Операция

Белла Елфимчева

Операция

Дневник немолодой женщины

23 мая 1994

«Стыдных болезней не бывает, бывают бездушные врачи», – эту фразу я повторяю снова и снова, пытаясь убедить себя, что ничего страшного не произойдет, если я завтра пойду в урологическое отделение больницы и скажу тамошним врачам о том, что меня беспокоит уже много лет.

Вот оно, это направление в стационар, лежит передо мной, а я мысленно возвращаюсь к тому моменту, когда все это только начиналось.

Ерунда какая! Никогда в жизни не писала дневников, ну, разве что в школе, когда мне было лет 13-14. Теперь мне сорок восемь. У меня трое достаточно взрослых сыновей, и моя, единственная пока, внучка уже ходит в школу. А меня вдруг потянуло поверить свои невеселые мысли бумаге… А что делать? Ну, не могу я поделиться ни с кем тем, что меня мучает.

С мужем у меня никогда не было особо доверительных отношений. Так сложилось. Я ни в чем его не виню. Он хороший человек, но, мне кажется, если он об этом узнает, его отношение ко мне вряд ли улучшится. Впрочем, возможно, я ошибаюсь… Сыновьям я этого тем более сказать не могу. Вот если бы у меня была дочь… Но дочери у меня нет. Нет и близкой подруги, с которой я могла бы поделиться. Мама живет далеко, она уже старенькая, и мне не хочется ее огорчать, тем более, что помочь мне она все равно не сможет.

А может быть, я излишне драматизирую ситуацию? Ну, в самом деле, что тут такого? У меня нарушение функции мочевого пузыря, которое обычно именуют недержанием мочи. Я же не виновата, что так случилось, я ничего плохого не делала. Почему же мне так невыносимо стыдно?

Возвращаюсь мысленно к тому времени, когда это началось. Я почувствовала недомогание вскоре после рождения моего третьего сына. Я была уже не очень молода, когда решилась родить еще одного ребенка, более того, родила его вопреки желанию мужа. Первой мыслью было, что это расплата за все. Однако, пока находилась в декретном отпуске и большую часть времени проводила дома, меня это не так уж сильно беспокоило.

А вот когда вышла на работу… Да, проблема… Собравшись с духом, я обратилась к врачу. Я не знала, какой именно врач может мне помочь, и почему-то решила, что надо проконсультироваться с невропатологом. Я и теперь помню красивую, еще совсем молодую женщину, которая выслушала меня с брезгливым выражением на лице. Она мне не дала никаких советов, а может быть, я их просто не слышала. Выражение ее лица сказало мне все. Я поняла, что больше никогда и никому об этом не скажу. В течение десяти лет я, как могла старалась сделать все возможное и невозможное, чтобы никто не догадался о моем недуге. Десять лет отчаяния, страха и полной безнадежности…

Только теперь, когда мое состояние резко ухудшилось в связи с тем, что приходилось много и тяжело работать, я осмелилась еще раз обратиться к врачу. Совершенно случайно, из разговора посторонних людей, я узнала, что этой проблемой занимаются урологи. И я записалась на прием.

На мое счастье, уролог в нашей поликлинике оказался весьма и весьма пожилым человеком. Он, видимо, слышал немало подобных историй на своем веку. На его лице ничего не отразилось. Он спокойно сказал, что помочь мне может только операция, выписал направление в стационар и велел обратиться туда прямо завтра.

Вот и сижу теперь над этим направлением. Отступать некуда, да и незачем. Надо сделать все, чтобы избавиться от этого, мягко выражаясь, неприятного заболевания, даже если надо мной будет смеяться вся больница. Сегодня вечером придется все рассказать мужу, и будь, что будет.

25 мая.

Я так и не смогла поговорить с мужем. Совсем уж было собралась, но тут он заявил, что у него важная встреча, и ушел. Может быть, и к лучшему.

Утром мне уже ничего никому говорить не хотелось. Приготовила завтрак, отправила в школу младшего сына. Мужу сказала, что мне надо в поликлинику. Он даже не спросил, что со мной. Впрочем, я к этому уже давно привыкла. Даже хорошо, что не надо ничего объяснять. Я храбрюсь, но на самом деле мне очень страшно.

