Свинота

Владислав Грачев

Свинота

НЕЖЕЛАННЫЙ ГОСТЬ

Дождь стучал по крыше и оконным стеклам старого дома на утесе не мелодией, а монотонным, навязчивым стуком. Так стучит метроном в пустой комнате. Или капли воды в подвале, где висит на крюке туша. Алан Крисп сидел в кресле у камина, в котором не горел огонь, и пытался читать. Слова расплывались перед глазами, превращаясь в знакомые, выжженные болью образы. Он видел не буквы, а широко раскрытые глаза дочери в тот последний миг, прежде чем дверь камеры захлопнулась навсегда. Он слышал не дождь, а ее тихий, безразличный голос: «Ты поймал монстра, папа. Поздравляю. Теперь ты знаешь, чья кровь течет в твоих жилах».

Снаружи завыл ветер, и скрипнула входная дверь. Алан вздрогнул, судорожно сжав подлокотники. Это был не ветер. Скрип был слишком четким, металлическим – звук засова, который кто-то пытается тихо открыть.

Он замер, вслушиваясь в стук своего сердца. Они нашли меня, – промелькнула параноидальная мысль. Ее поклонники. Мстители. Но нет. Это было бы слишком пафосно. Его ад был не в чужой мести, а в его собственной, вечно живой памяти.

Шаги в прихожей были тяжелыми, мокрыми, уверенными. Не крадущимися. Чужой.

– Алан? – раздался голос, который он не слышал больше пяти лет, но узнал бы из тысячи. Голос, полный той самой дешевой федеральной бравады, которую он когда-то сам же и прививал своему протеже. – Алан, это Джейкоб. Джейкоб Рид. Я вижу твои следы у двери. Не притворяйся, что тебя нет дома.

Алан не пошевелился. Он смотрел на дверь в гостиную, ожидая, что она откроется. Он надеялся, что если будет сидеть достаточно тихо, этот призрак из прошлого просто уйдет.

Но дверь открылась. На пороге стоял Джейкоб Рид. Он вырос, стал шире в плечах, а во взгляде появилась усталая жесткость, которой раньше не было. С его плаща на половик стекали лужицы.

– Боже, Алан, – выдохнул Джейкоб, окидывая взглядом полумрак комнаты, запыленные полки и пустой камин. – Похоже на склеп. Ты так и живешь?

– Я так и выживаю, Джейкоб, – тихо, почти шепотом ответил Алан. Его голос звучал хрипло от неиспользования. – А ты всё ещё врываешься без стука. ФБР это одобряет?

Джейкоб сбросил мокрый плащ на стул и достал из внутреннего кармана пиджака тонкий конверт.

– Мне нужна твоя помощь. Официально. Дело… особенное.

– Уходи, – Алан отвернулся к окну, за которым бушевала серая мгла. – Я вышел из игры. Я не консультирую. Я ничем не могу тебе помочь.

– Ты единственный, кто может. Я прочитал все твои старые дела. Такого еще не было. – Джейкоб не двигался с места, держа конверт в руке, как причастие. – Три тела. За четыре месяца. В радиусе пятидесяти миль. Местные копы в ступоре. Шериф уже не спит третью неделю.

– Вызовите больше копов. Дайте им сверхурочных. Найдите кого-нибудь другого.

– Мы нашли, – упрямо сказал Джейкоб. – Мы нашли тебя.

Он вытряхнул фотографии из конверта на низкий столик перед Аланом. Они разлетелись веером, яркие пятна на темном дереве.

Алан не хотел смотреть. Он смотрел на свои руки, на прожилки на них, пытаясь сосредоточиться на чем угодно, только не на этом. Но периферийным зрением он уловил очертания. Неестественные позы. Контраст между ужасом сцены и каким-то… порядком.

Его взгляд, против его воли, пополз к ближайшему снимку.

И мир перевернулся.

На фотографии была заброшенная ферма, какой-то сарай. И в центре, подвешенная за запястья к ржавой балке, висела женщина. Она была одета в простое чистое платье. Ее тело было вымыто до неестественной, почти хирургической чистоты. Но голова была скрыта под ужасающим сооружением из темной, состаренной кожи, сшитой в грубую, но узнаваемую морду свиньи. Кожаная маска плотно облегала ее лицо, скрывая личность и последние мгновения агонии.

