Тайна леди Одли

Нетленной памяти ЭЛЕН, любимой жены Джорджа Толбойза.

Ушла из жизни 24 августа 1857 г., 22 лет от роду,

горько оплакиваемая безутешным супругом

Глава 6

Дед и внук

Когда они вернулись в Лэндсдаун-коттеджиз, старика еще не было, и друзья, не желая тратить времени на бесплодные ожидания, отправились к морю.

Старика они нашли быстро. Сидя на куче гальки, он читал газету и грыз лесные орехи. Чуть в стороне от него маленький мальчик рылся в песке деревянной лопаткой.

Траурный креп на поношенной шляпе старика…

Черный костюмчик ребенка…

Глядя на печальные знаки, Джордж Толбойз лишний раз убедился в том, что великая утрата, которой суждено было случиться в этом огромном мире, предпочла обездолить именно его – его, Джорджа Толбойза.

– Мистер Молдон, – обратился он, направляясь к тестю.

Старик взглянул на него, отложил газету и, поднявшись с гальки, отвесил зятю церемонный поклон.

Его выцветшие светлые волосы подернула седина. Узкий крючковатый нос, слезящиеся голубые глаза, очертания рта, выдающие нерешительность, поношенное платье с претензией на аристократизм и щегольство, пенсне, свисающее на жилет, застегнутый на все пуговицы. В руке без перчатки он держал трость.

– Боже мой! – воскликнул Джордж. – Вы что, видите меня в первый раз?

Мистер Молдон вздрогнул и покраснел. Бросив на Джорджа испуганный взгляд, он узнал наконец своего зятя.

– Дорогой мой мальчик, – сказал он, – представь себе, не узнал. В первый момент не узнал: борода меняет внешность. Борода сильно меняет внешность, вы не находите, сэр? – спросил он, обращаясь к Роберту Одли.

– Господи! – возмутился Джордж. – Это так-то меня встречают! Я овдовел – овдовел всего лишь за несколько дней до возвращения на родину, а мне морочат голову, болтая о моей бороде. И кто? Отец моей покойной жены!

– Твоя правда, твоя правда, – поспешно забормотал старик. – Досадная ошибка, досадная ошибка, мой дорогой Джордж. Ну что бы тебе успеть на неделю раньше!

– Если бы я успел, – воскликнул Джордж с болью и страстью, – я бы не дал ей умереть, я бы отнял ее у самой смерти. Отнял бы! Отнял! Господи! И почему «Аргус» не провалился в тартарары со всеми, кто был на его борту, прежде чем я дожил до этого дня!

В отчаянии он заходил взад-вперед по берегу, меж тем как его тесть, беспомощно глядя на него, протирал свои близорукие глаза носовым платком.

«Сдается мне, старик плохо заботился о своей дочери, – подумал Роберт Одли, наблюдая за отставным лейтенантом. – Похоже, по этой или по какой-то другой причине, но он побаивается Джорджа».

Безутешный Джордж Толбойз, не находя себе места от горя и боли, по-прежнему метался по берегу, меж тем как мальчуган, подбежав к деду, начал теребить его за полу пиджака:

– Пойдем домой, дедушка, ну пойдем же! Я устал.

Джордж Толбойз обернулся на детский голос и взглянул на мальчика пристальным и печальным взором.

У мальчика были карие глаза и темные волосы – такие же, как у него, Джорджа.

– Дорогой мой! Дорогой! Душенька моя! – воскликнул Джордж, беря мальчика на руки. – Я твой папочка, я пришел сюда, к морю, потому что искал тебя. Ты меня любишь?

Мальчик решительно оттолкнул Джорджа от себя.

– Не знаю я никакого папочки, – сказал он. – Я люблю дедушку и миссис Монкс, что живет в Саутгемптоне.

– Джорджи – парнишка с норовом, – заметил старик. – Его порядком разбаловали.

Они медленно направились в гостиницу, и Джордж Толбойз еще раз поведал историю своих мытарств. Он сообщил также, что за день до этого поместил в банк двадцать тысяч фунтов. Расспрашивать о прошлом он не стал – на это у него не было сил душевных. А тесть, мистер Молдон, сказал лишь, что через несколько месяцев после его, Джорджа, отъезда они переехали в Саутгемптон, где у Элен появилось несколько учениц, которых она обучала игре на фортепьяно, и где им жилось вполне сносно до тех пор, пока Элен не заболела и умерла. Словом, подобно всем печальным историям, эта была совсем короткой.

