Папа-лётчик

Радик Кагиров

Папа-лётчик

Уход на разворот

У водителя Камалова, даже лоб взмок от напряжения. Он суетливо крутил обтянутый дерматином руль старенького "ПАЗика". В городе царил ад кромешный – час пик на дорогах и множество людей на остановках. Ржавый автобус, набитый как банка шпрот, дёргался в пробке, словно раненый зверь. Камалов, не переставая бормотать проклятия, на ходу отсчитывал сдачу хмурому пассажиру в поношенной куртке. У того, как назло, не оказалось ничего, кроме смятой тысячной купюры. Вот и приходилось Камалову, разрываясь между дорогой и обязанностями кассира, кидать быстрые взгляды то на плотный поток машин, то на купюры и россыпь монет в пыльном лотке. То резко дергал руль, уклоняясь от наглого таксиста, то дрожащими пальцами старательно отсчитывал мелочь.

В салоне, заполненном почти под завязку, люди теснились в проходе, по выражению одной возмущённой бабульки "как сельди в бочке". Локти, сумки и недовольные взгляды – всё смешалось в душном пространстве. Вяло толкались, сдержанно злились, вдыхая спертый воздух, пропитанный запахом дешевого парфюма, пота и бензина. Кто-то, не стесняясь окружающих, трещал по телефону о своих, явно не терпящих отлагательств, проблемах. Ко всей этой и без того невыносимой суете добавился ещё и пронзительный звонок старенького телефона, дребезжащего в кармане у Камалова. Глянул на дисплей, там высветилось ненавистное "Тёща Татьяна". Камалов вздохнул, предчувствуя бурю и принял звонок.

– Что-то срочное? – осторожно спросил он, пытаясь одновременно направить автобус на более свободную соседнюю полосу и не выронить телефон.

– Конечно, срочное! – рявкнула тёща раздраженно, голос звенел в ухе, словно комариный писк. – Ты идиот, Камалов! Совсем мозгов нет?!

– Что случилось? Чего ругаетесь? – Камалов поморщился, чувствуя, как по лицу стекает капля пота.

– Ты зачем сыну разобранный самолетик купил? Идиотина!

– Какой разобранный самолетик?

– Да этот, который склеивают… в коробке, с кучей мелких деталек… – Тёща задыхалась от возмущения.

– А! Модель что ли? Ну да. Что там не так? Тёмка просил давно.

– Всё, у тебя всё не так! – Голос тёщи взлетел на визгливую ноту.

– Чего? Тёмка же их любит. Истребитель, вроде, новой модели, красивый такой…

– Ты для собственного сына истребитель! – Тёща, казалось, вот-вот лопнет от злости. – Ты истребляешь его, уничтожаешь прям…

– Да в чём дело то, Татьяна Ивановна? Объясните толком!

– Он тут сидел, клеил, сопел, надышался клея этого вонючего. Кашлять опять начал, как старый туберкулёзник. Упал, и ударился головой об стол! И самолёт этот недоделанный раскурочил! Детальки теперь по всей квартире рассыпаны, ходить невозможно – втыкаются!

– Это ладно. Тёмка как?

– Ревёт вот сидит, скулит, как зверёк раненый. Слышь? А всё ты! Понимать же надо, что нельзя такие хрупкие фиговины ему давать!

Слыша это, Камалов сник, ссутулился, словно под тяжестью навалившегося груза. Да ещё и пассажир в потёртой кепке, до этого молча буравивший его взглядом, встал со своего кресла и подошёл с претензией, перекрывая истеричный голос тёщи:

– Вы мне десять рублей недодали! Я сдачу внимательно считаю!

Хотя Камалов был уверен, что отсчитал сдачу правильно, спорить сейчас не было ни времени, ни сил. Сдавленно вздохнув, он молча выудил из своего самодельного поролонового "лотка" с мелочью десятирублёвую монету и протянул её пассажиру, продолжая краем уха слушать истерику тёщи в телефонной трубке. Попробовал её успокоить:

– Ну ладно, Татьяна Ивановна, это ерунда. Вечером приеду, посмотрим…

– Да ничё не ерунда! Теперь у Тёмки приступ, кашляет он уже давно, а эта дурацкая "скорая" всё никак не едет! Вези нас в больницу! Прямо сейчас!

– Прямо сейчас?

– Ну а когда? Подождёшь, пока сын помрёт что ли? Жену не уберег, дочку мою, царствие ей небесное. Теперь ещё и сына извести хочешь?!

– Я на рейсе. У меня полный салон.

– И что? Это тебе важнее, чем сын?!

