Любовные письма серийному убийце

Таша Кориелл

Любовные письма серийному убийце

Посвящается всем, кого недооценивали

Серия «Tok. Red flag триллер»

Tasha Coryell

Love Letters to a Serial Killer

Copyright © 2024 by Tasha Coryell

Перевод с английского Т. Масленниковой

© Масленникова Т., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Часть первая

1

Местонахождение неизвестно

Я не планировала влюбляться в серийного убийцу. Тем не менее сейчас мои лодыжки и запястья привязаны к стулу, и винить я могу только себя.

Я сижу в тускло освещенной комнате с белыми стенами, флуоресцентными лампами и серым ковролином с геометрическим рисунком на полу. Напротив меня – окно, которое позволяет понять, что на улице еще светло и я нахожусь где-то над землей, но никак не намекает на мое географическое положение. Крепко натянутые веревки уже местами натерли, и кожа горит. Мочевой пузырь прискорбно полон. Если бы я знала, что буду похищена, обязательно воспользовалась бы туалетом.

– Ау? – кричу я.

Подозреваю, никто меня не слышит, потому что рот мне затыкать не стали, а посадил меня сюда человек неглупый. Мои подозрения подтверждаются, когда никто не приходит на мой зов.

– Пожалуйста, мне нужно в туалет, – говорю я.

Тишина заставляет волноваться больше всего.

Я не так испугана, как должна быть, но все-таки испугана, и это облегчение. Я всегда очень ценю, когда испытываю эмоции, которые, по идее, должна испытывать в текущей ситуации, – это как достать пирог из духовки и увидеть, что он в точности такой, как на картинке в рецепте.

За страхом, безусловно, следует возбуждение. Будь я снисходительнее к себе, я бы связала это с адреналином, который помогает выжить, но не уверена, что заслуживаю снисхождения. Хоть мне и страшно, но есть что-то волнующее в том, что меня привязали к стулу – как в сцене из фильма. И совершенно очевидно, кто в этой истории протагонист.

Меня беспокоит, что, когда мое тело найдут, меня сочтут недостойной оплакивания. В эту ловушку попадают все мученики социальных медиа. Сначала о твоей смерти скорбят, а потом перебирают множество причин, по которым ты заслуживала умереть.

Мне хочется верить, что я хороший человек. Я голосую на каждых выборах и забочусь об окружающей среде. У меня стикер «Блэк Лайвз Мэттер» [1] на крышке ноутбука, а еще я посылаю деньги всем пострадавшим в национальных трагедиях.

Но все это перевесит одно большое прегрешение, которое я совершила, влюбившись в серийного убийцу.

– Не говори, что ты этого не хотела, – сказала бы Меган, увидев меня. – Никто бы не сделал того, что сделала ты, если бы не считал связывание и вероятность смерти хоть немного возбуждающими.

Меган не ошиблась бы. Меня не радует перспектива умереть, но мне нравится представлять всеобщий траур. Я хочу, чтобы мое имя запомнили, в отличие от полчищ других женщин, которых жестоко убили, а потом забыли. По меньшее мере я хочу подкаст в память о себе.

За дверью я слышу шум.

– Пожалуйста, помогите! – выкрикиваю я.

Несмотря на критичность ситуации, я не могу до конца поверить, что умру. Что это будет за мир без меня?

Я слишком поздно понимаю, что шум за дверью – это не мой потенциальный спаситель, а знакомые шаги человека, который привез меня сюда. Я снова натягиваю веревки – пустая трата сил. Я делаю глубокий вдох и готовлюсь к смерти.

2

Прежде чем влюбиться в серийного убийцу, я работала в отделе коммуникаций одной некоммерческой организации. Эту работу я нашла спустя несколько месяцев после получения степени бакалавра. Я выпустилась во время кризиса, и внезапно все «перспективы», о которых мне всегда говорили, растворились в воздухе. Фраза «Ты сможешь заниматься чем угодно!» превратилась в настойчивые советы от родителей отправить резюме в «Таргет» или «Старбакс», что я и делала. Мне отказывали, потому что у меня не было опыта в продажах. Всем было наплевать на мой диплом по английской литературе и политическим наукам и вторую специальность по немецкому языку. Всем просто нужен был человек, способный писать код.

