Соска 2. Папик

Андрей Ненароков

Соска 2. Папик

Глава 1

Пролетел месяц моей учебы в университете. Я сдружилась с Викой на почве нашей общей любви к литературе, а с ее братом на почве совместной тяге к особому виду секса. Учиться тому, что тебе нравится, было для меня кайфом. Иногда я себе представляла, что бы со мной сталось, если бы я послушалась мать и всю жизнь сводила дебет с кредитом или раскладывала в «пятерочке» товар на полках – это был бы мрак. Мы с Шереметьевой на курсе за месяц стали лучшими студентками. Единственно, что омрачало мою жизнь – это постоянный финансовый кризис. Деньги, которые дала мне сестра на первое время, закончились. У матери я ничего не просила, а сестра в мягкой форме предложила мне затянуть пояс и накормила завтраками. А куда было затягивать пояс? Денег не было, совсем не было. Хорошо хоть, Шереметьева кормила меня и поила меня во время учебы, а вечерами я подъедалась у соседки по общежитию. Был только один выход – забить на учебу и искать работу, заниматься всем подряд, только не любимым делом.

– Жанночка, я тебе хочу кое в чем признаться, – сказала Виктория, когда мы сидели с ней в кафе после лекций.

– Колись, – подтолкнула я ее к откровениям, отпив глоток кофе.

– Я пишу стихи, уже лет пять, первые написала в тринадцать лет и никому не показывала. У меня уже три толстые тетрадки исписаны, ты можешь посмотреть. Только не смейся.

Видно, на моем лице появилась улыбка, подруга замялась, но я вовремя сделала лицо серьезным и произнесла:

– Я конечно еще не знаток, а только учусь. Показывай, не бойся, критика будет конструктивной.

Шереметьева трясущимися руками вынула из сумочки три толстые тетрадки.

– Вот это первая, это вторая…

– У тебя тут даты под каждым стихотворением стоят, – оборвал я подругу. – Разберусь.

Откусив пирожное, я начала читать про себя стихи Шереметьевой. Первые были детским лепетом ребенка, прочитав парочку в начале и парочку в конце, я взяла вторую тетрадь.

– Все так ужасно? – спросила Вика. – Ты даже не вчитываешься.

– Извини, подруга, для седьмого класса это было хорошо, а сейчас уже не очень, – сказала я правду.

– А мне они кажутся такими милыми и естественными.

Я не хотела ее обижать, но мой острый язык не удержался за зубами, и я начала читать:

Солнце клонилось к западу,

День уходил в траву.

Я никогда не забуду

Иву, склонившуюся в саду.

– Лучше бы ты написала: «Я никогда не забуду подобную лабуду».

– Я бездарность, я бездарность, – принялась причитать Шереметьева.

– Да погоди ты плакать, – была я уже не рада, что начала ее критиковать. – Я посмотрю сейчас последние стихи, они должны быть лучше.

Взяв третью тетрадь, я начала читать, но на второй странице определила, что это не стихи, а целая поэма. Пролистнув тетрадь, я поняла, что этой поэмой исписаны все страницы.

– Что это? – спросила я.

– Роман в стихах, как у Пушкина.

Поэма Шереметьевой с первых строф была безвкусной жестью, но я, улыбнувшись, сказала:

– Ты, подруга, замахнулась не по-детски. С этим надо разбираться, я возьму в общагу посмотреть. Можно, я заберу все три тетрадки.

– Только смотри, не потеряй, – тряслась Вика над своим графоманством, как над драгоценностью. – В пятницу вынесешь свой вердикт по поводу моей писанины?

– Конечно, – согласилась я, потому что до пятницы было целых четыре дня.

Вечером за мной в общежитие заехал Кирилл.

– Куда поедем, Кирюха? – спросила я, садясь в его БМВ.

– Как обычно, поужинаем в ресторане, а потом покатаемся.

Шереметьев заезжал ко мне раз в три дня. Видимо, через этот период времени сперма начинала давить ему на мозги, и он спешил сбить стояк между моих зубов. У меня к нему тоже чувств, как пишут в книжках, никаких не было. Единственно, я продолжала течь в присутствии Кирилла, лоно от вожделения наполнялось слизью. Я сама не понимала, почему это происходит, или на меня действовал запах парфюма брата Виктории, или его смазливая мордашка, или умение держаться и манера говорить, а может, все в совокупности.