– Если сейчас сойду с маршрута, как долг отдавать будем? На что жить будем?

– Ты достал меня, Камалов! Ничё ты не можешь! Только ныть!

– Ладно, ладно, сейчас приеду… – обреченно пробормотал Камалов. Он бросил трубку, затормозил на очередной остановке, чуть не сбив спешащую на пешеходном переходе тётушку, и повернулся к пассажирам, чувствуя, как внутри все сжимается от отчаяния. – Я очень извиняюсь, люди добрые, но дальше машина не идёт. Произошли непредвиденные обстоятельства. Пересядьте, пожалуйста, на следующую.

– Какую следующую? Я на работу опаздываю! У меня совещание важное! – завопил мужчина в деловом костюме, злобно зыркая на водителя.

– Ну нельзя же так! Мы все спешим! – поддержала его полная женщина с огромной сумкой в клетку.

– Сломалось что-то у вас? Может, быстро почините? Мы подождём, если недолго… – робко предложила студентка с книжкой в руках.

И всё в таком же духе. Камалов и сам готов был заплакать с обиды и бессилия, но просто молча начал отсчитывать деньги, стараясь не смотреть в глаза разгневанным пассажирам. Пассажиры, постепенно прекращавшие бухтеть и возмущаться, с тяжелыми вздохами потянулись на выход. Каждый ждал, когда Камалов, с каменным лицом и трясущимися руками, отсчитает нужное количество монет и вернёт деньги за несостоявшуюся поездку. Когда все, наконец, вышли, он поспешно развернул автобус и помчался домой, молясь про себя, чтобы с сыном всё было в порядке.

Забежав в квартиру, пахнущую лекарствами и ацетоновым клеем, Камалов, не раздеваясь, схватил восьмилетнего сына на руки и вместе с ворчащей тёщей помчался в ближайшую больницу.

Когда высадил тёщу и испуганного Тёмку возле приемного покоя, Камалов поспешил вернуться на маршрут, чувствуя себя выжатым лимоном. Быстро вырулил на городскую улицу и, не успев толком перевести дух, начал притормаживать возле остановки, вглядываясь в лица ожидающих пассажиров. Тут пришёл ещё один звонок, от Вазгеныча, который просто добил, словно контрольный выстрел в голову:

– Щас же верни машину! Понял?! Увольняю тебя, к чертовой матери!

– Да я же… Я сына в больницу…

– Ты понял меня? Прямо сейчас езжай "на базу" и сдавай машину Петровичу. И чтоб духу твоего там больше не было!

– Я же нормально работал! Я всегда вовремя…

– Чего? Какой нормально? То проспал, то заболел, то в ДТП попал, козёл… Поносы-золотухи у тебя каждый раз, как смена, так трагедия… Долг вернёшь в течение недели, не дольше! Иначе, на себя пеняй… – В трубке раздался угрожающий щелчок, и затем – короткие гудки.

Глубоко вздохнув, Камалов, с мокрыми глазами, развернул автобус в сторону окраины города, чтобы сдать машину сменщику, Петровичу. Ехать было тяжело, словно его догнало нечто тяжёлое, цепкое, давящее и безжалостное, от чего он так долго и старательно убегал. Будто давно уже, одна за другой, падали подкошенные костяшки домино – одна другой больше. Они падали и падали, грохотали где-то за его спиной, всё громче и громче, всё ближе и ближе… и вот догнали. Словно сейчас на него свалилась последняя, огромная и тяжёлая плита.

Неподъёмный груз

Лечащий врач Гулимов спешил на обход – его белый халат небрежно застегнут на одну пуговицу, шапочка на голове чуть съехала набок, а в глазах читалась усталость от бесконечных смен. Поэтому заговорил торопливо, словно зачитывал заранее заученный текст, объяснил кратко, без лишних деталей:

– У вашего мальчика рефлюкс – врожденный порок желудка. Проще говоря, клапан между желудком и пищеводом работает неправильно. Из-за этого пища, вместо того чтобы перевариваться, возвращается обратно через пищевод, попадает в дыхательные пути. От этого рвота, и мучительный кашель, и другие, не менее приятные, симптомы. Что с вами делать, мы сейчас решаем. Ситуация непростая, деликатная, возможно, понадобится хирургическая операция, – Доктор на секунду замолчал, внимательно взглянув на встревоженного Камалова. Перевёл взгляд на Татьяну и удивился её злорадной ухмылке. – Женщина, вы улыбаетесь что ли? Впервые вижу такую реакцию!