Предложение от некоммерческой организации в Миннеаполисе стало манной небесной. Оно позволило мне съехать из родительского дома в пригороде и зажить как псевдовзрослый человек, которым я всегда хотела стать. Я решила, что посижу на этой должности пару лет, а потом постепенно начну двигаться вверх по карьерной лестнице, пока наконец не получу работу, которую действительно хочу. Как оказалось, движение вверх невозможно. Люди, которые уже занимают высокие позиции в некоммерческих организациях, просто периодически меняются местами, как в игре в музыкальные стулья. Я безнадежно листала каталоги по недвижимости, мечтая о доме с большим двором для собаки, хотя прекрасно понимала, что сумма на моем сберегательном счете постоянно колеблется где-то между семнадцатью и ста долларами и я никогда не смогу позволить себе даже первоначальный взнос. Я покупала рубашки за пять долларов и ела бранчи за двадцать пять, потому что они были единственной радостью в моей жизни.

Надо ли говорить, что моя мотивация в офисе была на нуле. Целыми днями я листала новостные ленты вместо того, чтобы работать. Я подписывалась на сайты со сплетнями про звезд, чтобы знать, кто с кем спит. Я читала статьи о политике (все плохо), о том, как в Соединенных Штатах относятся к эмигрантам (плохо), женщинам (плохо) и членам разных сообществ (плохо). У меня на компьютере всегда был открыт файл под названием «Текущая работа», который я намеревалась превратить в новый великий американский роман, но он неизменно оставался пустым.

По вечерам я слишком много пила и ходила на свидания с мужчинами, которые никогда меня не полюбят. Я не хочу сказать, что нелюбовь ко мне – это преступление, эквивалентное убийству женщин. В юридическом смысле ничего дурного даже не происходило. Никаких совместно подписанных документов, никакого общего имущества или детей, которые пострадают при распределении опеки, несправедливой для всех сторон. Лишь мое сердце – это ходячее глупое клише – было ранено, измучено и раздавлено до такой степени, что я готова была унижаться ради крох нежности.

Прежде чем я открылась Уильяму, прежде чем я узнала имена Анны Ли, Кимберли, Джилл и Эммы, я встречалась с Максом Юлипским. Реального будущего у нас с Максом не было – это я знала с самого начала, что не мешало мне охотно прогибаться под него и раздвигать ноги.

Макс кинул меня в четверг, хотя тогда я об этом еще не знала. Макс всегда был такой – непостижимый и недоступный. Это одна из причин, почему меня к нему тянуло. Макс играл в панк-группе под названием «Ревущие Тюлени», которая очень редко репетировала и была откровенно так себе. И это второе, что мне в нем нравилось. Было очень трогательно смотреть, как он поднимался на сцену и вкладывал все свое маленькое сердечко в исполнение песенок по две минуты, которые мог бы написать старшеклассник. Мне даже подарили их эксклюзивную фирменную футболку, которую изготовили в подвале дома, где Макс жил с двумя соседями. На ней был изображен тюлень в бандане. Я надевала эту футболку только в те вечера, когда Макс не оставался на ночь, чтобы он не видел, насколько я ей дорожу.

Днем Макс работал в очень дорогом специализированном магазине сыров и сэндвичей. Иногда он приносил мне маленькие кусочки сыра в пищевой пленке, и я позволяла себе отрезать понемногу, когда его не было рядом, чтобы почувствовать его вкус. У меня еще оставался сыр, когда Макс исчез. Если бы я знала, что он был последним, я бы растянула его на подольше. И держала бы в холодильнике, пока он не покроется плесенью, а потом все равно бы съела. Рискнуть пищевым отравлением ради кого-то – это знак истинной любви.

Но мы с Максом не использовали слово «любовь» или даже «отношения».

– Я не ищу ничего серьезного, – прошептал он мне на ухо, когда мы впервые оказались в постели.

– Я тоже, – сказала я, расстегивая ему штаны. Это была ложь, которую я произносила уже так много раз, что она перестала казаться ложью. Разговоры с мужчинами стали больше похожи на зачитывание сценария, чем на обмен сокровенными тайнами.