– Мальчик, похоже, привязан к вам, мистер Молдон, – немного помолчав, сказал Джордж.

– О да, конечно, – ответил старик, погладив ребенка по курчавой головке. – Джорджи очень любит своего дедушку.

– Тогда ему лучше оставаться с вами. Мой доход по процентам составит примерно шестьсот фунтов годовых. На образование Джорджи вы можете тратить сто фунтов в год, а остальное пусть полежит в банке до его совершеннолетия. Его опекуном будет мой друг, присутствующий здесь, – если, конечно, он согласится принять на себя эту обязанность, – а пока пусть мальчик побудет на вашем попечении.

– Почему бы тебе самому не позаботиться о нем, Джордж? – спросил Роберт Одли.

– Потому что я отплываю на первом же корабле, что следует из Ливерпуля в Австралию. На золотых приисках или где-нибудь в лесной глуши я буду чувствовать себя лучше, чем здесь. С этого дня и часа я уже не гожусь для цивилизованной жизни, Боб.

При этих словах в слабых глазах старика блеснули искорки.

– Бедный мой мальчик, – сказал он, – думаю, ты прав. Ей-богу, прав. Смена обстановки, жизнь на дикой природе и… и…

На этом его красноречие иссякло, потому что его порядком смутил пристальный взор Роберта Одли, устремленный на него.

– А не слишком ли вы торопитесь избавиться от своего зятя, мистер Молдон? – сурово спросил он.

– Я? Избавиться? От зятя? Да боже мой, сэр! Пусть, ради собственного блага, поступает, как ему заблагорассудится.

– Полагаю, ему, ради его же блага, следовало бы остаться в Англии и заняться воспитанием собственного сына, – сказал Роберт Одли.

– Не могу! Говорю тебе, не могу! – воскликнул Джордж. – Каждый дюйм этой проклятой земли мне ненавистен. Я хочу бежать отсюда, как бежал бы с кладбища. Завтра рано утром я улажу все денежные дела и уеду в Ливерпуль, не медля ни минуты. Пусть полмира отделяет меня от могилы моей Элен!

Перед тем как покинуть гостиницу, он зашел к хозяйке и задал ей несколько вопросов о своей покойной жене.

– Бедствовали они здесь? – спросил он. – Наверное, сидели без пенни в кармане, пока она болела?

– Ой, да что вы! – замахала руками женщина. – Капитан, как и нынче, ходил в поношенном платье, но в кошельке у него всегда было полным-полно соверенов. Бедная леди ни в чем не нуждалась.

Услышав это, Джордж с облегчением вздохнул, хотя и не понял, откуда у вечно пьяного отставного лейтенанта, живущего на пенсию, равную половине прежнего оклада, могли взяться деньги на лечение дочери.

Однако Джордж был слишком поглощен своим горем, чтобы задуматься над этим всерьез, и потому не стал более задавать вопросов, но в компании тестя и Роберта Одли отправился на пристань, где стояло судно, следовавшее до Портсмута.

На прощание старик отвесил Роберту весьма церемонный поклон.

– А ведь ты, кстати, не представил меня своему другу, – с упреком обратился он к Джорджу.

Толбойз взглянул на тестя с непонимающим видом, и, прежде чем тот успел повторить свою просьбу, Джордж вместе с Робертом взбежал по трапу на судно.

Пароход вышел в открытое море, и вскоре контуры острова растаяли за горизонтом в лучах заката.

– Подумать только, – сказал Джордж другу, – всего лишь два дня назад я спешил в Ливерпуль, надеясь прижать супругу к своему сердцу, а нынче вечером спешу прочь от ее могилы!

Официальный документ, делавший Роберта Одли опекуном Джорджа Толбойза-младшего, был оформлен в портсмутской адвокатской конторе на следующее утро.

– Великая ответственность, что и говорить! – воскликнул Роберт. – Я – и опекун кого-либо или чего-либо. Я, который за всю свою жизнь не сумел толком позаботиться о себе самом!

– Я верю в твое благородное сердце, Боб, – сказал Джордж. – Я знаю, ты не бросишь на произвол судьбы моего бедного мальчика и проследишь, чтобы дед с ним хорошо обращался. Из того, что я оставляю Джорджу, я возьму ровно столько, сколько мне понадобится, чтобы добраться до Сиднея, а там займусь прежней работой.