– А мне уж всё равно… Смирилась уже… Хорошего не жду… – пробубнила Татьяна бессвязно, отводя взгляд. Её лицо раскраснелось, зрачки сузились, и разило от неё дешёвым портвейном, с примесью запаха копчёной колбасы.

Доктору сразу стало всё понятно. Он устало вздохнул и, выходя из палаты, бросил через плечо:

– Пока мальчика оставим здесь. Сделаем анализы, посовещаемся с коллегами. Попозже скажу вам, что решили. До свидания.

Гулимов ушёл, а Камалов и Татьяна присели в больничном коридоре, пытались собраться с мыслями. Тёщу развезло ещё сильнее, и язык её развязался:

– Вот всё-тки лох ты по жизни, Камалов… Чтоб тебя черти драли…

– При чем тут я?! – огрызнулся Камалов. Бессильная злость клокотала в нём. – Сын болеет, о ребёнке надо думать!

– Из-за тебя и болеет! Я, как чувствовала, дочери говорила, чтоб не шла за тебя. И дохляк, и нищеброд… Говорила ей, но вот не послушала, дурёха! Мать плохого не посоветует! Но нет, не послушала… И сын от тебя получился "бракованный", хилый, болезный…

– Ну, она тоже… в беременности не очень строго себя держала… – Камалов сглотнул, пожалев о сказанном. Он знал, что сейчас начнётся.

– Ах ты, гадёныш! Как у тебя только язык повернулся, сволочь?! – Татьяна вскочила с кушетки, ткнув Камалова пальцем в грудь. – Дочь моя здоровая была! Крепкая, кровь с молоком! Это ты её довёл! Загубил!

– Ну не начинайте это опять! – взмолился Камалов, закрывая лицо руками. – Не здесь же!

– А где начинать? Когда начинать? Ты дальше как жить собираешься, паразит? Чем сына кормить будешь, обормот? Денег нет, работы то нет! Опять у меня просить будешь, нахлебник?!

Тяжёлыми шагами, словно вколачивая сваи, тёща пошла по коридору прочь. Свернув на лестницу, с силой хлопнула дверью, так, что посыпалась штукатурка. А ссутулившийся Камалов остался сидеть в коридоре, словно придавленный плитой, и опустив глаза в пол, в пахнувший хлоркой потёртый линолеум.

Поменял руль на штурвал

Прошли две томительные недели. Тёща, как забрала из захламленной квартиры свои немногочисленные вещи, так больше и не появлялась. Лишь изредка присылала Камалову SMS-ки с ругательствами и проклятиями.

Пересилив себя, Камалов сумел устроиться на новую работу, снова водителем. На этот раз повезло, взяли в водоканал. И в назначенный день, сжав зубы, он поехал за сыном в больницу на служебной спецмашине, старенькой и ржавой автоцистерне. КамАЗ хоть и выглядел непрезентабельно, замызганный и обшарпанный, с выцветшей краской и ржавыми разводами, но бегал резво и особо не капризничал, только сильно пованивал соляркой.

В больнице сказали, что пока решено с операцией повременить, и можно на днях забрать мальчика домой. Но, глядя поверх оправы, доктор Гулимов предупредил, что консервативная терапия почти не даёт видимого результата – скорее всего, в ближайшем будущем придётся назначать хирургическое вмешательство. Он вручил Камалову длинный список лекарств и перечислил требования по строгой диете, которую необходимо соблюдать.

По дороге к больнице, в кабине автоцистерны Камалов всё придумывал, что сказать сыну про исчезновение Татьяны, как объяснить Тёмке, куда делась его любимая бабуля. Приедут домой, а там пусто, тихо и неуютно. Еда только из полуфабрикатов – нехорошо для Тёмки, ему нужна особая диета, овощи, фрукты, кашки всякие. Камалов настроился на то, что придётся соврать сыну. Например, что тёща устроилась на новую работу и уехала на вахту, далеко на север. Трудно будет объяснить, почему там нет связи, почему она не звонит. Но, в принципе, возможно – там же север, суровый край. Дескать, рвутся обледеневшие провода и от сильного ветра ломаются радиоантенны, вот и нет связи.

Когда они с Тёмкой вышли из больницы и направились на пыльную стоянку автомобилей, уставленную рядами легковушек, мальчик с удивлением рассматривал грузовик-водовозку. И ошарашил вопросом:

– Пап, ты теперь какашки возишь?

– Почему ты так решил? – Камалов нахмурился, чувствуя обиду. – Нет, это не ассенизаторская. Воду вожу. Питьевую воду, для людей. – Камалов открыл тяжелую дверцу автоцистерны, помог сыну залезть внутрь высокой кабины. Тёмка с трудом взобрался по шершавым ступенькам.