Поскольку мне не хватало искренности, я полагала, что и ему тоже. Конечно, со временем мы бы становились все ближе и ближе друг к другу, пока с неизбежностью не стали бы парой, и тогда в порыве страсти он вынужден был бы признаться, что постоянно думает обо мне и хочет быть вместе навсегда. Только вместо этого после занятий любовью, или секса, или как ему наименее дискомфортно было называть тот животный акт, которому мы только что предавались, он говорил что-то в духе: «Как думаешь, “Макдоналдс” еще открыт?» или «Можешь с утра сделать яйца, как я люблю?»

На наше последнее свидание мы ходили в полувегетарианский ресторан, который недавно открылся в районе, охваченном стремительной джентрификацией [2]. Был октябрь, и деревья хватались за последние остатки ярких цветов, прежде чем превратиться на зиму в голые скелеты.

– Как ресторан может быть полувеганским? – спросила я Макса. – Разве вся идея вегетарианства не в том, что ты целиком за? Хотя, наверное, скорее целиком против?

Он улыбнулся. Нам нем была рукодельная футболка Fugazi с дыркой в подмышке. Больше всего на свете я хотела, чтобы он любил меня вечно.

– Вот что я люблю в тебе больше всего, Ханна. Ты постоянно думаешь, – ответил он. При слове «люблю» я просияла.

Потом я спросила Макса, не хочет ли он вернуться ко мне, и он меня отбрил.

– У меня завтра много дел, – сказал он.

Я не стала напоминать, что он работает в сырном магазине.

– Да ладно тебе, – произнесла я своим самым соблазнительным тоном и прижалась к нему всем телом. Я хотела, чтобы моя плоть была всемогуща. Но нет.

– Извини, – сказал Макс, отталкивая меня. При этом он улыбнулся, но криво.

Отказ не так сильно бы меня расстроил, воспринимай я нас как равных. Макс все еще ездил на машине, которую родители отдали ему в шестнадцать лет, хотя вся конструкция жутко скрежетала каждый раз, когда он нажимал на тормоза. У него не было медицинской страховки, и когда об этом зашла речь, он признался, что не помнит своего последнего планового медицинского осмотра. Предполагаю, такая же ситуация была с дантистом, особенно учитывая то, что он отклонил предложение оставить у меня зубную щетку.

– Для меня это чересчур серьезно, – говорил он.

Однажды Макс объяснил, что не может пойти на нормальную работу, потому что тогда он продастся, а он слишком предан своей панк-группе. А как, хотела я спросить, ты представляешь ваши дальнейшие успехи? Если ты уже достиг всего, о чем мечтал, то что тебя тогда держит? Вместо всех этих слов я пробормотала что-то про талант.

– Я не такой, как ты, Ханна, – сказал он, заканчивая разговор. – Я просто не могу пойти на старую добрую работу.

Этот комментарий меня задел. Я действительно отказалась от творческих устремлений своего детства – театра, искусства и литературы – в пользу сорокачасовой рабочей недели. Но мне, по крайней мере, хотелось верить, что я несу добро, работая в некоммерческой организации.

«Буду менять систему изнутри!» – с энтузиазмом сказала я себе, когда получила должность. И только потом поняла, что система сама медленно пожирает человека, пока он не обратится в ничто.

Я успокаивала себя медицинской страховкой со слишком высокой суммой удержания, благодаря которой недолго проходила на терапию к женщине, больше всего напоминавшей злобную училку. Также я знала, что мне регулярно капают деньги на пенсионный счет, хотя до конца не понимала, что значат эти цифры. А в те дни, когда этого было недостаточно, я находила утешение в тако-баре, однажды появившемся у нас в комнате отдыха, и поглощала кукурузные чипсы до рези в животе.

Но Макс не испытывал ко мне никакого сочувствия. С его точки зрения, это была жизнь, которую я выбрала сама, как будто в моем случае о выборе вообще шла речь.

Мне потребовалось полторы недели на осознание, что Макс меня отшил. До этого момента я носила его футболку, грызла сыр и обновляла страницы в его соцсетях, пытаясь понять, куда он подевался. Когда он выложил афишу предстоящего концерта «Ревущих Тюленей», я наивно решила пойти, думая, что один мой вид непременно спровоцирует у него стояк.

