за сильных морозов у отца не завелась машина. Пришлось идти пешком, но не ранним утром, а поздним вечером. Девушка вдруг подумала, что тогда ей было не так страшно идти одной.

Даша увидела голубую крышу с потрескавшейся краской. Отец красил её всё лето, несмотря на больную спину, а она всё равно потрескалась. Какое же это неблагодарное дело: делаешь, стараешься, а отдачи никакой. Только потраченные силы, нервы, а главное – здоровье. Даша давно предлагала родителям переехать к ней в Минск, но они наотрез отказались бросать свой деревенский дом. Она открыла калитку, которая издала родной скрип, и подошла к двери. Не успела протянуть руку, чтобы дёрнуть за ручку, как оттуда выбежала соседка, громко запричитав:

– Что я буду делать? Моя Лидка… Ой, что за горе такое…

Даша застыла. Казалось, кровь отлила от головы, и в ушах раздался шум.

– Татьяна, что я буду делать?! – всхлипнула женщина, срываясь на плач.

– Я не знаю, Нина…

– Такая девочка хорошая была. Была, понимаешь – была! – завыла она, схватив Татьяну за грудки халата.

Женщина вздрогнула, но не оттолкнула соседку. Снег ложился на её голову, таял, оставляя мокрые пряди. Татьяна смотрела на неё и не могла вспомнить, когда та успела так сильно поседеть. Неужели за одну ночь?

– Крепись, Нина, – сказала она тихо, положив руку на плечо женщины.

– Тебе не понять, никому не понять! У тебя дочка-то живая! – выкрикнула соседка, дрожа всем телом.

– Ну что ты такое говоришь…

Скорбящая женщина вышла со двора родителей Даши, оставив калитку открытой. Девушка ещё минуту стояла и провожала взглядом тётю Нину, которая пробиралась сквозь сугробы в сторону центра деревни.

– Мама, что случилось?! – испуганно спросила Даша.

– Ой, Даша, напугала! Горе… настоящее горе, – прошептала Татьяна, прижимая ладонь к груди.

– Что произошло?

– Лиду убили… или она сама… убилась. Ещё ничего неизвестно. Нашли её возле церкви, что на кладбище. Голую. Представляешь?

– Ужас…

– А самое странное, что на голове был платочек, а под ним… окровавленная голова.

– Из-за чего?

– Сама она… или кто-то выдрал все волосы. Ой, что творится! Не хватало нам ещё убийцы или маньяка…

– Божечки… – прошептала девушка, сжав шарф.

– Мы же тебя встретить должны были! Извини, тут такое произошло…

– Ничего, я прекрасно дошла сама.

– Из Несвижа должна милиция приехать, а девочка так и лежит там… Бедная Нина растила дочку одна, и тут такое. Мамочки родные, что ж делается-то у нас!

– А ты туда ходила? – с интересом спросила Даша, но женщина отмахнулась, отвернувшись.

– Валера, накапай мне валокордина! – позвала она мужа.

– Сама накапай! Я с трёх часов бегаю туда-сюда! Нашла мальчика! – проворчал мужчина, выходя из комнаты.

– Вот, Валера, так ты ценишь чужую жизнь! Мог бы и призадуматься, что это могла бы быть и я! – завопила Татьяна, считая капли, падавшие на дно стеклянной рюмки.

– Ой, да тебя и бесплатно никто не возьмёт! – усмехнулся он, качая головой.

– Свинья неблагодарная! Попросишь спину намазать – фиг! – бросила женщина, скрутив пальцы.

– Папа, привет! – прервала перепалку Даша.

– Привет, доча! Я, похоже, тебя никогда не смогу с этой станции встретить. То одно, то другое, – виновато пробормотал отец.

– Ничего, сама дошла.

– Это ж целую ночь куролесили по деревне: то успокаивали Нину, то искали Лиду, потом нашли, а потом опять искали Нину. Какое горе, Боже! Нужно было сразу в милицию звонить! Я говорил, но кто меня слушает?

– Никто тебя слушать и не будет! – отрезала Татьяна, вытирая губы от воды рукой.

– Ой, эти бабы дуры такие. Это ж нашли тело. А они её поднимать, укрывать, целовать! Она мёртвая лежит, видно было! Все улики уничтожили. Смотри, чтобы тебя вместе с соседкой в убийстве не обвинили! – проворчал отец.

– Они не дураки! И за что нас, что нашли?!

– А что тётя Нина тут делала? – неожиданно спросила Даша, нахмурившись.

– Она бегает по всей деревне, не может места себе найти. Уже второй раз к нам заходит: к церкви подходит – видит дочь, потом сразу к нам идёт. Я скоро с ума сойду! – развёл руками отец, тяжело вздохнув.

– Папа, а как она выглядит? – голос Даши стал тише, почти шёпотом.

– Мне даже вспоминать и не надо. Стоит перед глазами её просто белое лицо, а глаза… стеклянно-голубые, как у куклы. Что ж за скотина это сделала?!