Когда в приемном покое я протягиваю медсестре свое направление, у меня возникает предчувствие, что на ее лице сейчас появится брезгливо-презрительное выражение. Не будь дурой, одергиваю я самое себя. Ей до тебя вообще нет никакого дела.

Видимо, это наиболее близко к истине. Лицо медсестры абсолютно ничего не выражает. Она звонит по телефону, потом поворачивается ко мне и говорит:

«Пожалуйста, пройдите в третий кабинет. Сейчас к вам выйдет дежурный врач».

«Спасибо», – бормочу я и протискиваюсь в дверь, которую она мне открыла.

Я сижу в кабинете и пытаюсь продумать все, что мне надо сказать врачу. Но мыслей в голове нет, вообще никаких… За дверью слышатся шаги, мое сердце как-то странно подпрыгивает. Дверь распахивается, и в кабинет входит длинный, худой, молодой человек с ярко рыжими волосами и веснушками на носу и скулах.

Я невольно вскакиваю со стула.

«Сидите, сидите», – мягко говорит он, и усаживается рядом со мной. «Меня зовут Иван Михайлович Веретенников. А вас?»

Что-то очень располагающее присутствует в этом человеке, и я невольно улыбаюсь.

«А меня – Ксения Дмитриевна Ратникова».

«Мне всегда нравилось имя Ксения», – неожиданно говорит Иван Михайлович, и я понимаю, что он просто дает мне возможность прийти в себя и собраться с мыслями. Представляю себе, как ошарашено я сейчас выгляжу.

«А как вас называют ваши близкие?»

«Обычно Ксана или Ксюша».

«Очень мило. Так что привело вас в наше славное отделение, Ксения Дмитриевна?»

Мне почему-то уже не так страшно, и я рассказываю ему свою историю. Он задает уточняющие вопросы: сколько было беременностей, как протекали роды, где я теперь работаю.

Услышав, что у меня трое детей, что роды протекали стремительно, а все дети весили больше четырех килограммов, он понимающе кивает головой, мол, этого следовало ожидать. А когда я сообщаю, что работаю на заводе, в сборочном цехе, где мне приходится поднимать тяжести до двадцати килограммов, причем, по много раз в день, его лицо перекашивается, и он в сердцах говорит:

«Господи, когда уже мы начнем беречь наших женщин?! Но вы не беспокойтесь, Ксения Дмитриевна. Ваше недомогание встречается довольно часто, и его можно вылечить с помощью операции. Обычно результаты бывают положительными и стабильными. Вы готовы лечь в больницу прямо сегодня?»

«Понимаете», – бормочу я, и чувствую, как краска смущения заливает мое лицо, – «я должна сообщить мужу, он еще ничего не знает…»

Доктор смотрит на меня с недоумением: «Как? Он не знает, что с вами?»

«Об этом вообще никто не знает».

«Да-а», – задумчиво произносит Иван Михайлович. «Ну, что ж, тогда приходите завтра утром. И не волнуйтесь, все будет хорошо, вот увидите».

«Спасибо вам большое. До завтра».

«До завтра», – ободряюще улыбается он.

На душе стало немного легче. Оказывается, мне можно помочь. Ничего сверхъестественного в моем состоянии нет. Теперь меня мучает только одна мысль: почему тогда, десять лет назад, эта женщина-врач не сказала мне, что я просто обратилась не по адресу? Зачем нужно было изображать брезгливость, если мое недомогание носило вполне обычный характер? Я уже давным давно сделала бы эту операцию, и не было бы этих долгих мучительных лет жизни в унижении и страхе, что кто-то может узнать о моей болезни.

Все-таки врач не имеет права на бездушие. На ошибку он право имеет, а на бездушие – нет. Как хорошо, что есть и такие врачи, как этот Иван Михайлович.

26 мая.

Вот я уже и в больнице. Дневник взяла с собой, это поможет скоротать долгие больничные часы.