Я надела свое любимое маленькое черное платье, которое извлекла из шкафа, заваленного маленькими черными платьями. Я выпрямила и уложила волосы и нарисовала размашистые стрелки подводкой, решив, что так я выгляжу немного как панк. Я пригласила свою лучшую подругу Меган сходить на концерт вместе, и она явилась в мою студию со своим парнем.

– Он будет нашим трезвым водителем, – стала оправдываться она, признавая, что его появление слегка нарушает договоренности. Этим вечером мы планировали быть только вдвоем, но это понятие сразу начало размываться.

Я напилась прежде, чем мы добрались до мероприятия. «Ревущие Тюлени» играли после других групп, и в ожидании их выступления я убивалась по поводу своего возраста: слишком очевиден был мой переход на темную сторону тридцатилетия на фоне крутых молоденьких панкушек. Я поняла, что моя прическа выглядит глупо, а платье не сидит. К моменту выхода Макса на сцену я уже серьезно накидалась в попытках поддержать свою самооценку. Все их выступление я старалась установить с ним зрительный контакт, чего мне так и не удалось.

После сета он спустился в зал, и я пошла ему навстречу. Я ждала, что он радостно воскликнет: «Ты здесь!», растроганный моей преданностью. Я была в шоке, когда он заключил в объятия другую девушку. Когда они оторвались друг от друга, я поняла, что видела ее раньше на одной из домашних вечеринок, которые устраивал Макс. Ее звали Ребекка или Рэйчел, и они с Максом дружили в колледже, пока он не бросил учебу на втором курсе, заявив, что «колледж – это неаутентичный опыт».

– Они просто друзья, – сказала я Меган, не заметив, что она уединилась в углу со своим парнем.

– Привет! – сказала я, подойдя к Максу.

Его глаза пару секунд фокусировались на мне, будто он не сразу меня узнал.

– О, привет, Ханна, – наконец произнес он.

Я попыталась обнять его так же крепко, как Ребекка или Рэйчел, но он ответил вяло.

– Вы смотрелись просто отлично! – похвалила я.

– Спасибо, – натянуто улыбнулся он.

Я уже чувствовала, как прогрызаю себе путь обратно к его сердцу. В моей голове развернулся план, как мы оба уйдем в пьяный угар и я позову его к себе в квартиру. В нем вспыхнет любовь, ну или хотя бы симпатия, когда он увидит меня голой. С утра мы можем позавтракать вместе. Весь день я буду похмельная, но счастливая, потому что хотя бы ненадолго Макс останется на расстоянии вытянутой руки.

Вот только он не хотел уходить в пьяный угар. Макс отклонил мое предложение пойти к бару, а, что хуже всего, Ребекка или Рэйчел ни на минуту не оставляла нас одних.

– Так чем ты занимаешься, Ханна? – спросила она.

И вот я на панк-концерте рассказываю о своей работе – наименее панковой вещи на свете.

– Работаю в коммуникациях в общественной организации, – ответила я, и мне пришлось повторить это еще раз, потому что музыка в клубе была слишком громкой.

– Круто, – сказала она.

Меган похлопала меня по плечу, прежде чем я успела задать встречный вопрос.

– Мы собираемся идти, – сказала она.

Мне было наплевать на то, что эти двое собираются делать. Парень Меган вообще не должен был приходить, и я уже хотела сказать ей оставить меня здесь, потому что я возьму «Убер» вместе с Максом, но тут он заявил:

– Мы тоже собираемся отчаливать.

Всю дорогу домой в автомобиле я сокрушалась по поводу слова «мы».

– Что он имел в виду? – спрашивала я.

– Наверное, он подвезет ее до дома, – утешала меня Меган.

– Да, но что он имел в виду? – снова повторяла я.

Точное время смерти Анны Ли так и осталось неизвестным – ее тело уже слишком разложилось, – но, по оценке патологоанатома, в тот момент, когда я распаковывала замороженную пиццу, которая лежала у меня в холодильнике настолько давно, что я уже и не помнила, когда ее купила, изуродованное тело девушки сбросили в канаву. Черви уже начали копошиться под ее кожей, когда я откусила пиццу и обожгла нёбо. Я не заявляю, что быть убитой и быть брошенной парнем, с которым у тебя даже не было настоящих отношений, – это одно и то же, но просто хочу сказать, что время для нас обеих выдалось не лучшее.