Но, видно, Джорджу суждено было самому стать опекуном своего сына, потому что, когда они прибыли в Ливерпуль, выяснилось, что корабль до Австралии только что ушел, а другой будет не раньше чем через месяц. Друзья возвратились в Лондон, и Роберт, немало порадовавшись тому, что обстоятельства сложились подобным образом, в полном блеске явил Джорджу свое гостеприимство, отдав ему гостиную, наполненную щебетом птиц и ароматом цветов, а себе приказав стелить в гардеробной.

Увы, горе – чувство эгоистичное, и Джордж даже не понял, на какие жертвы пошел друг. Он знал лишь, что для него самого солнце померкло и все радости жизни кончились. Дни напролет он курил сигары, невидящим взором уставившись на клетки с канарейками и с нетерпением ожидая, когда закончится его вынужденное пребывание в столице.

Но в один прекрасный день, когда этот срок подходил к концу, к нему явился Роберт Одли, осененный блестящей идеей. Один из его коллег, отправляясь в Санкт-Петербург на целую зиму, пожелал, чтобы Роберт составил ему компанию, и Роберт согласился при том единственном условии, что вместе с ними в путешествие отправится и Джордж.

Джордж сопротивлялся как мог, но, поняв, что Роберт от своего не отступится и либо уедет с ним, либо не уедет вовсе, сдался, уступив настояниям друга.

– Какая разница? – промолвил он, размышляя вслух. – Куда бы ни ехать, лишь бы подальше от Англии.

Роберт Одли пропустил эти унылые слова мимо ушей, довольный уже тем, что одержал верх в нелегком противоборстве.

Путешествие обещало быть весьма удачным, поскольку все трое молодых людей сумели обзавестись рекомендательными письмами, адресованными самым влиятельным жителям русской столицы.

Перед отъездом из Англии Роберт написал письмо кузине Алисии, где рассказал ей о старом своем друге Джордже Толбойзе, об их будущей поездке и о том, что Джордж недавно потерял молодую жену.

Алисия не заставила себя ждать с ответом. Вот что она написала:

Дорогой Роберт!

Как жестоко с твоей стороны сбежать в этот ужасный Санкт-Петербург как раз накануне открытия охотничьего сезона! Я слышала, в России такой неблагоприятный климат, что у людей просто отваливаются носы, а поскольку нос у тебя довольно длинный, советую вернуться, не дожидаясь наступления русских холодов. Что он за человек, этот молодой Толбойз? Если он тебе так нравится, приезжай с ним в Одли-Корт, как только вернешься из путешествия. Леди Одли передает через меня свою просьбу: пожалуйста, купи ей партию соболей. На цену внимания не обращай; главное – пусть будут самые красивые, какие только можно купить за деньги. Папочка просто без ума от своей новой жены, а мы с ней до сих пор не можем ужиться. Не то чтобы она мне вовсе была не по душе – по тому, как она себя здесь ведет, она скоро завоюет сердца всех, кто ее знает, – но держится она слишком уж по-детски, не по возрасту дурашливо.

До свидания. Искренне твоя

Алисия Одли

Глава 7

Спустя год

Миновал первый год вдовства Джорджа Толбойза. Черная траурная лента на его шляпе выцвела и потускнела. Сегодня, на закате последнего августовского дня, он все так же сидел и курил сигары в тихих комнатах на Фигтри-Корт. Все было, как год назад, когда весь ужас его горя еще оставался для него непривычен и казалось, что все, что ни есть в этой жизни важного, все, что ни есть пустякового, каждое ее явление и каждый ее предмет – все вокруг преисполнено великой скорби.

Прошел год, но боль в душе вдовца по-прежнему не улеглась, хотя внешне он почти не изменился. Одному Богу известно, какие бури отбушевали в нем за это время! Одному Богу известно, какие приступы самопорицания снедали честное сердце Джорджа, когда долгими бессонными ночами он думал о своей жене, которую бросил на произвол судьбы!

Однажды во время заграничного путешествия Роберт Одли рискнул поздравить Джорджа с тем, что тот наконец воспрял духом, но в ответ Джордж лишь горько рассмеялся.

– Знаешь, Боб, – сказал он, – некоторые наши парни, раненные в Индии, возвращаются домой с невынутыми пулями. Они никому не рассказывают о своих ранах, на вид это вполне здоровые и бодрые люди, внешне совсем такие, как ты и я. Но стоит измениться погоде – хотя бы чуть-чуть – или атмосферному давлению совсем немного отклониться в ту или иную сторону, и раны их снова начинают болеть, как в тот первый день, когда они получили их на поле боя. Получил свою рану и я, Боб; моя пуля сидит во мне до сих пор, и мне суждено унести ее с собой в могилу.

