Стеклянный дом

– Мне так жаль. Прости, что я… испугалась тогда.

Он накрыл ее ладонь своей. Его пальцы были теплыми и твердыми.

– Тебе не за что извиняться. Ты отреагировала нормально на ненормальную ситуацию. Я просто рад, что ты дала мне шанс объясниться.

Его взгляд был настолько открытым, настолько искренним, что последние сомнения рассеялись, как дым. Он был хорошим человеком, попавшим в ужасную ситуацию. И она, Карина, чуть не совершила ошибку, поверив словам безумия.

Этот разговор стал переломным моментом. Стенка формальности и отстраненности между ними рухнула. Теперь он был не просто «сосед Антон», а человек с тяжелой судьбой, который доверил ей свою боль. А она – не просто «новая жиличка», а тот, кто его понял и не отвернулся.

Их общение стало более тесным, более доверительным. Он приходил почти каждый день. Иногда просто помочь по дому – починить протекающий кран, поставить новую задвижку в печи. Иногда – выпить чаю и поговорить. Он был прекрасным рассказчиком и внимательным слушателем. Он постепенно, ненавязчиво вытягивал из Карины ее историю. Не всю, не сокровенные подробности, но общую канву. Развод. Усталость. Потребность начать все с чистого листа.

Он никогда не осуждал ее бывшего мужа. Наоборот, он говорил такие вещи, как: «Все бывает», «Люди меняются», «Ты заслуживаешь быть счастливой». Его поддержка была тихой, ненавязчивой и очень ценной.

Он начал приглашать ее на небольшие прогулки. Показывал окрестности. Озеро, которое в ясные дни было огромным зеркалом, отражающим небо. Старую заброшенную часовню в лесу. Смотровую площадку на холме, откуда открывался вид на весь Сосновое.

Он был идеальным спутником. Знающим, сильным, заботливым. Он всегда вовремя подавал руку, чтобы помочь спуститься по крутому склону, всегда знал, где растут самые сладкие ягоды, и мог часами рассказывать легенды этих мест.

Карина расцветала. Краска возвращалась на ее щеки, в глазах снова появился блеск. Она ловила себя на том, что напевает под нос, что смотрит в зеркало не с тоской, а с любопытством. Она снова чувствовала себя женщиной. Желанной. И это было самым головокружительным лекарством.

Антон был олицетворением мужской силы и надежности. Но в его поведении не было и намека на давление. Он не пытался ее поцеловать снова, не торопил события. Он будто давал ей время привыкнуть к нему, довериться полностью. И это только разжигало ее интерес.

Однако идеальная картина временами давала сбой. Маленькие, едва заметные трещинки.

Как-то раз они зашли в единственный в поселке небольшой магазин «У Михалыча» за продуктами. Карина выбирала сыр, а Антон отошел к полке с крупами. К ней подошла пожилая женщина, аптекарша, как потом выяснилось, и, оглянувшись, тихо спросила:

– Детка, ты к Антону как? Родственница?

– Нет, соседка, – улыбнулась Карина.

Женщина покачала головой, ее лицо стало странным, скорбным.

– Ох, смотри там… Берегись его. Грехов у него много.

И она быстро отошла, как только увидела, что Антон возвращается.

Карина не придала значения. Сплетни – обычное дело в маленьких городках. Возможно, старушка была подругой Веры и верила ее бреду.

Другой раз они сидели у нее на кухне, и она рассказывала о своей прошлой работе в рекламном агентстве, о бешеном ритме, о стрессе. Она обмолвилась, что у нее там был друг, коллега, который очень поддерживал ее в трудные времена. Просто друг, Георгий, женатый мужчина с двумя детьми.

Лицо Антона помрачнело. Не драматично, а почти незаметно. Тень пробежала по его глазам.

– Друг? – переспросил он, и его голос потерял свою теплоту, стал ровным, холодноватым. – И часто он тебя «поддерживал»?

– Ну, мы иногда вместе работали над проектами, ходили на бизнес-ланчи… – не понимая подвоха, ответила Карина.

– Понятно, – он отпил чай и поставил чашку с легким, но отчетливым стуком. – Эти «друзья» обычно только и ждут, когда у тебя брак даст трещину.

Карина опешила. Это была такая неожиданная, такая несправедливая ремарка.

– Антон, Георгий – просто друг. Он никогда…

– Не оправдывайся, – он перебил ее, но тут же смягчился и улыбнулся. Просто улыбка была какой-то натянутой. – Прости. Это моя старая рана. Вера ведь тоже начинала с «просто друзей». Я не хочу, чтобы тебя использовали. Ты слишком добрая для этого мира.

Его забота снова казалась проявлением участия. Ревность? Но разве это не мило? Не признак того, что он не безразличен? Она отмахнулась от неприятного осадка.

Но самый странный случай произошел через неделю. Она решила сходить на озеро одна, порисовать. Она взяла скетчбук и акварель и устроилась на своем любимом валуне. Погода была прекрасной, она полностью погрузилась в процесс, отключившись от всего мира.