Даша испытала непреодолимое желание увидеть тело Лиды. Она не знала, как об этом сказать и под каким предлогом уйти из дома в шесть часов утра. Поэтому решила не таить, а говорить прямо.

– Я хочу посмотреть, – тихо произнесла она, опустив глаза.

– Ты что, сдурела? Сиди дома! – всплеснула руками мать, голос её сорвался.

– Я не знаю почему, но мне нужно это увидеть, – голос Даши дрожал, но в нём звучала решимость.

– Что за извращение?! Потом кошмары будут сниться! – Татьяна отвернулась, будто не хотела слышать.

– Доча, не надо это тебе! Вот я видел – и теперь перед глазами эта девчушка! – предупреждал отец.

– Нет, я пойду. Может, я напишу про это! – бросила напоследок Даша, хлопнув дверью.

Дорога на кладбище была долгой. Девушка шла медленно, будто не хотела идти, но что-то неотвратимо тянуло её туда. Снег продолжал падать, противно ударяясь о холодное лицо. Даша осторожно ступала по выложенной тротуарной дорожке, проходя мимо двухэтажных домов. Она сняла наушники – её мысли будто играли наравне с музыкой, создавая шум в голове. Снег приятно хрустел под ногами, успокаивая её этим звуком. Дойдя до магазина, она свернула направо и пошла дальше по обочине дороги. Церковь показалась внезапно на холме – белая, будто глыба льда, смотрела на неё свысока. Глубоко в душе Даша надеялась увидеть вдалеке мигающие огни, чтобы повернуть назад. Она понимала, как странно это: ранним утром идти смотреть на бездыханное тело молодой девушки. Но, подойдя ближе, она заметила людей. Возле ограды церкви стояли пожилые женщины, мужчины, дети. Все молчали, будто сами не понимали, зачем пришли, но уйти не могли.

Возле тела дочери металась Нина. Она сняла с себя длинное пальто, прикрывающее пёстрый халат, и накрыла им Лиду – защищая от чужих глаз, от холода, от всего, что теперь было уже неважно.

– Чего вылупились!.. Уходите отсюда! Ради Христа! – закричала она, голос её сорвался в хрип.

А люди всё стояли, как завороженные. Смотрели на белое тело, почти сливающееся со снегом, и на белый платок, на котором кровью были будто выведены узоры.

Вот так живёшь, строишь планы – и наступает утро, которое перечёркивает всё. Я думаю, ни один из этих людей даже на миг не допускает, что подобное может случиться с ними. С их родными. А ведь как важно ценить жизнь – и в плохие времена, и в хорошие. Пока ты жив, всё поправимо. Всё можно исправить. Бедная девочка… Что она чувствовала перед смертью? Наверное, боль. Холод.

Даша вздрогнула, обняв свои плечи двумя руками. А где-то вдали слышался тревожный звук сирены, от которого по всему телу забегали холодные мурашки.

«Некоторые мёртвые говорят яснее, чем живые. Только не все умеют слушать.»

Глава 2. «Мужик не сгубил. Меня уберегли».

Комната заливалась ярким солнечным светом. Луч пробивался сквозь занавеску и отражался от зеркала, стоящего на столе, пуская по стенам игривого солнечного зайчика. Пыль в воздухе мерцала, будто крошечные звёздочки повисли в утренней тишине. С улицы доносились голоса соседей, а с маминой кухни – запах жареных блинов. Даша резко села на край кровати, потянулась, зевнула и, не теряя времени, натянула байковый спортивный костюм. Волосы собрала в небрежный пучок на макушке, завязав резинкой и, всё ещё немного сонная, направилась завтракать.

– Доброе утро, – сказала Даша, зевая.

– Какое утро? Уже двенадцатый час! Заспала, красавица, – отозвалась мать, переворачивая блин на сковороде.

– Могу пока позволить, – усмехнулась девушка, садясь за стол.

– Ты на сколько к нам?

– Мамочка, уже устала от меня?

– Нет, просто интересуюсь, – вздохнула женщина, вытирая руки о фартук.

– Я два месяца буду писать удалённо, работа позволяет.

– Всё ещё ведёшь колонку про культуру? – уточнила мать.

– Да, скука смертная. Хочется настоящих журналистских расследований, а не писать про очередное открытие выставки.

– Может, и хорошо, что про культуру. Ты у меня трусиха, какие расследования? Только бы и переживала, – сказала Татьяна, качая головой.

– Зато интересно!

– Нужно было летом приезжать, урожай такой был, а ты в городе сидела. Только и приезжаешь зимой на всё готовенькое.

– Мама, ну не получилось. Я что, виновата? – голос девушки стал резче.

– Может, и не виновата, но отца пожалей. Он всё садит, старается для вас с сестрой.

– Я и в магазине могу купить овощи! Мне они сто лет не нужны! – отрезала Даша.