Путешественники вернулись из Санкт-Петербурга весной, и Джордж вновь поселился в апартаментах друга, лишь изредка покидая их для того, чтобы навестить в Саутгемптоне маленького сына. Всякий раз он привозил с собой кучу всевозможных игрушек и сластей, но Джорджи по-прежнему дичился родного отца, и сердце молодого человека не однажды сжималось при мысли о том, что не только жена, но и сын потерян для него безвозвратно.

«Что же делать? – думал он. – Забрать его у деда – значит разбить ему сердце, а оставить все как есть… Тогда он вырастет совершенно чужим мне человеком, куда более привязанным к старому пьянице и лицемеру, чем к собственному отцу. А я, невежественный человек, служивший в тяжелых драгунах, что я смогу дать ребенку? Чему научить? Тому, как курить сигары да без дела слоняться день-деньской?»

Тридцатого августа, ровно через год после того, как Джордж прочел в «Таймс» объявление о смерти жены, молодой человек впервые снял с себя траурные одежды, а со шляпы – выцветшую черную ленту и положил все это в дорожный сундук, где хранил связку писем жены и прядь ее волос. Роберт Одли никогда не видел ни этих писем, ни длинного шелковистого локона, а Джордж ни разу не упомянул имени покойной жены с того дня, как, побывав в Вентноре, узнал подробности ее кончины.

– Напишу-ка я своей кузине Алисии, Джордж, – объявил молодой адвокат. – Послезавтра – первое сентября. Я напишу ей и сообщу, что мы с тобой собираемся приехать на недельку в Одли-Корт, отдохнуть и пострелять.

– Ах, нет, нет, Боб, поезжай без меня. Я там придусь не ко двору, и я бы предпочел…

– Похоронить себя на Фигтри-Корт среди моих собак и канареек! Нет, милый, этого я никак не допущу.

– Но я не интересуюсь охотой.

– Ты думаешь, я интересуюсь? – с очаровательной наивностью воскликнул Роберт. – Ей-богу, я не отличу куропатки от голубя даже с трех шагов. За всю жизнь я не подстрелил ни одной птицы, хотя на военной службе ружье изрядно оттянуло мне плечо. В Эссекс я наезжаю только для того, чтобы развеяться, хорошо покушать и полюбоваться на честную физиономию дядюшки. На этот раз, кстати, у меня будет еще одна причина для визита: хочу взглянуть на образец совершенства, свою новую тетушку. Итак, едем, Джордж?

– Едем, если тебе так хочется, – кротко отвечал Джордж Толбойз, с детской покорностью подчинившись воле друга.

Однако в письме, которое пришло через несколько дней, Алисия Одли сообщила, что молодые люди не могут быть приняты в Одли-Корт.

«У нас в доме семнадцать свободных спален, – писала молодая леди торопливым почерком, за которым проглядывало негодование, – и все же, дорогой Роберт, ты со своим другом приехать не сможешь: миледи вбила себе в свою глупую голову, что она слишком больна, чтобы принимать визитеров (хотя, поверь, она не более больна, чем я, а ведь я-то совершенно здорова!), и никаких заезжих джентльменов (грубых и неотесанных мужчин, по ее словам) ей в доме не нужно. Пожалуйста, извинись перед своим другом мистером Толбойзом и передай ему, что папочка надеется свидеться с вами во время охотничьего сезона».

– И все-таки жеманство миледи не закроет нам дорогу в Эссекс, – решительно заявил Роберт, скручивая письмо в жгут, чтобы разжечь им свою большую пенковую трубку. – Вот что мы сделаем, Джордж. В Одли есть премиленькая гостиница, и места для рыбной ловли там отменные. Съездим туда на недельку. Рыбная ловля лучше, чем охота: лежи себе на бережку да знай поглядывай на леску. Что много наловишь, не ручаюсь, но что удовольствие получишь на целый год – даю гарантию.

С этими словами он поднес скрученное письмо к каминной решетке, но потом передумал и, разгладив скомканный листочек, задумчиво промолвил:

– Бедная малышка Алисия! Она не заслужила, чтобы с ее письмом обращались так жестоко.