Когда я рассказала мужу, что мне предстоит операция, он выглядел довольно растерянным. Удивился, что я ему раньше ничего не говорила. Брезгливого выражения на его лице я тоже не заметила. Какая же я все-таки дура! Столько лет терпела. После разговора с Иваном Михайловичем мне почему-то уже не страшно говорить о своем недуге. Надо же. Несколько слов, произнесенных с сочувствием и пониманием избавили меня от ложного стыда. Господи, как немного нужно человеку, чтобы чувствовать себя человеком, но даже это немногое мы получаем не всегда. Ну, ладно что-то расфилософствовалась не ко времени.

В больницу я пришла утром. Меня поместили в палату, где лежат десять женщин. Некоторые после операции, им еще не разрешают вставать. Ужасно быть беспомощным, когда кому-то приходится ухаживать за тобой. И все это теперь предстоит мне. Но не буду о плохом. Познакомилась со своими подругами по несчастью… Впрочем, почему по несчастью? Я-то как раз собираюсь обрести здесь радость жизни.

Напротив меня лежит женщина лет тридцати пяти, которую прооперировали накануне. Она еще очень слаба, за ней ухаживает мама, которая не уходит домой даже ночью. Я села к ней на кровать, и мы немного поговорили. Женщину зовут Машей, ей удалили почку. Как это ужасно потерять почку в таком молодом возрасте. Конечно, я не говорю об этом Маше. Чтобы немного отвлечь ее, признаюсь, что мне страшновато. Она ободряюще улыбается мне:

«Вы знаете», – говорит она, слегка пожимая мою руку, – «вам очень повезло, у нас лечащий врач – прелесть».

«Правда?» – наверное мой голос выдал чувство облегчения, которое я испытала в тот момент. «А как его зовут?»

Где-то в глубине души надеюсь, что это Иван Михайлович, с которым я уже знакома, но Маша называет другое имя, которое, впрочем, тоже кажется мне знакомым.

«Его зовут Юрий Алексеевич».

Конечно, имя знакомое, ведь так звали Гагарина. Я невольно улыбаюсь.

«Ну, если он еще и Гагарин…»

Маша тоже улыбается. «Его фамилия Безруков. Он прекрасный врач и очень симпатичный человек».

На душе как-то сразу потеплело. Неужели мне наконец повезло, и мне помогут? С нетерпением жду обхода: очень хочу увидеть своего лечащего врача, тем более, если о нем так тепло отзываются пациенты.

Девять часов утра. Дверь в палату открывается, и входит мужчина в белом халате. Я сразу понимаю, что это и есть наш лечащий врач. Почему я не могу оторвать взгляд от его лица? Он кажется мне знакомым? Да нет, конечно. Я никогда раньше его не видела. Так откуда же это странное ощущение, что я его давно и хорошо знаю?

В его внешности нет ничего особенного: среднего роста, худощавый, темноволосый. Возраст? На вид лет тридцать пять. Но когда он походит ко мне, и я близко вижу его глаза, я понимаю, что он старше, чем кажется: у него глаза мудрого, все понимающего человека.

«Здравствуйте, Ксения Дмитриевна», – говорит он мне, приветливо улыбаясь.

Надо же, запомнил мое имя отчество. Мало ли у него проблем? Но такое внимание очень приятно.

«Доброе утро, Юрий Алексеевич», – я тоже не могу сдержать улыбку.

Он присаживается на стул возле моей кровати и подробно расспрашивает меня о моем состоянии: когда и как это началось, что я чувствую сейчас. Я рассказываю ему все и, как ни странно, не испытываю смущения.

«Ну, что ж, Ксения Дмитриевна, мы проведем все необходимые обследования, а потом назначим день операции, а пока отдыхайте, и ни о чем плохом не думайте. Уверяю вас, мы сделаем все, чтобы вам помочь».

Он ободряюще улыбается мне, слегка пожимает мою руку, лежащую поверх одеяла, и переходит к следующей больной.

У меня на душе легко и спокойно, как не было уже давным давно, а моя рука еще долго ощущает его пожатие.

2 июня.

Вот уже неделя, как я лежу в больнице. После проведенных анализов выяснилось, что у меня плохая свертываемость крови, а это значит, что придется продлить дооперационный период, пока мою кровь не доведут до нужной кондиции. Находиться в больнице, занятие довольно скучное, особенно если с тобой практически ничего не делают. Но встречи с нашим лечащим врачом каким-то образом привносят в мой больничный быт что-то светлое и радостное. Я не перестаю удивляться этому человеку.