3

«НАЙТИ АННУ ЛИ» – вот что было в трендах, когда я вернулась в офис два дня спустя.

Наша организация располагалась в ветхом многофункциональном здании. Это, по словам нашего босса, должно было свидетельствовать, что мы – «часть сообщества», но из-за своего удручающего состояния здание быстро пустело. Погода для начала ноября стояла необычайно холодная, и по дороге из машины мне припорошил волосы первый снежок. Обычно первый снег меня радует, но этим утром мне было сложно увидеть что-то уютное в ледяном холоде.

– У тебя усталый вид, – сказала Кэрол.

Кэрол сидела напротив меня с тех пор, как я начала работать. В то время я считала ее дамой предпенсионного возраста, но с тех пор выяснила, что ей всего пятьдесят три года и она собирается работать на корпорацию еще лет сто. Кэрол любила подчеркивать, насколько она старше меня, потому что больше ничем похвастаться не могла. Как и у меня, у нее не было ни власти, ни денег. Так что она пользовалась единственной привилегией отпускать в мой адрес жалкие ядовитые комментарии типа «Лет через десять ты будешь думать иначе» и иронично фыркать, когда я предлагала какие-то новые идеи на собраниях.

– Все в порядке, – ответила я.

Все было не в порядке. После панк-концерта я все выходные отслеживала фотографии, которые Макс выкладывал в соцсетях. Я пыталась разузнать побольше о Ребекке/Рэйчел, которую на самом деле звали Риз, но все ее аккаунты оказались закрытыми, что я восприняла как личное оскорбление. У меня в голове крутились мотивационные речи, в которых я уверяла себя, что слишком хороша для него, что Макс изначально мне не особо-то и нравился, что это отличная возможность найти кого-то получше, но в итоге все равно останавливалась на обнадеживающей мысли, что они с Риз всего лишь друзья и он напишет мне в любую минуту. В любую минуту! Я решила взяться за новую программу упражнений, а в итоге час рассматривала велотренажеры, которые все равно не могла себе позволить и тем более куда-то поставить, а потом просто закрыла браузер. В тот же день я решила посвятить себя цельной диете, но вечером заказала китайской еды на ужин и с тех пор только ее и ела. Дело было не в Максе, вернее, не только в нем. Скорее это была тоска из-за моей очевидной неспособности завести нормальные отношения: мое сердце, как рыболовный крючок, цеплялось за что попало.

Я устроилась за компьютером с первой кружкой кофе. Он делал работу более терпимой, и я тщательно распределяла потребление напитка в течение дня, воспринимая каждую кружку как маленькое баловство. Выпью слишком много – мои руки дрожат и становятся ни к чему не пригодны, выпью слишком мало – к полудню уже падаю на стол, как обессилевший марафонец, употребивший недостаточно углеводов.

Технически нам было запрещено читать соцсети на работе. Технически нам много чего было запрещено. Запрещено парковаться слишком близко к зданию, потому что должно оставаться место для посетителей. Запрещено заниматься онлайн-шопингом или есть на рабочем месте. Запрещено пользоваться мобильными телефонами или носить спортивную одежду, даже в деловом стиле. Сложно было выполнять все формальности. И если Кэрол приходила на работу в своих цветастых хиппарских юбках и уродливых вязаных шарфах, то и я могла сидеть в штанах для йоги и листать твиттер.

Анна Ли появилась до меня: ее лицо мелькало на экране, а ее имя – в последних новостях. На первый взгляд между нами было мало общего. Она почти на десять лет младше, замужем, недавняя выпускница юридической школы. Она обладала конвенциональной красотой – стать такой я могла только мечтать: большие голубые глаза, светлые волосы, миниатюрная фигура. Когда я встречала женщин типа Анны Ли в реальной жизни, я по-черному завидовала их внешности и успеху. Но когда она пропала, она стала обычной женщиной – как я, или моя лучшая подруга Меган, или любая другая женщина, которая посмела родиться на свет, – и я почувствовала острую боль от ее исчезновения.

И поделилась постом.