Он положил письмо в конверт и бросил его в ящик письменного стола, на котором было написано: «Важное». Бог знает каких только диковинных бумаг не было в этом ящике, но не похоже, любезный мой читатель, чтобы там хранилось что-либо представляющее сколько-нибудь значительную ценность для юридической практики. И если бы кто-то в эту минуту сказал молодому адвокату, что столь заурядная вещица, как короткое письмо его двоюродной сестры, станет в один прекрасный день звеном ужасной цепи улик, которую он медленно выкует в том единственном уголовном расследовании, к какому будет иметь отношение, то очень может быть, что брови мистера Роберта Одли взметнулись бы на сей раз чуть выше обычного.

На следующий день молодые люди покинули Лондон, прихватив на двоих один чемодан, одну удочку и одну снасть, и поехали в Одли – беспорядочно раскинувшуюся старомодную деревушку, быстро приходящую в упадок. Они подоспели как раз ко времени, когда в местной гостинице «Солнышко» можно было заказать добрый обед.

Поместье Одли-Корт, находившееся в трех четвертях мили от деревни, располагалось, как я уже упоминала, глубоко в лощине. Со всех сторон его окружал прекрасный строевой лес. Дойти туда можно было только по проселочной дороге, по обеим сторонам которой росли высокие деревья. Для столь яркой личности, как бывшая мисс Люси Грэхем, поместье, несмотря на его деревенскую прелесть, было довольно скучным местом, однако баронет в неизбывной щедрости своей превратил жилые комнаты старого серого строения в маленький дворец для своей молодой жены, и леди Одли была счастлива, как ребенок, задаренный новыми дорогими игрушками.

Где бы она ни появлялась, она, казалось, изливала вокруг себя потоки счастья и солнечного света. Так было прежде, так было и теперь. Мисс Алисия не скрывала своего презрения к легкомысленности и ребячливости мачехи, и все же Люси, леди Одли, любили больше и восхищались ею чаще, чем дочерью баронета, ибо в самой ребячливости миледи было очарование, против которого могли устоять немногие. Прекрасное лицо леди Одли осеняла невинность, присущая лишь ребенку. Ей было около двадцати лет, но давали ей не более семнадцати. Читать она не любила, учиться чему-либо терпеть не могла. Одиночество она также не выносила и предпочитала либо выезжать в свет, либо коротать время в обществе Фиби Маркс, возлежа на софе в своей роскошной гардеробной и обсуждая с горничной, какое платье надеть к обеду, или, усевшись на бархатные подушки, болтать обо всем, что взбредет в голову, положив рядом шкатулку с драгоценностями – дарами сэра Майкла, без конца пересчитывая их и любуясь.

Едва она появилась на нескольких балах в Челмсфорде и Колчестере, как ее немедленно признали первой красавицей графства. Высокое положение, богатейший дом; каждая прихоть тут же исполняется; где бы она ни появилась, все взоры разом обращаются в ее сторону; муж, любящий ее без памяти и щедрой рукой дающий деньги «на булавки»; никаких бедных родственников, взыскующих материальной поддержки и покровительства, – одним словом, во всем Эссексе не было никого счастливее Люси – леди Одли.

Перенесемся, однако, в гостиницу «Солнышко», где только что отобедали наши молодые друзья. Окна широко раскрыты настежь, свежий деревенский ветерок свободно гуляет по комнате. Погода великолепная, ранняя осень уже кладет на листву свои первые мазки. Одни поля все еще желтеют от несжатой пшеницы, а на других она уже вся легла под сверкающим серпом. Широкогрудые кони, тяжело ступая, медленно развозят по дворам богатейший урожай. На тех, кто просидел в Лондоне взаперти все жаркие летние месяцы, это производит неописуемое впечатление. Впервые после смерти жены Джордж Толбойз испытал чувство, похожее на радость.

Когда обед кончился, часы пробили пять.

– Надевай-ка шляпу, Джордж, – сказал Роберт Одли. – В Одли-Корт раньше семи обедать не садятся, так что у нас еще есть время нанести визит старому поместью и его обитателям.

Хозяин гостиницы, войдя в столовую с бутылкой вина, услышал конец фразы и счел возможным вмешаться в разговор.

– Извините, мистер Одли, – сказал он, – но если вы хотите повидаться с дядюшкой, то, отправляясь к нему сейчас, только потеряете время. Сэр Майкл, миледи и мисс Алисия уехали на скачки в Чорли и, скорее всего, ранее восьми вечера в поместье не появятся. Возвращаясь домой, они обязательно проедут мимо моей гостиницы.