Мне и раньше приходилось лежать в больницах. Тогда обход врача обставлялся очень торжественно. Сначала в палату заходила медсестра, просила, чтобы все быстренько навели порядок на тумбочках и легли в кровати. Потом приходил лечащий врач с целой свитой медсестер, одна из которых записывала назначения в карту больного.

Ничего подобного Юрий Алексеевич не делает. Ровно в девять утра он заходит в палату, приветливо улыбающийся, бодрый, подтянутый, и больные тоже улыбаются ему в ответ. Его никто не сопровождает, и он сам никогда ничего не записывает прямо в палате. Он записывает назначения в карты больных уже после обхода. Это я сама видела. По-моему, для этого надо обладать феноменальной памятью.

Ну, хорошо, допустим, у Юрия Алексеевича феноменальная память. Но ведь у него к тому же еще и феноменальная способность понимать людей и сопереживать им. Ему всегда удается мирно разрешать любые конфликты и сложные ситуации, то и дело возникающие в таком сложном образовании, каким является больница. Бывают капризные больные, которым все не так, попадаются нервозные родственники, которые считают, что они лучше знают, как лечить близкого человека… Случается, что больной, прежде чем попал в больницу, пережил тяжелый психологический шок, как, например, моя соседка Таня.

Таню до полусмерти избил сожитель на глазах ее восьмилетнего сына. Первые дни в больнице Таня лежала, отвернувшись к стене, наверное, чтобы соседки по палате не видели страшные синяки и кровоподтеки на ее лице. Когда я только пришла в палату, она ни с кем не разговаривала, и не отвечала на вопросы. А потом Юрий Алексеевич поговорил с ней во время своего ночного дежурства. Он долго сидел на ее кровати, держал ее за руку и что-то очень тихо говорил так, что никто, кроме Тани, не мог его слышать.

Не знаю, какие слова он нашел, но, видимо, это были нужные и правильные слова, если на следующий день Таня начала общаться с соседками по палате. Потом ее как будто прорвало, и она стала делиться со мной, как с ближайшей соседкой, всем, что пережила, за время совместной жизни с этим идиотом, от которого не может избавиться, потому что смертельно его боится. Она плачет, ей страшно выходить из больницы, и она боится за сына, которого забрала к себе ее подруга. Подруга навещает Таню и приводит с собой Таниного сына, совсем еще маленького мальчика, который пытался защитить свою мать. Таня убеждена, что если бы не сын, ее бы уже не было в живых. Она всегда плачет, когда начинает это вспоминать. Я плачу вместе с ней, но, увы, не знаю, чем ей помочь. Конечно, надо выгнать этого, так называемого, гражданского мужа. А как? Милиция тут вряд ли поможет, да и не решается Таня заявить в милицию на этого подонка. У меня язык не поворачивается назвать это нечто человеком или мужчиной. Для меня мужчина в первую очередь характеризуется его отношением к женщинам, и такие, как Танин сожитель, не вызывают у меня никаких чувств, кроме глубокого презрения.

Я, как могу, стараюсь отвлечь Таню от тяжелых воспоминаний. Чаще всего мы с ней беседуем о наших детях. В такие минуты лицо ее смягчается, но когда она внезапно вспоминает о том, что с ней произошло, то снова мрачнеет и уходит в себя.

Господи! Ну, почему у нас никто не занимается защитой прав женщин и детей? Я читала, что в цивилизованных странах есть специальные приюты, где женщина, подвергающаяся насилию со стороны мужа или сожителя, может найти защиту и психологическую помощь. А нашим остается либо терпеть, либо защищаться самим. А если она в отчаянии, или защищая детей, убьет или покалечит своего тирана, то еще и в тюрьму попадет. Интересно, а как было при матриархате?

7 июня.

Несколько дней ничего не писала, а тут сразу столько новостей. Маша поправляется, уже встает и ходит по коридору. Ее мама на ночь уходит домой. Хоть отдохнет немного, тоже намучилась, бедная.