«Если вам что-нибудь известно, пожалуйста, сообщите, – написала я. – Последний раз ее видели в Атланте, но, возможно, она пересекла границу штата».

Все утро я погружалась в кротовую нору Анны Ли. Я изучила ее инстаграм [3], заброшенный твиттер, профиль на LinkedIn. Я проявила всю свою находчивость, чтобы обойти системы платных сайтов и прочесть про нее несколько статей. К обеду я уже была ближе знакома с Анной Ли и ее жизнью, чем с некоторыми своими друзьями.

Последний раз Анну Ли видели в юридической компании в Джорджии, где она была интерном. Я всегда предполагала, хотя этого не подтвердилось, что в таких конторах кушают бесплатные снеки в комнате отдыха, а не похищают и убивают людей. Потом выяснится, что Уильям Томпсон тоже работал в этой фирме, но пока что мы не знаем этого имени.

Анна Ли, следуя традициям своей семьи, вышла замуж через месяц после выпуска из колледжа и пошла учиться в юридическую школу два месяца спустя. Предполагалось, что она построит успешную карьеру, а потом родит детей и будет сидеть дома и заботиться о семье, пока муж обеспечивает ее финансово. Трудность заключалась в том, что муж Анны Ли, Трипп, был бедным студентом юридической школы, вынужденным пойти в менее престижную интернатуру, пока не достигнет нужной квалификации, чтобы работать в фирме своего отца. Они специализировались на юридическом оформлении травм и несчастных случаев, и их часто критиковали за «охоту за скорыми».

Люди описывала Анну Ли не иначе как неотразимую. Часто мужчины ошибочно принимали ее за безобидную милашку, и она знала, как грамотно воспользоваться этим первым впечатлением. Анна Ли, вопреки желаниям своей семьи, намеревалась стать судьей. И эти грандиозные планы оказались вполне приемлемы на фоне ее исчезновения.

«У Анны Ли большое будущее, – говорили ее родители в новостях. – Она должна вернуться домой».

Они говорили, характерно растягивая слова, непривычно для моего среднезападного уха. На матери Анны Ли были увесистые украшения и очень много макияжа, под которым все равно не удалось скрыть огромные мешки под глазами от слез. Ее отец выглядел как человек, привыкший выплескивать эмоции, стреляя по оленям в лесу. Он явно не знал, куда себя деть, оказавшись на месте того самого оленя, умоляющего вернуть его детеныша.

«Мы знаем, что она еще жива, – говорил он. – Мы просто знаем».

Возможно, ее исчезновение обнаружили бы раньше, если бы Трипп не вернулся домой поздно после посиделок с друзьями. Большинство его приятелей из колледжа были еще не женаты, жили неподалеку и не до конца избавились от привычек молодости. Трипп был пьян, кода вернулся домой в ночь исчезновения Анны Ли. Настолько пьян, что разделся прямо в гостиной и завалился спать на диван в одних трусах. Проснувшись поутру, он громко заорал «черт!!!», потому что опаздывал на работу. Он решил, что Анна Ли уже ушла. Она никогда не опаздывала.

Только вернувшись домой вечером, Трипп заметил, что чего-то не хватает. Анна Ли была ответственной за ужин в их доме. Если она не успевала ничего приготовить, она писала Триппу захватить что-нибудь по дороге или они шли ужинать в ресторан. Это было так органично встроено в их повседневность, что Трипп даже не замечал, как все происходит. Ужин, казалось, материализовывался в доме сам собой, как появляется почта в почтовом ящике. Был человек, который этим занимался, но сам процесс оставался скрытым от глаз Триппа, и его это вполне устраивало.

У него урчало в животе. Где Анна Ли? Он надеялся уговорить ее на доставку. Ему хотелось куриных наггетсов с медовой горчицей. Сколько бы ему ни было лет, от этих детских пристрастий он так и не избавился.

Он послал ей сообщение.

«Ты где?»

Потом отправил еще одно, когда она не ответила.

«Я начинаю волноваться», – написал он.

Трипп позвонил лучшей подруге Анны Ли. Они как-то спьяну переспали на вечеринке в колледже, но Анна Ли об этом так и не узнала. С тех пор он держался от нее на безопасной дистанции.