Идти в Одли-Корт, разумеется, уже не было смысла, поэтому молодые люди отправились в деревню, заглянули в старую церковь, затем сходили туда, где назавтра собирались заняться рыбной ловлей. В четверть восьмого они вернулись в гостиницу и, закурив сигары, сели у открытого окна, любуясь открывшимся перед ними мирным видом.

За окном быстро темнело. Мимо с грохотом мчались кабриолеты, почтовые кареты и догкарты, тарахтели неуклюжие деревенские фаэтоны, а когда стало совсем темно, у покачивающегося столба с вывеской внезапно остановился открытый экипаж, запряженный четверкой лошадей, и кучер спустился на землю, чтобы привести в порядок запутавшуюся упряжь.

– Ба, да ведь это дядюшка! – радостно воскликнул Роберт и выбежал на улицу.

Джордж закурил очередную сигару и, стоя за оконной занавесью, решил понаблюдать за тем, что делается на улице. Алисия сидела спиной к лошадям, и даже в густых сумерках Джордж разглядел красавицу-брюнетку, но леди Одли находилась в углу, который был наиболее удален от окна, поэтому Джордж так и не увидел белокурую богиню, о которой столько слышал.

– Роберт! – воскликнул сэр Майкл, когда племянник появился на пороге гостиницы. – Вот это сюрприз!

– Я не решился побеспокоить вас в Одли-Корт, дорогой дядюшка, – промолвил молодой человек, меж тем как баронет с самым сердечным видом пожимал ему руку. – Эссекс, как вы знаете, моя родина, и в это время года на меня обычно находит ностальгия. Поэтому Джордж и я остановились в местной гостинице, чтобы два-три дня порыбачить в здешних ручьях.

– Джордж? Какой Джордж?

– Джордж Толбойз.

– Ах, так он тоже приехал! – воскликнула Алисия. – Как я рада! Умираю, хочу взглянуть на этого красивого молодого вдовца!

– В самом деле, Алисия? – отозвался Роберт Одли. – Тогда я схожу за ним и познакомлю вас прямо сейчас.

Брови леди Одли чуть дрогнули, и сэр Майкл, прочтя в ее глазах выражение ужаса, решил, что предстоящая церемония страшит супругу ввиду ее крайней усталости.

– Пожалуйста, только не сейчас, Боб, – попросил он. – Сегодня у нас был такой насыщенный день! Леди Одли слегка нездоровится. Приходи со своим другом завтра к обеду, тогда и представишь его и Алисию друг другу. Пойди перемолвись с леди Одли парой слов, а потом мы поедем домой.

Миледи была утомлена, и у нее хватило сил только на то, чтобы мило улыбнуться новоявленному племяннику и протянуть ему изящную, крошечную ручку, затянутую в перчатку.

– Итак, завтра вы пожалуете к нам на обед и приведете с собой вашего интересного друга? – осведомилась миледи низким усталым голосом и, не дожидаясь ответа, откинулась на спинку сиденья. Она была главной достопримечательностью сегодняшних скачек, и, судя по всему, восторженные взоры половины обитателей графства подействовали на нее угнетающе.

– Странно, что она не стала потчевать тебя своим бесконечным смехом, – шепнула Алисия, перегнувшись через дверцы экипажа, чтобы пожелать Роберту спокойной ночи. – Но ничего: она приберегла тебе это удовольствие для завтрашнего дня. Однако ты очарован ею, как и все, кто видел ее хотя бы раз, не так ли? – брюзгливым тоном спросила молодая леди.

– Изумительное создание, что и говорить, – с откровенным восхищением чуть слышно ответил Роберт.

– Подумать только! Это первая женщина, о которой ты сказал доброе слово, Роберт Одли. Обидно, однако, что тебя привлекают только восковые куклы.

Экипаж тронулся с места и тут же пропал во мгле.

Бедная Алисия вела давнюю войну с двоюродным братом из-за его странного темперамента, который позволял ему молча довольствоваться всем, что давала жизнь, но не позволял его чувствам, о чем или о ком бы ни шла речь, проявиться хотя бы единой искрой восторга.

«Способен ли Роберт влюбиться? – размышляла время от времени молодая леди. – Нет, ни за что на свете! Если бы его вниманию представили целый сонм обольстительных гурий и от его султанского величества потребовалось бы только указать пальцем на избранницу, он лишь воздел бы очи горе и повелел им самим бороться за первенство!»

И все же невозможное случается, и в этот вечер произошло то, что произошло.