Когда она вернулась домой, на пороге уже стоял Антон. Он не улыбался.

– Где была? – спросил он. В его тоне не было даже приветствия.

– На озере. Рисовала, – ответила она, удивленная его видом.

– Одна?

– Ну да. А что?

– Я заходил два раза. Тебя не было. Я волновался. Могла хотя бы сообщить.

У нее не было с собой телефона, она специально оставила его дома, чтобы никто не мешал.

– Антон, я всего лишь на озере была. В полукилометре от дома.

– Здесь лес. Может случиться что угодно. Медведь, хмырь какой-нибудь забредет… Я не хочу, чтобы ты одна ходила в лес. Понятно?

Он говорил это не как просьбу, а как приказ. Твердо, безапелляционно. Его светлые глаза смотрели на нее не с заботой, а с каким-то жестким, собственническим блеском.

Карина на мгновение онемела. Это было уже слишком.

– Ты не хочешь? – ее собственная вспышка гнева удивила ее. – Я взрослый человек, Антон. Я решаю сама, где мне ходить и что делать.

Он замер. Секунду, другую. Между ними повисло напряженное молчание. Потом он медленно выдохнул, и вся твердость с него ушла. Он провел рукой по лицу, выглядев уставшим и несчастным.

– Боже, прости меня, Карина. Я… Я снова веду себя как идиот. Просто, когда тебя не было, мне показалось… Я вспомнил, как Вера пропадала. А потом ее находили в неадекватном состоянии где-нибудь в канаве. Я запаниковал. Прости. Это мои тараканы.

И снова – идеальное, логичное объяснение. Больной прошлый опыт. Гиперопека. Забота. Он боялся за нее. Разве можно сердиться на человека, который о тебе беспокоится?

Она вздохнула, и гнев ушел.

– Ладно. Я понимаю. Но я не Вера. Со мной все будет в порядке.

– Обещай, что будешь осторожнее? – он взял ее руку, и его пальцы были теплыми и ласковыми.

– Обещаю, – улыбнулась она.

Трещинки были. Но он всегда мгновенно их замазывал – извинениями, объяснениями, трогательной заботой. И она хотела верить. Ей так хотелось верить в этого сильного, красивого, ранимого мужчину, который появлялся в ее жизни, как спаситель.

Он стал ее убежищем. Ее лекарством от одиночества. Он заполнял собой все пространство ее жизни в Сосновом. Он знакомил ее с немногочисленными местными жителями, и все они относились к нему с подчеркнутым уважением, почти подобострастием. Он был здесь своим, коренным, хозяином положения.

Как-то вечером они сидели у него дома. Он пригласил ее на ужин. Его дом был таким же, как он сам – сильным, мужским, основательным. Много дерева, книг, охотничьи трофеи на стенах. Чисто, но без женской руки. Без безделушек, без цветов. Как казарма.

Он готовил стейки на гриле, и они пили красное вино. Говорили о путешествиях. Оказалось, он объездил полмира в свое время. Был и в Азии, и в Европе. Рассказывал захватывающие истории. Карина слушала, зачарованная. Он был полон сюрпризов.

Она разгоряченная вином, счастливая, пошла в ванную комнату умыться. И там, случайно, задевая полотенце, уронила его крючок. Он был привинчен к кафельной плитке, и под ним оказалась маленькая, аккуратно заклеенная белой лентой дырочка. Любопытства ради, она отлепила ленту.

В стене была не дырка, а аккуратное, почти невидимое отверстие. И оно смотрело прямиком в гостиную, где сидел Антон. Как будто кто-то специально просверлил его, чтобы подглядывать.

Ледышка пробежала по ее спине. Зачем? Почему?

Она быстро залепила дырку лентой обратно и вышла, стараясь не выдать своего смятения. Антон сидел в кресле и смотрел на огонь в камине. Он обернулся, и его улыбка была такой же открытой.

– Все в порядке? – спросил он.

– Да, – ее голос прозвучал чуть сипло. – Просто немного кружится голова от вина.

Он подошел к ней, обнял за плечи. Его прикосновение было властным.

– Может, останешься сегодня? – тихо прошептал он на ухо. Его голос снова стал томным, соблазняющим. – Не хочу тебя одну отпускать в таком состоянии.

И в этот раз она не стала сопротивляться. Страх, вызванный дыркой в стене, растворился в вине, в его близости, в желании, которое она так долго сдерживала. Она кивнула.

Он поцеловал ее. Это был не нежный поцелуй, как в тот первый раз, а властный, требовательный, полный собственничества. Он поднял ее на руки и понес в спальню.

Утром она проснулась от ощущения, что за ней наблюдают. Она открыла глаза. Антон стоял в дверях спальни, уже одетый, и смотрел на нее. Не с восхищением, не с нежностью. С каким-то странным, оценивающим, изучающим взглядом. Как коллекционер на редкий экспонат. Но когда их взгляды встретились, выражение его лица мгновенно смягчилось, стало любящим.