– Ты знаешь, что твоя сестра пишет стихи? – спросила я Шереметьева, когда мы уселись за столик в одном из лучших ресторанов города.

– Да, она дома своими стихами все уши прожужжала. Трещит каждый день, какая она великая поэтесса.

– А мне она сказала, что никто не знает.

– Поверь мне, дома знают все с тех пор, как сестра начала их писать. Отец уже хочет издать ее книжку за свой счет, лишь бы она отстала. Ты только не говори Вике, что ее стихи отстой, обидится на всю жизнь. Я один раз сказал, что они замшелые, так слез была целая кастрюля и месяц в молчанку играла.

– Значит, критиковать ее литературные потуги нельзя?

– Почему? Можно, но один раз, когда ты вздумаешь разругаться с ней на всю оставшуюся жизнь.

Я рассмеялась его шутке и спросила:

– А чем твой отец занимается, если хочет вложиться в бесперспективное дело твоей сестры?

– Раньше строительством, а сейчас просто инвестор. Вкладывается в разные проекты, пока они прибыльны, а если что-то идет не так, выводит деньги.

– Зачем же он хочет вложиться в литературный проект Виктории?

– Он говорит: «чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало».

Отужинав, мы поехали загород к реке. Кирилл вышел из машины и широко распахнул дверцу переднего пассажирского сидения, на котором сидела я. Он расстегнул молнию на штанах и вывалил член.

– Бери.

– Что бери? – решила я быть сегодня несговорчивой и посмотреть, что будет.

– Член в рот бери.

– Не хочу.

– Что, значит, не хочу? – схватил галантный граф Шереметьев меня за уши. – У тебя что, горло болит?

– Ничего у меня не болит, просто не хочу.

Молодой человек начал с силой притягивать мою голову к своему паху, но я сегодня играла недотрогу и сопротивлялась. Если бы я действительно этого не хотела, я бы врезала парню по яйцам и убежала.

Кирилл понял мою игру и начал уламывать:

– Ты же сама села в машину, в ресторане пила, кушала, пришла пора расплачиваться.

– Я думала, ты хочешь меня накормить, – вяло отталкивала я брата подруги, а его фаллос уже дотрагивался до моих губ.

– Теперь ты должна в ответ угостить меня своими губками.

– Нет, я не хочу! – решила я включить еще большую недотрогу и посмотреть на реакцию Кирилла.

– Ты же это уже много раз делала.

– А теперь больше не буду!

Шереметьева трясло от возбуждения, его напряженный член маячил возле моего носа, терся по моим губам и щекам, но так как я вертела головой, войти в рот у него не получалось.

– Жанночка, не вертись, открой ротик, моя хорошая девочка.

– Я сказала нет, – своим отказом я еще больше распаляла его и себя тоже.

– Ты будешь это делать, Соска, – заскрежетал зубами он, перестав меня упрашивать.

Руки молодого мужчины, отпустив уши, схватили меня с двух сторон ниже затылка за шею, его большие пальцы проникли мне за щеки с двух сторон.

– Ты опять назвал меня Соской, – обиженно произнесла я, и его большие пальцы оказались между моих жевательных зубов.

Теперь от мужского детородного органа было не отвертеться. Кирилл уверенным движением вставил фаллос в мой раззявленный рот. Я перестала сопротивляться, но он уже не отпускал мою голову. Член мужчины глубоко до самого основания входил в мой рот, доставая до горла. Мои трусики стали влажными от желания. Засунув в них пальцы, я прижала их ко входу во влагалище. Возбужденный моим отказом Шереметьев через минуту оросил спермой мой язык и небо. Он не высовывал фаллос, пока я не кончила, сжав ртом его пенис, высасывая из него всю сперму. Только после этого Кирилл отпустил меня.

– Я тебя просила не называть меня Соской, – укоризненно сказала я.

– Я возбудился, ты начала отказывать, если бы ты не сопротивлялась, я бы тебя так не назвал.

– Нечего оправдываться, ты не держишь своего слова, а еще граф.

– Это мой отец граф, а я простой, обычный человек.

Я замолчала, у меня теперь был козырь, за слово «Соска» я буду постоянно упрекать Кирилла. Вообще мне сегодняшнее совокупление понравилось. В нем был драйв. Мой молодой человек проявил находчивость и решимость, а я получила свой кусочек удовольствия.