Приют для монстров

Владислав Грачев

Приют для монстров

Пролог

Пепел падал с неба, как грязный, не по сезону теплый снег. Он оседал на его плечах, прилипал к вспотевшим вискам, хрустел на зубах. Он стоял неподвижно, вглядываясь в агонию особняка. Огненные языки лизали черное небо, вырывая из тьмы клочья черепичной крыши, обугленные скелеты ставень. Жар бил в лицо, но внутри у него была ледяная пустота. Пустота, в которой звенел лишь один вопрос, один-единственный, проклятый, на который теперь уже не будет ответа.

Где ты?

Дом горел с тихим, потрескивающим гулом, словно пожирая сам себя изнутри. Он чувствовал этот гул не ушами, а костями. Это был звук конца. Конца пути. Конца надежды. Он проделал такой долгий путь, сквозь годы боли, сквозь кровь и крики, сквозь лабиринты собственного расколотого разума, чтобы найти это место. Логово своего отца. Источник всего зла. Колодец, из которого он пил, сам того не ведая, всю свою жалкую жизнь.

А теперь этот колодец был полон огня.

…пациентка демонстрирует повышенную моторную активность. Дыхание учащенное, поверхностное. Глаза под веками быстро двигаются. Фаза быстрого сна или приступ паники? Необходимо наблюдение. Доктор Айвз.

Он сделал шаг вперед, и его ботинок уткнулся во что-то мягкое. Он посмотрел вниз. Плюшевый мишка. Старая, засаленная игрушка с одной стеклянной бусиной-глазом. Она валялась тут, на подъездной аллее, выброшенная, забытая. Кто-то когда-то любил этого медвежонка. Кто-то, для кого этот дом был не склепом с призраками, а домом.

У него никогда не было плюшевого мишки. У него была собачья будка. И холодный бетонный пол. И голод, точивший изнутри острее любого ножа.

Воспоминание ударило, резкое и нежданное, как всегда. Не картинка, а ощущение. Влажная гниющая солома под щекой. Тухлый запах старой похлебки. Смех старших мальчишек. Эй, щенок, принеси палку! И он полз, потому что били за непослушание. Полз и скулил, потому что это то, чего они от него ждали.

Где ты был тогда? – просипел он в сторону горящего дома, и его голос прозвучал хрипло, чужим, раздвоенным то ли от дыма, то ли от чего-то другого.

Из окна на втором этаже с грохотом выпала рама, и фонтан искр взвился в ночь, осыпая землю алыми червяками. Там, за этим окном, был кабинет. Всего пятнадцать минут назад он листал толстую, кожаную папку с гербом «Вандербильт». Читал строчки, от которых стыла кровь. Отчеты частного сыска. Фотографии. Диагнозы. «…проявляет садистские наклонности…», «…испытуемый не демонстрирует эмпатии…», «…рекомендуется изоляция…». Не его. Его отца. Артура Вандербильта.

Он нашел его. Не просто имя. Он нашел суть. Он нашел причину. Он смотрел в зеркало тех отчетов и видел свое собственное отражение. Не приобретенное. Унаследованное. Врожденное. Проклятие крови.

И тогда завыла сирена. Сначала далекая, потом все ближе. Он не обернулся. Он знал, что это значит. Его нашли. Детектив Роулинг со своим упрямым, собачьим чутьем.

…повышение кровяного давления. Учащенный пульс. Пациентка ворочается, сжимает кулаки. Глория, приготовьте 0.5 мг диазепама. На всякий случай.

Ярость поднялась из глубин, черная, смолистая, знакомая. Она вытеснила ледяную пустоту, заполнила собой каждую клетку. Это была не его ярость. Это был его гнев. Дэмиена. Того, кто жил внутри, того, кого он всегда старался сдерживать, контролировать, направлять. Дэмиен ненавидел клетки. А особняк Вандербильтов был самой большой клеткой из всех.

– Нет, – хрипло прошептал он. – Нет, подожди. Там есть еще… Я должен был…

Но Дэмиен не слушал. Дэмиен никогда не слушал. Дэмиен чувствовал лишь примитивную, всепоглощающую потребность крушить, ломать, жечь.

Его рука сама потянулась в карман, нашла зажигалку. Дешевую, пластиковую, с изображением обнаженной девушки. Он купил ее на заправке. Рука дрожала, но не от страха. От предвкушения. Он чувствовал, как Дэмиен ухмыляется у него в затылке.

Он бросил последний взгляд на особняк. Не на дом. На окно кабинета. Туда, где лежали ответы.

– Гори же, – просипел он, и это был уже совсем другой голос. Низкий, скрипучий, полный неподдельной, дикой ненависти. – Гори все к чертям.

Он чиркнул зажигалкой и поднес огонек к сухой, пыльной живой изгороди, росшей вдоль каменной ограды. Сухие ветки вспыхнули мгновенно, с тихим шелестящим вздохом. Огонь побежал по кустам, как по бикфордову шнуру, прямо к дому.

Он видел, как пламя слизало краску с таблички «Вандербильт». Видел, как чернеет и коробится безупречно белая обшивка. Он чувствовал жар, но внутри все было холодно. Пусто. Тео Пратт, архитектор, педант, коллекционер душ, наблюдал за тем, как Дэмиен Вулф стирает с лица земли единственное, что имело для него значение.

Сирены завыли уже совсем рядом, ослепляющие фары выхватили его силуэт из тьмы. Он не побежал. Он просто стоял и смотрел, как горит его прошлое, его настоящее и его будущее. Все ответы, все улики, вся правда превращались в дым и уносились в черное, равнодушное небо.