Алан замер. Его профессиональный ум, тот самый, который он пытался похоронить под тоннами виски и самобичевания, внезапно проснулся и заработал с леденящей, безжалостной четкостью.

– Вторая жертва, – голос Джейкоба прозвучал гулко, как из тоннеля. – Мужчина. Нашли в старой скотобойне.

Вторая фотография. Та же история. Подвешенное тело. Идеальная чистота. Свиная маска. Но было кое-что еще. Ноги жертвы были грубо, но крепко сшиты вместе толстой вощеной нитью, образуя одну жуткую, сдвоенную конечность. Как у туши, подготовленной для разделки.

Тишину в комнате разорвал резкий, непроизвольный звук – Алан резко втянул воздух.

– Третью нашли сегодня утром, – продолжил Джейкоб, и в его голосе впервые прозвучала трещина. – В дренажной трубе под мостом. Все то же самое. Маска. Чистота. Сшитые ноги. Ни следов борьбы. Ни ДНК. Ни свидетелей. Ничего. Как будто… как будто призрак заходил на ферму, проводил свой ритуал и исчезал. Мы прозвали его «Свиновод».

Алан медленно поднял глаза на Джейкоба. В его собственном взгляде он чувствовал ту самую пустоту, которую видел в глазах дочери. Пустоту, которая возникает, когда ты смотришь в бездну, а бездна смотрит в тебя и улыбается.

– Он не призрак, – прошептал Алан. Его голос был чужим. – Призраки боятся живых. Этот… он собирает стадо.

Он посмотрел на фотографии, на эти тщательно расставленные, пересобранные тела.

– И он абсолютно уверен, что его искусство поймут.

ЧАСОВОЙ МЕХАНИЗМ БЕЗУМИЯ

Джейкоб ушел, оставив конверт с фотографиями на столе, как оставляют зараженный биоматериал в карантинной лаборатории. Воздух в гостиной, и без того спертый, теперь был наполнен незримым присутствием того, кого они назвали «Свиноводом». Алан неподвижно сидел в кресле, уставившись в пустой камин, но видел не пепел, а идеально сшитую кожу на мертвых лицах.

Он хотел выбросить это из головы. Выпить виски до беспамятства, превратить эти образы в размытое пятно. Но он не мог. Его разум, годами тренированный вычленять паттерны из хаоса, уже был захвачен загадкой. Это была самая страшная ловушка для него – невыносимая, всепоглощающая головоломка.

Он снова взял в руки фотографии. Его пальцы, к его удивлению, не дрожали. Теперь это были не снимки мертвых людей. Это были детали картины. Подписи художника.

Изоляция. Первая мысль пришла холодной, отточенной иглой. Он изолирует их. Ферма. Скотобойня. Дренажная труба. Места заброшенные, удаленные от чужих глаз. Это не просто удобство. Это часть ритуала. Ему нужно уединение, чтобы творить. Он не хочет, чтобы ему мешали.

Контроль. Алан всматривался в снимки, ища следы борьбы. Ссадины на запястьях от веревок. Но их не было. Кожа под веревками была чистой. Жертвы не сопротивлялись. Или не могли. Инъекционный препарат. Быстродействующий, мощный. Парализующий, но не усыпляющий. Он хочет, чтобы они осознавали. Чтобы видели, как он надевает на них маску. Чтобы чувствовали, как игла входит в их плоть, сшивая ноги. Он не мясник, работающий с тушей. Он – вивисектор, проводящий эксперимент над сознательным субъектом.

Алан встал и начал метаться по комнате, его тень прыгала по стенам, повторяя контуры подвешенных тел с фотографий.

– Маска, – пробормотал он вслух. Голос звучал хрипло, непривычно. – Зачем маска? Унижение? Сокрытие личности? Нет… Все сложнее.

Он остановился перед самым четким снимком. Морда свиньи была сделана не из грубой кожи, а из тонкой, почти мягкой, тщательно выделанной. Швы были аккуратными, мелкими, выполненными рукой мастера.

– Он не прячет их, – осенило его. – Он их преображает. Он стирает их человечность. Личность. Для него они перестают быть людьми. Они становятся… объектами. Частью коллекции. Стадом. Свинья – животное чистое, умное, но в массовом сознании – символ грязи и глупости. Он играет на этом противоречии. Он моет их, одевает в чистое, но надевает маску свиньи. Он показывает, что чистота – лишь видимость, а под ней всегда скрывается животное начало. Это не ненависть. Это… презрение. Философия.