– Неблагодарная. Где ж ты такие овощи возьмёшь в магазине? Пластик настоящий, – пробормотала мать, отворачиваясь.

– Всё, мама, я не хочу об этом говорить!

Татьяна сняла со сковороды первый горячий блин и аккуратно переложила его на тарелку, стоявшую возле дочери. Блин был тонкий, кружевной, с золотистой корочкой по краям. Даша положила на него кусочек масла, дождалась, пока оно начнёт таять, и посыпала сверху сахаром. Затем ловко завернула блин треугольником, как делала в детстве, и поднесла его ко рту, чувствуя, как тепло и сладость растекается по языку.

– Видела сегодня Нину в магазине. Разбитая, такое горе, – сказала Татьяна, глядя в одну точку.

– Так месяц только прошёл! – удивилась Даша, отодвигая чашку.

– Знаешь, такое горе, наверное, и пережить нельзя никак. Оно навсегда с тобой, проделывает дырку в сердце, а ты её как не наполняй – всё равно не залатаешь, – тихо произнесла мать.

– А что вскрытие показало? Дело открыли? – любопытствовала Даша.

– Ой, в документах написали “Причина смерти не установлена”! – вздохнула Татьяна.

– Дело не заведут?

– Нет дела, нет никаких следов насильственной смерти! Токсикология тоже ничего не показала!

– Так, а почему она умерла? – удивилась девушка.

– Даша, ну врачи не знают, а откуда я могу знать?

– А она себя вела как? – спросила Даша.

– Лида? Обычная девочка, совершенно, – ответила мать, пожимая плечами. – Хотя… нет, чудила в последнее время.

– Как? – насторожилась Даша.

– Представляешь, собиралась поступать на архитектора в Минск, а этой осенью вдруг решила идти на иконописицу, – сказала Татьяна, качая головой. – Нина была в шоке.

– Иконописицу? Такое вообще есть? – удивилась девушка.

– Да, в Витебском училище, – подтвердила мать.

– Может, она влюбилась в какого священника?

– А кто её знает… дело молодое, – вздохнула Татьяна.

Дверь дома распахнулась, и мороз ворвался в комнату, охватив холодом ноги Даши. Она вздрогнула, натянула носки повыше. На кухню вошёл отец в старом военном бушлате и потёртой шапке, натянутой почти до бровей.

– Валера! Твою налево, сними этот грязный бушлат! Мы тут едим вообще-то! – закричала женщина.

Он никак не отреагировал на слова жены, только молча подошёл к столу и взял маленькую кружку. Сделал несколько глотков воды, затем повернулся к окну и раздвинул занавески. Солнечные лучи ударили ему в глаза, он прищурился, поставил кружку и, дрожащими губами, произнёс:

– Катьку… возле церкви нашли. Голую.

Даша с тревогой взглянула на лицо отца. Брови были нахмурены, еле выглядывали из-под шапки. Только сейчас она заметила, как он постарел. Маленькие морщины покрывали все лицо мужчины, будто паутинка. Прошёл всего год, а будто пролетели десять. Отец поджал губы, чтобы они не дрожали. Он стоял, молча, как будто сам не верил в сказанное. Мать Даши выронила половник с тестом – он с глухим шлепком упал на ковровую дорожку возле кухонного гарнитура, оставив светлые кляксы.

– Нашу Катю? – вскрикнула мать.

– Нашу, Света возле церкви сейчас.

– Как так? А платок был? – кричала Татьяна.

– Был, также как и у Лиды. – почти шепотом сказал мужчина.

– Надо позвонить сестре! Где мой телефон?!

Татьяна очень любила свою племянницу, иногда казалось, даже больше, чем собственных дочерей. Все выходные Катя проводила у неё, делилась с ней секретами, они смеялись, вместе готовили, она обсуждала с тётей свои планы на будущее. Их связь была особенной, вдобавок племянница была практически копией Татьяны. Светлые длинные волосы, курносый нос и большие голубые глаза. Иногда отец шутил, что это молодая версия его жены.

Тревога нарастала внутри Даши. Ей хотелось прямо сейчас бежать на станцию и ехать в Минск. Останавливало только одно – все считали её трусихой. А она была о себе другого мнения. Или пыталась себя убедить в обратном. Ей хотелось доказать, что она смелая.

Мать часто сравнивала Дашу и Катю, несмотря на то, что между ними была почти двенадцатилетняя разница. Катя по хозяйству помогала, коров доила, училась хорошо, ещё и успевала подрабатывать на комбинате. Дашу это раздражало – ей ставили в пример школьницу, будто забывая, что она давно взрослая. Отношения между девочками не сложились ещё с самого детства Кати. Даша считала свою двоюродную сестру не такой уж и хорошей – слишком идеальной она была. А Даша знала, что в жизни так не бывает. Вот она такая, какая есть: не готовит, по дому особо ничего не делает, но занимается журналистикой. А другое ей просто неинтересно – что она может с этим поделать?