Где ты?

Правда была в том, что его нигде не было. Он был ничей. Плод монстра, взращенный в аду, породивший собственный ад. И теперь единственное, что связывало его с этим миром, единственное доказательство того, что он вообще существовал, пожирало пламя.

Он услышал хруст гравия под колесами, крики, хлопки дверей. Его время истекло.

Он закрыл глаза, вдохнул запах гари и пепла. Это был запах его жизни.

И тогда из глубины горящего дома, сквозь треск огня и гул обрушающихся конструкций, ему почудился другой звук. Слабый, тонкий, едва различимый. Не крик. Не плач.

А тихий, детский смех.

Кондитер из Чикаго

Аромат миндаля и свежего теста висел в стерильном воздухе кухни густым, душным облаком. Тео Пратт вдохнул его, закрыв глаза, с наслаждением дегустатора. Идеальный запах. Чистый, без единой посторонней ноты. Он провел пальцем в латексной перчатке по краю идеально гладкой формы для выпечки, смахнув невидимую соринку. Безупречность. Она была единственным, что успокаивало гул в его голове. Тот едва слышный, навязчивый шепоток где-то в глубине, похожий на скрежет зубов по стеклу.

…пациентка в состоянии кататонии. Веки приоткрыты, реакция зрачков на свет в норме, но взгляд отсутствует. Отмечаю повышенное слюноотделение. Кормление через зонд продолжается. М/с Глория.

Он открыл духовку. Теплая волна окутала его лицо. Пирог подрумянился идеально, ровно того золотисто-коричневого оттенка, который он видел в своем рецепте. Ни темнее, ни светлее. Он с помощью прихваток, не касаясь поверхностью, извлек противень и поставил его на решетку для охлаждения. Ритуал. Каждое движение было выверено, отточено, лишено малейшего намека на суету.

Пока пирог остывал, Тео навел порядок. Каждую ложку, каждую миску он вымыл, высушил насухо безупречно чистым полотенцем и убрал на строго отведенное место. На столе не осталось ни крошки, ни капли. Только идеальная, сияющая пустота и посреди нее – его творение. Его подарок.

Он подошел к окну. Его небольшая, скромно обставленная квартира находилась на третьем этаже ничем не примечательного дома в спальном районе Чикаго. Внизу, в синеве раннего вечера, зажигались огни. Люди спешили по своим делам, к своим семьям, к своей обыденной, серой жизни. Они не знали порядка. Они не ценили красоту детали. Они жили в хаосе, сами того не ведая.

Тео презирал хаос. Хаос напоминал ему о приюте. О столовой с липкими полами, где всегда пахло прокисшим супом. О грудах грязного белья в углу спальни. О криках, толчках, беспорядочной, животной суете. Он сжал кулаки, чувствуя, как под кожей начинают бегать мурашки. Шепоток в голове стал громче, настойчивее.

Щенок! Эй, щенок, иди сюда!

Он резко отвернулся от окна, сделав глубокий вдох. Нет. Он был не там. Он был здесь. В порядке. В чистоте. Он был Тео Пратт. Он контролировал всё.

Пирог остыл. Пришло время для финального штриха. Он открыл холодильник и извлек маленькую стеклянную баночку с вакуумной крышкой. Внутри, в прозрачной, слегка вязкой жидкости, плавало Это. Изумрудного цвета, с идеальным, темным зрачком посередине. Человеческий глаз. Он достал его пинцетом, бережно, как драгоценный камень, промокнул салфеткой.

С помощью кондитерского шприца он нанес на поверхность пирога идеальный круг из взбитых сливок. Нежное облако. Затем, движением ювелира, поместил в самый центр глаза. Он отступил на шаг, чтобы оценить.

Безупречно. Сюрреалистично. Ужасающе прекрасно. Идеальный контраст между домашним уютом и леденящей душу извращенностью. Это был его автограф. Подпись Архитектора.

Удовлетворение, теплое и глубокое, разлилось по его жилам. Он тщательно упаковал пирог в картонную коробку, перевязал ее шелковой лентой. Подарок должен быть презентабельным.

…мышечный спазм в правой руке. Пальцы сведены, будто что-то сжимают. Попытка разжать вызывает слабый стон. Фиксирую в карте. Доктор Айвз.

Час спустя он уже стоял на пороге аккуратного домика с голубыми ставнями. На табличке у двери было выведено: «М. Эванс». Он нажал на кнопку звонка. Изнутри донеслись шаги.

– Кто там? – послышался женский голос.

– Доставка от кондитерской «Сладкие грёзы», – четко и вежливо произнес Тео. – Для миссис Эванс. Сюрприз от мужа.

Он слышал, как внутри послышался счастливый, смущенный смех. Защелкнулся замок.

В тот миг, когда дверь начала открываться, шепоток в его голове взревал. Скрипучий, полный нетерпения и кровавого восторга голос, который принадлежал не ему.

Моя очередь?

Тео не ответил. Он просто мысленно отступил на шаг, позволив темноте внутри себя выплеснуться наружу. Он чувствовал, как меняется его осанка, как расслабляются мышцы лица, превращая вежливую маску в ухмылку. Как взгляд теряет фокус и наполняется диким, хищным блеском.

Когда миссис Эванс, улыбающаяся, полная любопытства женщина лет сорока, распахнула дверь, на пороге стоял уже не Тео Пратт.

На пороге стоял Дэмиен Вулф.

И его подарок был еще не распакован.

Луизианский сувенир

Скрип койки ра