– Спокойной ночи, красавица, – улыбнулся он. – Я сбегал в твой дом, принес твои вещи. И заодно затопил печь. Чтобы тебе было тепло, когда вернешься.

Этот жест был так сладок, так заботлив, что она снова отогнала остатки ночных сомнений. Она улыбнулась ему в ответ.

Пока она собиралась, он готовил завтрак. Она вышла на кухню, и ее взгляд упал на мусорное ведро. Сверху лежал ошметок белой ленты, которой была заклеена та самая дырка в стене ванной. И рядом – маленькое, острое сверлышко.

Он заметил ее взгляд. Ничего не сказал. Просто подошел, поцеловал в макушку и сказал:

– Садись, я пожарил яичницу.

Она села, чувствуя, как холодок страха снова пробегает по коже. Но он был таким ласковым, таким внимательным за завтраком, рассказывал смешные истории, что страх снова отступил. Он просто починил крючок, вот и все. Она все выдумывает. Настраивает себя против него из-за слов сумасшедшей женщины.

Он проводил ее до дома. У калитки он взял ее за руки.

– Карина, то, что было сегодня… это было важно для меня. Ты важна для меня. Я не хочу терять тебя.

Он говорил это так искренне, что ее сердце екнуло.

– Я тоже, – прошептала она.

– Тогда обещай мне одну вещь, – его глаза стали серьезными. – Обещай, что если Вера снова появится, или если кто-то будет говорить тебе какие-то глупости обо мне… ты сразу же скажешь мне. Не будешь слушать, не будешь верить. Только мне. Договорились?

Его взгляд был гипнотическим. Твердым, требующим согласия.

– Договорились, – кивнула Карина.

Он улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой, поцеловал ее и ушел.

Карина зашла в дом. Он был теплым и уютным, как и обещал Антон. Она подошла к полке и взяла в руки ту самую фарфоровую чашку с незабудками. Она была такой хрупкой. Такой беззащитной.

И вдруг ее пальцы сами разжались. Чашка выскользнула, полетела вниз и разбилась о пол с тем самым звуком – тонким, хрустальным, безвозвратным.

Осколки разлетелись по полу, сверкая на утреннем солнце.

Карина застыла, глядя на них. Не злой умысел, не сознательное желание. Просто… непроизвольное движение. Словно ее рука сама решила проверить, насколько правду сказала Вера.

Она медленно присела на корточки и стала собирать осколки. Они были острыми и больно впивались в пальцы. Однажды она даже укололась до крови.

Она собирала их тщательно, один за другим, и мысленно повторяла его слова: «Только мне. Никому не верь. Только мне».

Но почему-то именно в этот момент она вспомнила взгляд аптекарши в магазине. И дырку в стене. И его лицо в дверях спальни, пока она спала.

И почувствовала, как по спине ползет ледяной, не знающий сомнений ужас.

Глава 3: Паутина

Звон разбитой чашки затих, сменившись гробовой тишиной, нарушаемой лишь мерным тиканьем часов на кухне. Карина сидела на корточках среди осколков, завороженно глядя на алую каплю, выступившую на подушечке ее пальца. Боль была острой, конкретной, почти приятной на фоне размытого ужаса, накатывавшего изнутри.

«Он разбивает женщин. Как стекло».

Слова Веры звучали в ее ушах уже не как безумный бред, а как зловещее пророчество. Неужели это она только что разбила чашку? Или это он, его незримое влияние, его ядовитая аура, уже начало свою работу? Она чувствовала себя куклой, марионеткой, у которой внезапно оборвались ниточки, и она рухнула, разбившись вдребезги.

Она медленно поднялась, нашла в ящике щетку и совок и тщательно собрала каждый, даже самый мелкий осколок. Выбросила их в ведро, замотав в несколько слоев газеты, словно хоронила не чашку, а часть себя. Ту наивную, доверчивую часть, что готова была поверить в сказку о прекрасном принце из глухого городка.

Прошлое утро после ночи, проведенной с Антоном, должно было быть наполнено светом и счастьем. Вместо этого его окутала мгла подозрений и страха. Каждый его жест, каждое слово теперь виделись под другим углом. Его забота – удушающим контролем. Его ревность – не милой слабостью, а тревожным симптомом. Его идеальное объяснение про Веру – слишком идеальным, слишком выверенным.

Она вспомнила его лицо в дверном проеме спальни. Этот взгляд холодного оценщика. Дырку в стене. Сверлышко в мусоре. Цепочка выстраивалась сама собой, звено за звеном, образуя прочную, пугающую конструкцию.

«Обещай, что если кто-то будет говорить тебе глупости… ты сразу скажешь мне. Не будешь слушать. Не будешь верить. Только мне».

Это была не просьба. Это был приказ. Закладывание фундамента под ее полную изоляцию. Он заранее обесценивал любую возможную критику в его адрес, списывая ее на «глупости» и «сплетни». Он отрезал ей пути к проверке информации. Он становился ее единственным источником правды.